Отродье мрака

Цвета иной жизни — часть вторая

«Нет слов, которых не сказали,

Нет зла, которого не совершили —

Есть величайшие, что смерть превозмогали,

Покуда их любили»,

— стихи гроттхульского

поэта по прозвищу Блохастый Оуэн, казнённого

за растление благородных дам.

Арли ничуть не удивился, узнав, что гостевой дом Фаар-Толи, как и бóльшая часть городских сооружений, был грудой отсыревших заплесневелых кирпичей. Барон выделил ему, Друзи и Нессе комнату на втором этаже — длинную, тёмную, но весьма удобную после стылой земли Вьющегося тракта и колющих спину тюфяков Железных Нор.

Друзи почти сразу отправился на охоту в Грибные Топи. Ни барон, ни стража не пытались его остановить, хотя в самом городе надлежащим образом следили за гостями. С незапамятных времён люди уходили в Топи, желая присвоить их блага, и те сами решали, кому суждено вернуться, а кто никогда больше не появится в цивилизованном мире. Лёжа на прогнувшейся под его весом койке и глядя в потолочные балки, Арли закипал от бездействия и уже начинал жалеть, что не напросился вместе с охотником.

Но ещё хуже чувствовал он себя потому, что в тенистой, сырой комнатушке не было сейчас ни единой живой души — кроме него и Нессы.

Дело было уже не в привычном упрямстве и не в ребяческих обиняках. Даже впечатления о претерпевшем чудесные изменения Фаар-Толи, мысли об оборотничестве Фелинна, странные речи сумасбродного барона и облик его дочери — всё казалось мелочным на фоне одного единственного чувства: близости Глубинных ярусов и того, что скрывалось в их недрах.

Арли не был напуган. За месяцы Шествия он повидал множество ужасных вещей, среди которых были и резня в Свекольных Уделах, и толпа Хальрума, и гибель наставника Грегори от рук загадочной тени, считающей себя цвергским королём. Он выработал в себе, если не полную невосприимчивость, то во всяком случае устойчивость к пугающим явлениям, — но дело было совсем не в этом.

Влечение. Он чувствовал, как Глубинные ярусы зазывают его, словно базарный торговец, нашёптывающий на ухо меркантильные посулы. Он понимал отчётливо, что эти нашёптывания не сулят ничего хорошего, и всё же, противно своей воле и здравому смыслу, прислушивался к ним. Было ли это то же самое влечение, что вынуждало крестьян со Срединных ярусов бросать свои сёла и исчезать в чертогах мрака, или нечто другое? Арли этого не ведал, — но переполнялся ненавистью в попытках понять этот зов и свою странную тягу к нему. А в процессе этого непрерывно видел кошмары.

Как только адепт смыкал веки, он оказывался в другом месте — теперь уже не в Раскалённой Цитадели, не в своей тесной келье, а на краю той самой пропасти, что являлась во сне ему и Нессе. Там, в паре футов от бездонного колодца, разыгрывалась страшная сцена. Арли лежал, обездвиженный, как и раньше, а над ним творил своё развратное мучительство Неугасимый Боннет. Только теперь за злодеянием наблюдали, неподвижно стоя поблизости, двое. Это были наставник Грегори и адепт Махо — и каким-то чудом Арли видел их во всех подробностях, невзирая на слабое зрение и кромешную тьму.

Наставник смотрел высокомерно, с укоризной, как смотрит отец на не оправдавшее надежды дитя. В глазах старика был упрёк. Тому, кто не завершил священный поход. Тому, кто не встал бок о бок с ним на Цверговом мосту и позволил вывести себя из боя. Как всегда, Грегори не выражал открытой ненависти, — только чистейшую, совершенную форму осуждения, к которой всегда прибегал в минуты напутствия.

