Отродье мрака

Дух дорожных сновидений

«Хотя не вызывает сомнений то обстоятельство,

что штраты склонны к делам вредным и даже злым,

по натуре своей они скорее плуты, а не демоны, и

своей магией могут равно как свести человека с ума,

так и помочь ему прозреть истину самым неожиданным

для него образом», — Борхес из Хальрума, фрагмент его

рукописи о штратах и других сновидческих явлениях.

Арли нашли в нижних кварталах Хальрума, недалеко от пользовавшегося дурной славой борделя. Он лежал, привалившись к стене мясницкой кладовой, босой и без плаща, а возле его ног суетилась, рассчитывая на скорую трапезу, пара жирных крыс. Он был жив, но беспамятно пьян. Нашедшие его стражники дотащили адепта до крепости, где передали в руки Грегори, нещадно обруганного баронессой за самовольный поступок ученика.

Когда на другой день Арли очнулся в своей до отвращения мягкой постели, первым, что он ощутил, был чудовищный, пробирающий до костей холод. Его бил озноб, и, ощупав себя, он понял, что неказистый, но тёплый плащ, к которому он так привык, теперь согревал другого: гнусного мошенника, коварного мерзавца, который притворился ему другом, предательски опоил и обобрал до нитки, оставив подыхать в залитом грязью переулке. Арли хотел закричать от обиды и унижения — но внезапно его голова словно очутилась между двумя булыжниками, и вместо крика вышел только жалобный стон.

Звук распахнувшейся двери был подобен скрипу тысячи вилок о тысячу ржавых сковород; Арли зажал руками уши. Когда он с трудом приоткрыл глаза, возле кровати стоял наставник Грегори — в своём потёртом зелёном плаще, с угрожающе недовольным лицом.

— Ты хоть можешь себе представить, какого шума наделал? — холодно прохрипел наставник, медленно шагая по комнате. — Вчера я провёл у леди Эддеркоп весь остаток дня, распинаясь в извинениях за твою глупость и объясняя, что в ней не было никаких скрытых мотивов. Думаешь, вас держали в крепости просто так, удобства ради? Ты так думаешь, глупец?

— Поставьте меня на угли, наставник… — невнятно протянул Арлинг, отворачиваясь к стене. — Мне кажется, я стал по ним скучать…

— Кончай паясничать и посмотри на меня! — голос Грегори налился сталью. Арли нехотя повернулся и нашёл взглядом его двоящийся силуэт. — Что тебя потянуло в город? Отвечай мне внятно и по чести, ибо я не буду спрашивать дважды!

— Толпа… — промычал Арлинг. — Вы говорили о толпе, без которой мы… без которой сила Служителей бессмысленна… Так вы говорили, да ведь, наставник?.. — Он сжал ладонями виски и свернулся на кровати клубком, болезненно скуля. — Ну так вот я и пошёл!.. Мне надоело сидеть взаперти, и я пошёл смотреть на вашу хвалёную толпу, вот что!..

Грегори несколько времени смотрел на него. Потом вздохнул и подошёл ближе.

— И что ты можешь сказать о толпе? — серьёзно спросил он.

— Я не знал ничего хуже!.. — прорычал Арлинг, поднимая на него несчастный взгляд. — Это ради них мы погибаем?.. Ради них продолжаем Шествие, терпим лишения, жертвуем жизнями братьев?! Я бы сжёг этот поганый город дотла, будь моя воля, вместе со всеми его фанатиками, жульём, торгашами и блудливыми девками! Они не заслуживают того, чтобы за них погибать…

Ему хотелось разрыдаться, но слёзы не шли. Последние события оставили гигантских размеров дыру в том месте, где раньше было его достоинство. Она не мучила его физически, если не считать жуткого похмелья, она не была для него чем-то осязаемым, что нельзя отвратить, но можно стерпеть. Она, в сущности, вообще не была, и оттого приносила страдания сторицей.

Грегори выслушал его, не поведя бровью и не шелохнувшись. Когда Арли кончил, наставник отвернулся, сделал два медленных шага и странно замер. Заговорил он далеко не сразу и как-то рассеянно, растягвая слова:

— Да, ты прав, юный адепт. Ты совершенно прав: толпа невежественна, коварна, она очерняет и порочит… Ещё в юные годы я сполна усвоил этот урок, как усвоил его ты, и многие из тех, кто стремился найти в себе праведника. Но ты не познал толпу, юный адепт. Ты только покорился ей — не больше и не меньше. Ненависть к толпе делает тебя её частью, любовь — возносит над толпой. Живя, неустанно тверди себе, что люди глупы, лживы, уродливы, — и прекрасны этим уродством. Какие злодейства не творили бы они, как не гнали бы тебя взашей, насмехаясь, — неси с достоинством своё бремя. Быть звеном меж их пороками и лучезарным светом Пламени — вот высочайшая цель для Служителя.