Лицо Махо, напротив, источало неогранённую, животную ненависть. «Недоразвитый дикарь! — вопил его взгляд. — Ты всегда был дикарём — им и же останешься! Видишь, что ты сделал? Видишь, на что толкает тебя твоя пещерная натура, отродье!?» — и тогда его искажённая злобой физиономия начинала оплывать. Сваренные глаза вытекали из черепа, а кожа отслаивалась с костей. За считанные мгновения он становился тем изуродованным Пламенем трупом, в который превратил его Арли, и всё это сопровождалось глубоким, низким, издевательским хохотом Боннета, истязавшего беспомощное тело Арли.

С тем он и вырывался назад в бытие. И после всего увиденного, после цикла мучительного ужаса, который, Арли знал, повторится снова и снова, едва он будет закрывать глаза, пока рассудок окончательно не оставит его, — после этого он просто не умел воспринять Нессу иначе, нежели как очередное напоминание о неотвратимо приближающейся бездне.

Не желая и не сознавая этого, Арли ненавидел её.

ㅤ

В это время Фелинн пробирался по Грибным Топям, следуя за дочерью барона Алейн, — и дивился. Всё то, что доселе он наблюдал только в выкорчеванном, засушенном или освежёванном виде, теперь жило вокруг него: шевелилось, дышало, а порой — даже бегало.

Раньше Фелинн и представить себе не мог, что где-то в одном месте может произрастать столько грибов. Над густыми зарослями асфодела, плотным ковром устилавшими отдельные участки Топи, высились пятнистые шляпки сизопахучек и бледно-зелёные, остренькие — клопоморов. Грандиозно несли свой дозор огромные, с пузатыми ножками футов в десять, силуростражи и колонии каких-то гигантских фиолетовых грибов, названия которых Фелинн не знал. Всё это чудо освещалось клубами жидкого туманно-зелёного газа, что поднимался с земли к потолку пещеры, то нависавшему над самой землёй, то почти невидимому.

В воздухе кружили мотыльки-шелкопряды размером с кулак, оставляя за собой белёсый след из пыльцы. Пару раз мимо беззаботно пробегала стая — или компания? — тоненьких грибков с ручками и ножками, чей звонкий смех эхом разливался по пещере. Какой-то зверь поднимался на кручу и глядел издалека своими светящимися в темноте глазами, но как только Фелинн положил ладонь на рукоять меча — исчез столь же быстро, как появился.

— Послушай, — обратился Фелинн к уверенно шедшей впереди него Алейн. — Если все Грибные Топи — вотчина этого Черногриба, почему тогда он не может гарантировать тебе безопасность по дороге в его дом? Ты же его жрица, наконец!

— Наш властитель не нарушает естественный порядок вещей, — объяснила Алейн. — Грибные Топи вверены ему как смотрителю, но не как тирану. Он не станет запрещать хищникам в Топях питаться мясом, а почве — перестать утягивать на дно неосмотрительных…

Девушка вдруг остановилась и закинула голову, отчего шляпка на её макушке покачнулась. То ли прислушавшись, то ли принюхавшись к чему-то, она сказала:

— Вот например тот твой товарищ… охотник…

— Друзи? — догадался Фелинн.

— Ему сегодня повезёт. Его дротик попадёт в цель, и он вернётся в Фаар-Толи с добротной добычей. Я знаю это.

— Откуда же?

— Скажем так: одна из привилегий жрицы Черногриба, — пожала плечами Алейн.

Пока они шли, Фелинн старался не любоваться формами её тела, не прикрытого ни единым клочком одежды. Он находил это постыдным: вопрос, можно ли вообще воспринимать женственным то, что и человеком-то назвать сложно, рождал в нём чувства на стыке вины и смущения. Разумеется, его напускная пресыщенность женским полом, которую он всячески выпячивал в обществе Арли, не была лишена лукавства. Большинство девушек в Гроттхуле питали к нему те же чувства, что и мужчины — то есть страх и неприятие. Фелинну легче было думать, что он совершенно не заинтересован в них, нежели с позором признать невозможность близости с ними.

Алейн пока не проявляла ни малейшего признака страха или недоверия по отношению к нему. Если даже Грзуб сумел разглядеть его оборотническую природу, то уж она, жрица Черногриба, должна была и подавно. Вдобавок, Фелинн чувствовал себя ещё более сбитым с толку, понимая, что по правде не он вёл жрицу через Топи, а сама Алейн выбирала наименее вязкие участки, где без её сопровождения он легко мог бы увязнуть в коварной зыбкой почве.

Был ли правитель Фаар-Толи мудрее, чем казался на первый взгляд? Объяснялся ли его выбор одним лишь наличием проклятья в крови Фелинна, или соображения его были несколько глубже?

Чтобы раздобыть хоть немного понимания, Фелинн решил ещё расспросить свою спутницу. Но по какой-то причине слова, которые он произнёс, на вопрос похожи не были:

— Скажи… а ведь ты и барон… — он смутился, — довольно отличаетесь…

— Это так, — кивнула Алейн, поворачиваясь к нему и сверкая бусинками своих красных глаз. — И что же?

Фелинну почему-то сделалось неловко. Несомненно, он стремился слыть нахалом больше, чем был им в действительности, но никогда не думал, что спесь ему может сбить существо, имеющее с ним так мало общего.

— Ну… Кем была твоя мать?

— У меня не было матери, — непринуждённо ответила Алейн. — Семя моего отца принесли в дар Черногрибу, и я появилась на свет из его спор. Понимаешь ли, я — плод и символ присяги Фаар-Толи его священному началу.

«Любима своим народом, любима отцом, — пронеслось в голове у Фелинна. — Имеет признание, в некотором роде — даже власть… Не то ли это, чего я всегда хотел добиться?»

И снова вместо слов обходительной похвалы или хотя бы сдержанной зависти язык его пожелал выдать совсем другое:

— Но ведь ты не просто какой-то там символ! Разве нет у тебя иных желаний, кроме как приносить себя в жертву? Я не верю, что ты по доброй воле отказалась от них. Отказалась от себя!

Бледных, нежно-голубых в сравнении с остальным телом губ Алейн коснулась лёгкая улыбка. Фелинн покраснел. Неужто приняла сказанное за беспокойство о ней? Как бы не так!

Девушка шагнула к нему и подняла голову, чтобы видеть лицо Фелинна из-под чашеобразной шляпки. Спокойным, отчётливым голосом, в котором было нечто завораживающее, она произнесла:

— От себя я не отказывалась. Благополучие Фаар-Толи и его народа, сохранность наследия, за которое рдел мой отец, — всё это моя собственная мечта, а не чья-то навязанная прихоть. Я слышала, как живёт знать в остальных городах Тартарии… Заложники власти, дворцовых интриг, деспотичных традиций. — В её красных глазах появился отблеск страха, вибрирующий голос задрожал. — Могу ли я желать чего-то иного, когда мой народ стоит на пути отречения от этих мерзостей? Нет, никак, никак не могу! Я горда тем, что моё бремя несёт Фаар-Толи спасение.

У Фелинна едва не отвисла челюсть. В то время как он, проклятый отпрыск, позор правящей династии, стыдился и бежал от своей бесчеловечной природы, жители Фаар-Толи почитали Алейн и надеялись на неё. Что за невероятное, полное непостижимых странностей место… Возможно ли, что всё это трюк, искусно подстроенный бароном Грзубом в политических целях? Гораздо проще было заподозрить обман, чем поверить, насколько сильно нравы Фаар-Толи отличались от гроттхульских.

Алейн вдруг приблизилась вплотную и мягко коснулась его руки. Прикосновение было тёплым и влажным, и по спине Фелинна пробежали искорки необъяснимого наслаждения, которые больше испугали его, чем удивили.

Но руки он не отнял.

— Надеюсь, твой дар принесёт столько же пользы твоему народу, сколько я рассчитываю принести своему, — добавила она.

ㅤ

Невзрачная комнатушка на втором этаже гостевого дома Фаар-Толи освещалась единственной жестяной лампой, поставленной на дощатый пол. Помещённый внутрь лампы свет-камень был очень стар и выполнял свою задачу нехотя, словно делал этим большое одолжение. В его слабом свете Несса видела только плащ адепта, висящий на спинке кровати, и очертания его плеча, которое подёргивалось всякий раз, когда Арли в очередной раз видел кошмар. С самого ухода Друзи он только и делал, что безуспешно сражался со сном, а затем, чуть смежив веки, вновь вздрагивал, начинал надрывно дышать — и всё повторялось по кругу.