— Вы смешны, наставник… — простонал Арли, прижимая руку к мучительно болевшим глазам. — Я лучше приму гибель, чем буду жить их освистанным рабом!.. А в ваших словах слышится желание утешить себя домыслами — и только!..

— Вскоре ты поймёшь, — спокойно сказал Грегори, не глядя на него. — Только это и имеет значение. Не признав в людях худшее, ты никогда не разглядишь их восхитительных черт.

Арли хотел было что-то ответить, но в комнату, круша его слух лязгом доспеха, вошёл капитан стражи Норбиус.

— Зверей запрягли, съестного нагрузили, — с нескрываемой неприязнью сказал он. — Леди Эддеркоп хочет с вами проститься, а вы знаете, как она не любит ждать.

Арли, только и мечтавший сейчас о пурпурной темноте, о сладком беспамятстве, с трудом поднял голову и посмотрел в ту сторону, где стоял Грегори. Лишь теперь ему пришла мысль, что старик облачился в походный плащ не без причины.

Размытая до безобразия фигура кивнула. Не терпящим отлагательства тоном хриплый голос сообщил:

— Пора отправляться.

ㅤ

У главных городских ворот скопилось немало зевак. Вооружённая боевыми молотами стража, в кольчугах и тяжёлых нагрудниках, оградила бульвар, не пуская любопытных. Слуги привезли леди Эддеркоп в лакированного дерева паланкине, прикрытом тюлевыми занавесками. Когда явились Грегори с Арлингом, все адепты уже стояли возле ворот, завёрнутые в драные плащи, а позади них блеяли, запряжённые в повозки, два свеженьких свинокрыса.

Арли старался не смотреть на братьев. Он стыдился, но даже так слышал их колкие замечания и ехидные смешки. Ред шепнул Махо: «Горяча оказалась компания землероев…», Селвин негромко посмеивался: «Видно, ему в самый раз».

Паланкин опустили на землю, и Эддеркоп, откинув занавеску, вальяжно сошла на мостовую. Она безразлично посмотрела на адептов, потом её взгляд остановился на Арли. Он почувствовал это, и ему опять стало холодно. Тонкая рубаха даже здесь не спасала от прохлады; от мысли, что в этом наряде ему предстоит долгий путь, сделалось не по себе.

Баронесса вдруг подошла к нему, каблуками туфель стуча по мостовой. Он смешался и завертел головой, отыскивая рядом кого-то ещё, к кому она могла обратиться.

— Ну, как спалось? — с лукавой усмешкой спросила женщина. — Не дёргайся же, я по лицу теперь вижу, что всё не по умыслу было. Такая физиономия может быть только у того, кто напился банально, из собственной глупости, — она посмеялась. — Диву даюсь, Грегори! У вас в ордене о набравшемся Служителе можно легенды слагать!

— Едва ли, — холодно отозвался наставник. Адепты опять захихикали.

— Как бы там ни было, я не просто поиздеваться, — продолжала баронесса. — Слышала, у тебя украли плащ. Конечно, тащиться в нижние кварталы — не самый разумный способ провести время в Хальруме, но мне всё же не хочется, чтобы о моём городе вспоминали как о кишащей ворьём навозной яме. К тому же, сегодня я в хорошем настроении…

Она сделала знак своему лакею, и тот вытащил из паланкина обитый железом сундучок, затем опустил его у ног баронессы и откинул крышку.

— Пускай в вашем обречённом на сокрушительный провал походе вы хотя бы останетесь одеты, — скривив в улыбке край губ, сказал баронесса.

Лакей откинул крышку сундучка. Внутри, свёрнутый, лежал густо-серый плащ из расшитого чёрным шёлка. Арли не мог разглядеть плащ в подробностях, но опустился на колени, чтобы ощупать. Ткань была гладкой и тёплой, хотя слегка загрубевшей — видно, давно не надевалась. Тонкая, кропотливо исполненная вышивка изображала длинную ящерицу, обвивавшую плащ кольцом своего вытянутого тела, как бы заключая владельца в тугие объятия.

Арли медленно вытащил плащ и накинул его на плечи. Никто из адептов уже не смеялся — одеяние облекало его превосходно, как если бы он вылез в нём из материнской утробы, и гармонировало с его отросшими серыми волосами.

Баронесса с довольным лицом разглядывала его.