Арли упрямо отказывался проронить хоть слово. Было похоже, что он смирился и выбрал страдать в одиночестве. Первая попытка Нессы заговорить с ним разбилась о резкую и, как ей показалось, довольно вымученную грубость.

— Ты что-то недоговариваешь о случившемся в Железных Норах, — начала она. — О какой такой нечеловеческой крови упоминал Грзуб? По-вашему, мы с Друзи не заслуживаем знать правду?

— Не похоже, чтобы Друзи это волновало, — буркнул Арли в стенку. — И тебя тоже не должно.

— Друзи убит горем. — Её голос стал резче. — Он к стае рудомолов готов прибиться, если это позволит ему отомстить за брата. Не нужно держать меня за дуру, ладно?

Ответа не последовало. Несса до боли сжала в кулаках края позеленевшей от времени перины. Она была зла. Зла и несчастна.

Трагедия на Цверговом мосту подкосила Арлинга, пусть он старался этого не показывать. Если и был в жизни адепта хоть кто-нибудь, кто пытался воспитать его нрав, этим кем-то был наставник Грегори. Несса знала, что именно он привёл Арлинга в Раскалённую Цитадель, но до Пламенного Шествия не подозревала, как сильно наставник заботился о школяре.

Грегори был для него лучшим отцом, чем для Нессы — её собственный. Страшно думать, но если бы не гибель наставника, Арли, быть может, и не убил бы Махо в порыве скорбной ярости…

Арли защитил её честь, защитил её жизнь — а она не сумела найти лучшего способа остаться рядом, чем шантажировать его. Словами не выразить, как Несса корила себя за это, невзирая на то, что и не думала выдавать его преступление ордену. В Железных Норах, после их с Арли разговора, она по крайней мере смогла заставить себя поверить, что поступила правильно. Он позволил ей поверить. Позволил — но зачем? Ради простого, недвусмысленного обмана, ради каких-то туманных сплетен с Фелинном. И теперь, когда по всем правилам приличия злиться пристало Нессе, он сам обращался с ней как с мусором!

— Ты жесток! — вырвалось у неё. — Ты несправедлив! Поведай, чем я тебе так насолила!? Чем заслужила всё это!?

— Оставь меня! — Арли вдруг повернулся, и в свете лампы Несса увидела его побледневшее от злости лицо. — Дважды повторять не стану… Отцепись, иначе я поговорю с тобой на языке Пламени!

К глазам Нессы подступили слёзы. Она вдруг почувствовала себя так, словно неимоверное количество сил истратила на подъём по отвесной скале, а теперь камнем летела вниз, сметённая плевавшим на все её старания ледяным потоком. В довесок кто-то заставил её проглотить горстку битого стекла, а после этого, когда она уже не могла думать, что будет хуже, ещё и попрыгал у неё на животе, превращая её внутренности в кровавое месиво.

Это была боль мнимая, бесплотная, но осязаемая до такой степени, что хотелось причинить себя боль настоящую, чтобы только на мгновение позабыть о ней.

— Зачем ты притворялся? — слабым голосом спросила она. — Всё то, о чём мы говорили в Железных Норах… Это ведь не могло быть иллюзией! — она снова сорвалась на крик. — Никаких штратов, никаких наваждений — только ты и твоя ложь! Только ты и твоя безжалостная слабость! Мне ведь только хотелось помочь… О, Жерло, зачем только я пошла с тобой!

Несса прикрыла глаза рукой, пальцами утирая слёзы. Арли медленно приподнялся на койке и одарил девушку самым озверелым, самым злорадным и чудовищно-ледяным взглядом, какой ей только доводилось видеть. Он был безумнее взгляда Махо, когда тот пытался изнасиловать её. Он был темнее замогильного взгляда тени на Цверговом мосту. Он был высокомернее, чем взляд её матери, а уж большего высокомерия Несса отродясь не знала.

Ни один из школяров Цитадели, как бы сильно он её не презирал, никогда не смотрел на Нессу так. Теперь уже боль уступила место страху, но страху не порывистому, не беспорядочному, но самому глубокому и вечному из всех.

Провал. Бездонный колодец из сна Нессы обрёл личину и теперь обратился к ней рычащими от слепой злобы устами Арлинга.

— Все твердили тебе, глупая, что ты не к месту в этом походе, — сквозь стиснутые зубы выдавил Арлинг. — Тебе стоило остаться в Хальруме, глотать парфюм и принимать горячие ванны в покоях изнеженной баронессы, чтобы в конце концов превратиться в такую же безмозглую, шлюховатую даму, как она. Или сбежать в Цитадель, поджав хвост, вместе с трусом Джошуа, где тебя сделали бы свиноматкой одного из Служителей, и до конца дней рожать ему потомство.

Он вдруг уронил голову, схватился за неё ладонями и до дрожи в пальцах впился ногтями в кожу. Прежде чем Несса успела понять разрушительный смысл его слов, он поднял к ней лицо, бледное, как у мертвеца, и поспешил нанести по её чувствам решающий удар.

— А знаешь, нет… — он неслышно посмеялся, — нет, всё это не то… Надо было поступить иначе. Надо было прикончить тебя тогда, на той стоянке, когда вскрылось твоё присутствие… Стоило отправить тебя к твоему дражайшему папочке прямо там, и Махо, может быть, присоединился бы к тебе позднее… Ты ведь хотела бы этого, не правда ли? Жаль всё-таки, что я прервал тогда ваши развлечения… Но, клянусь Жерлом, у тебя будет шанс присоединиться к нему самостоятельно, если ты не перестанешь говорить со мной так, будто я тебе чем-то обязан!..

Словно обессилев от этого выплеска, Арли вдруг понурился, тяжело выдохнул и отвернулся назад к стенке, снова укладываясь на бок. Несса осталась сидеть неподвижно — не в ужасе, не в истерике. В совершеннейшем ступоре.

Парализованная обидой, унижением и горем, Несса очутилась на перекрёстке судеб. Крохотный шаг отделял её от того, чтобы пойти на поводу у Провала, поддаться необратимой горечи и навсегда отдалиться от Арлинга, похоронив этим всё то, что было между ними. Арли балансировал на краю вселенского колодца, который медленно затягивал его в себя, и на пути в этот обрыв Служитель отталкивал прочь всех, кто его окружал. Он желал видеть рядом с собой одно только выжженное поле, где никто и ничто не сможет причинить ему боль, — и сделал всё возможное, чтобы Несса поступила так, как желал того овладевавший им Провал, веря, что желает этого сам.

Но ни одна из этих мыслей не посетила Нессу в тот решающий миг. Не сознанием были продиктованы её дальнейшие действия, а чем-то помимо сознания. Смелость, безрассудство — как в пещере штрата, но уже не принадлежащие ей, а словно отделённые от неё — толкнули Нессу к действию. Она лёгким движением соскользнула с кровати на половицы и беззвучно, как привидение, подошла к ложу Арлинга.

Арли рывком приподнялся, готовясь выкрикнуть что-нибудь угрожающее, а ещё лучше — обидное. Несса опустилась к нему на перину и неумелым, но притязательным движением положила ладони ему на плечи. Юноша возмущённо и вместе испуганно дёрнулся. Он хотел противиться — однако прежде, чем сделал это, был резко прижат к кровати руками Нессы, которая сразу же взобралась на него сверху. Пряди её чёрных волос свесились Арли на лицо, и он утонул в тумане того запаха, который всегда очаровывал его, но никогда ещё не был так близок, затмевая собой весь мир и все ужасы, которые могли в нём родиться. От тепла её упругого тела сердце забарабанило в груди, а дыхание отказывалось вырываться наружу.

Руки адепта задрожали, когда Несса наклонилась к нему и прильнула губами к его губам. Каждое движение девушки являло собой смесь неуклюжести и слепого желания. Арли вновь попытался воспротивиться, но не нашёл в себе сил…

ㅤ

За бугристым, поросшим силуростражами холмом, в круглой туманной низине лежала обитель Черногриба. Узкий извилистый овраг тянулся туда с Топей, и пока Фелинн шагал по нему вслед за Алейн, вокруг было удивительно тихо.

Когда впереди послышался низкий, периодический гул, Алейн остановилась и взглянула на своего спутника. Она указала на меч, висящий в ножнах у него на поясе.

— Черногриб может оскорбиться, если прийти в его владения с оружием. — Эти слова были произнесены кротко и без малейшей настойчивости, но Фелинну почему-то захотелось повиноваться без раздумий.

Инстинкты всё же подсказывали ему неладное.

— Оставить меч? — удивился он. — Я никогда не видел Черногриба и не могу вот так легко доверить ему свою жизнь.

— Тогда доверь её мне, — улыбнулась Алейн. Приблизилась и сама расстегнула медную пряжку пояса, стянула его вместе с мечом и бережно положила на ближайший валун. — Он дождётся тебя здесь.

Фелинн хотел было сказать что-то, мысленно ругая себя за покорность, но девушка взяла его за руку и повела дальше по оврагу. Когда тропа изогнулась влево и свернула за угол, княжеский сын наконец увидел поляну Черногриба.

На первый взгляд казалось, что земля здесь была совершенно ровной, без единого грибочка или торчащего вверх камня. Её поверхность устилал туман, куда более густой и пастельно-фиолетовый, в отличие от зеленоватой дымки, служившей источником света в остальных Топях. Когда сапоги Фелинна утопли во мглистом покрове, княжеский сын услышал всплеск, а вслед за этим в обувь стала наполняться тёплой водой. Стало быть, под слоем тумана скрывалось озеро — не слишком глубокое, насколько Фелинн мог судить.

Впереди бугрилось нечто большое и тёмное. Из-за недостатка света Фелинну сперва показалось, что это противоположный край низины, однако стоило им подойти ближе, и чёрная масса вдруг шевельнулась, поворачиваясь к гостям всей своей неподъёмной громадой.

Черногриб не был просто очередным грибом, хотя после всего увиденного — и исходя из названия — Фелинн ожидал именно этого. Он был больше похож на три жирных, равномерно сокращавшихся куска плоти, сходившихся сверху в ещё более огромное шарообразное вздутие. Этот сгусток мяса походил на кокон, обтянутый тонкой плёнкой, сквозь которую проступали белые вздутые жилы и что-то ещё, постоянно находящееся в движении. Тот самый гул, который был слышен в овраге, соответствовал шевелению внутренностей Черногриба: существо было либо опухолью на теле Грибных Топей, либо их сердцем — сразу и не поймёшь.

В любом из вариантов Черногрибу нельзя было отказать в могуществе. Будучи юношей княжеских кровей, Фелинн с трудом удерживался от необъяснимого желания упасть перед массой плоти ниц. То была власть, подкреплённая чем-то большим, чем просто традиции и право сильного, столь высоко ценимые в мире людей. Было в ней нечто разумеющееся — естественное в той же степени, в какой жизнь обрывается смертью.

Фелинн не отрываясь рассматривал Черногриба. Алейн медленно приблизилась к божеству и опустилась на колени; туман скрыл её почти до самой груди.

— О Черногриб! — её мелодичный, вибрирующий голос разлился по поляне. — Я привела к тебе гостя из дальних земель! Он жаждет нашей помощи и молит тебя благословить отца на поддержку его народа! Позволишь ли ты нам, своим верным слугам, созвать войска и исполнить просьбу этого юноши?

Ответом ей была оглушительная смесь воя, гула и влажных всплесков. Фелинн услышал, как у его ног зажурчала вода, и вдруг из-под тумана вынырнуло гибкое подобие стебля с извивающейся кисточкой на конце. Едва Фелинн отскочил, как с другой стороны вынырнуло ещё одно щупальце — и сразу потянулось к нему.

«Ловушка! — догадался Фелинн. — Ну конечно, кто бы мог подумать!»

Он хотел выхватить меч, но вспомнил, что оставил его в овраге, и злобно выругал себя. Рвать щупальца руками было бесполезно — кто знает, насколько они прочны и как много их собратьев ещё скрыто под водой? Как бы там ни было, если он окажется достаточно быстр, то сумеет выбежать из озера до того, как окончательно угодит в ловушку…

— Остановись! — воскликнула Алейн, хватая его за руку. В её расширенных ярко-красных глазах виднелась мольба. — Он хочет оценить тебя, только и всего! Ему нужно прикоснуться к тебе, чтобы понять, какой ты на самом деле!

— На самом деле?..

Фелинн колебался. Как поступили бы при таком раскладе его братья? Хекл без раздумий бросился бы на врага — с кулаками, если придётся. Альм применил бы подвешенный язык и постарался выяснить намерения недругов, а если пришлось бы — умело отступил. Беда только в том, что Фелинн имел мало общего и с тем, и с другим. В этом, если поразмыслить, и состоял корень всех его бед.

Очередное щупальце вылезло из воды у него за спиной, но не бросилось в атаку, а замерло как бы в ожидании. Фелинн посмотрел на него, потом снова на Алейн. При виде её нечеловеческого, но такого искреннего, просящего личика он отчасти расслабился.

И тут почувствовал, как щупальце обвивается вокруг его запястья.

Поверхность стебля была мокрой и щетинистой. Фелинн ожидал, что вот-вот щупальца отравят его, утащат под воду или удушат — но ждало его нечто гораздо худшее. То, с чем Фелинн был так знаком. То, что сделало его изгоем среди его народа — и даже в кругу семьи.

Боль, сравнимая с болью подвергнутого колесованию, пронзила тело Фелинна. Стон, быстро переросший в крик, вырвался из горла, когда он рухнул в воду, чувствуя, как кости в его теле меняют расположение и пытаются встать нужным образом. Кожа его потемнела, руки и ноги вытянулись, лицо исказилось, приобретая звериные черты. Из спины с хрустом выросли две уродливые лапы, быстро превратившиеся в большие перепончатые крылья. Уже нечеловеческим голосом Фелинн взвыл, царапая когтистыми лапами илистое дно озеро, и поднялся уже отвратительным человекоподобным нетопырём, один лишь вид которого мог свести впечатлительную жертву с ума.

Но почему он видел всё это? Почему осознавал себя в чудовищной форме, почему продолжал мыслить, не взирая на превращение?

В первый миг ему хотелось рвать на куски всех и вся — но только потому, что его вынудили в очередной раз перенести эти муки. Он даже бросился на Алейн, но в памяти всплыло лицо той служанки из Железных Нор, и мальчишки-лакея из Гроттхуля, и ещё многих из тех, кого он лишил жизни в слепом демоническом голоде…

Он заметался, забился крыльями о воду, расправил их и взмыл к сводам пещеры Черногриба. Делать это осознанно было сложнее, чем по воле инстинкта. В воздухе он понёсся сначала в одну сторону, потом в другую, чувствуя, как потоки холодного воздуха врезаются в тело, — и обессиленно рухнул назад в воду, подняв целый фонтан брызг и изорвав завесу тумана. Сознание на время оставило его, уступив место почти младенческому забытью.

Забытью человека, совладавшего с невыносимым недугом.

Очнулся Фелинн уже в овраге, возле того самого валуна, на котором покойно лежал его меч. Было холодно — из одежды на нём уцелели одни только кожаные бриджи, да и на тех превращение сказалось не лучшим образом. Голова гудела, перед глазами всё плыло и качалось.

Осмотревшись, он увидел Алейн. Её женственный силуэт казался почти сновидением на фоне клубов светящегося болотного тумана. Она стояла, заложив руки за спину, и внимательно наблюдала за ним — интересно, долго ли?

— Пора возвращаться, — спокойно сказала она.

— Алейн… — казалось, Фелинн отвык от собственного голоса. Он взял свой меч и, уперев его в землю, разогнул ноги. — Ничего не пойму… Что там случилось?.. Черногриб… Черногриб благословил тебя? Ничего не пойму…

Взяв его за руку, девушка улыбнулась сдержанной, загадочной и неповторимо прекрасной улыбкой. Даже видневшаяся в чертах её лица тень беспокойства нисколько не омрачала того очарования, что испытал Фелинн, глядя на неё сейчас. Все сомнения, все соображения касаемо её нечеловеческой природы словно остались в том озере, где властвовал Черногриб с его таинственной магией.

— Он говорил с тобой, — мягко напомнила ему Алейн. — Думаю, ты и сам знаешь ответ.

ㅤ

Фаар-Толи стоял на ушах в преддверии выступления барона Грзуба и его войск. Незадолго до возвращения Фелинна и Алейн в город прибежал кудлохвост из Железных Нор, неся с собой послание. Владыки Тартарии условились о проведении переговоров в Мойнерфьорде, а начаться оные должны были через десять дней после оправки сообщения. С прибытием жрицы Черногриба и княжеского сына барон принял окончательное решение созвать солдат, и снедаемые Топями городские улочки враз наполнились суетой.

Объявив о своем решении советникам, барон изволил поговорить с дочерью с глазу на глаз. Арли, который подслушивал их издалека, частично прознал содержание беседы.

— Фаар-Толи в надёжных руках, — заверил барон свою дочь, хотя больше было похоже, что заверяет себя. — Ты с рождения готовилась встать во главе города — или того, что придёт ему на смену. Помни: имя и влияние не столь важны, когда речь идёт о выживании народа. Любой ценой сбереги наших людей от гибели. И требуй соответствующую цену за наши товары, разумеется.

— Но ты же вернёшься, отец. — В резонирующем голосе Алейн звучала тревога. — Незачем давать мне советы, которые я слышала уже не раз. Ты сам принесешь спасение нашему дому, когда возвратишься с победой.

Барон ненадолго ушёл в себя и замолчал. Потом тряхнул головой, словно старикашка, пришедший в себя после внезапного приступа дремоты.

— Разумеется, — улыбнулся он. — Разумеется, моя милая.

Потом с Топей вернулся Друзи, неся на плече тушку какого-то крупного грызуна. Все радовались в предвкушении сытного ужина — все, кроме самого охотника. Он желал лишь скорейшего окончания совета, чтобы выступить в военный поход против тени. Когда похожие на насекомых воины Грзуба стали выстраиваться на марш, он первым вышел за городские ворота и стал дожидаться остальных.

Удивительно долгим было прощание Фелинна и Алейн. Арли не знал, о чём они говорили, ибо перед самым отбытием решил сходить к портному и залатать башмаки, уже еле-еле сидящие на ногах. Что-то явно произошло между княжеским сыном и жрицей в Топях, думал он. Всё указывало на то, что Фелинн снова перенёс обращение, но похоже, на этот раз обошлось без жертв. Так или иначе, Арли не слишком интересовался подробностями: Фелинн сопроводил жрицу, Грзуб согласился участвовать в совете, а остальное казалось уже не столь важным. К тому же Арли хватало своих забот…

Уходя из Фаар-Толи, он слышал возле себя ровные, тихие шаги Нессы. И вспоминая, зачем прибыл в этот город, приходил к мысли, что обрёл здесь нечто гораздо более значимое.

Неужели это и было то, о чём говорил наставник Грегори? Неужели существовал за стенами Цитадели иной мир, противоположный миру фальши, разврата и фанатизма? Мир, в котором можно любить и быть любимым, совершать поступки, угодные Жерлу, и благодаря этому обретать иную силу, помимо той, что черпается из самых тёмных чувств? Всё это лежало вне плоскости представлений Арли и казалось ему почти непостижимым.

Покидая Фаар-Толи, Арли был исполнен необъяснимого желания жить, которому не умел дать определения. Куда ему знать, что он всего-навсего был счастлив.