— Это был плащ моего последнего любовника, — сказала она. — С тех пор как мы расстались, смотреть на эту тряпку было тошно, а избавляться жалко. Но тебя, разумеется, его подноготная не смутит — всё лучше, чем трястись от холода.

Арли неуклюже склонил голову, чувствуя, что плащ уже начисто стёр из его памяти такую вещь, как холод.

— С-спасибо… спасибо вам.

Эддеркоп насмешливо улыбнулась его скверным манерам. После этого её взгляд обратился к стоявшей недалеко от адептов Нессе.

— Всё-таки не останешься, девочка?

— Да, — сказала Несса, выступая вперёд. Теперь на ней уже не было платья: она переоделась в кожаные брюки, перехваченные кушаком, и короткую кожаную рубаху. — Я благодарна вам за готовность меня оставить, но должна идти.

— Досадно. Надо сказать, это глупое решение, — отозвалась баронесса. — Глупое, но о смелое. Надеюсь, ты не пожалеешь.

— И я надеюсь, — вздохнула Несса.

— Грегори, я послала в Гроттхуль письмо, — сказала Эддеркоп, повернувшись к старику. — Могла бы и с вами послать, но тогда Крылан решит, что мы в сговоре, а это будет весьма ни к месту. Он в последнее время стал подозрителен, с ним будет нелегко. Ну да что там — будешь с ним столь же обаятелен, как был со мной, не так ли? И попытайся вразумить его на переговоры — в конце концов, это в его интересах.

— Непременно, — ответил наставник. — Это в интересах всех нас.

Вирл, стоявший неподалёку и всё выбиравший момент, наконец ринулся к нему.

— Наставник Грегори! — оживлённо начал он. — Знаю, вы не очень-то хотели брать меня в этот поход, и вот теперь я сам могу избавить вас от своего присутствия. Прошу, позвольте остаться в Хальруме! Если я где и смогу раздобыть все необходимые нам знания, то только здесь!

Наставник вопросительно поглядел на Эддеркоп.

— Боюсь, это не мне решать.

— Он так и не обсудил со мной прочитанной, — ответила баронесса, присматриваясь к архивариусу. — Коли хочет, пускай остаётся.

Вирл низко-низко поклонился, облегчённо вздохнув. Когда заскрипели телеги, и вслед за ними Служители стали вереницей выходить за ворота, Арли остался, желая попрощаться с другом.

— Думаешь, я правильно делаю, что остаюсь?.. — смущённо спросил Вирл.

— Да, — ответил Арли. — В походе тебе не место. С этим городом… с ним что-то не так, и если кому и достанет ума, чтоб в этом разобраться, то только тебе.

— Я знатно перепугался, когда тебя нашли в таком виде… Ты что-то бормотал про человека с драконьим ножом. Это он тебя обокрал?

— Он самый, — ответил Арли, чувствуя во рту неприятную сухость.

— Я выясню, кто он такой, — пообещал Вирл, — и добьюсь, чтобы его наказали.

— Не лезь в эту бездну, — угрюмо отрезал Арли. — Ты нужен мне живым.

Вирл покраснел и не нашёлся, что ответить. Стража разошлась, паланкин с баронессой унесли, и вокруг опять сновали разношёрстные люди. Слуги и адепты уже исчезли за воротами. Удалялся стук колёс — Арли следовало поспешить.

— Тебе идёт этот плащ, — сказал архивариус. — На нём вышита саламандра. Может, он волшебный?

— Сомневаюсь, — усмехнулся Арли. — Но если выясню, в следующий раз расскажу. Ну, я пойду.

Он крепко пожал Вирлу руку и направился к воротам. Остановившись на полпути, Служитель вдруг обернулся:

— Вирл… Если впутаешься во что-то серьёзное, лучше брось. Это может быть опасно.

Архивариус неловко рассмеялся.

— Ты меня знаешь! — соврал он. — Опасность — стихия не по мне, нечего за меня волноваться. Буду ждать твоего возвращения, и тогда уж мы этого подлеца из под земли достанем!

Арли кивнул и быстро зашагал прочь, догоняя остальных. Архивариус глядел ему вслед, пока адепт не скрылся за силуэтами бродяг, семенивших у ворот и просивших подаяния. Какой-то человек потянул Вирла за рукав со словами: «Голодаешь, малец? Я же ви-и-ижу, голодаешь…»

ㅤ

Снова дорога. Снова тянулся вдаль поросший тривеском Вьющийся тракт, и стучали по нему колёса влекомых свинокрысами телег. Телег теперь было двое, и Пламя везли только в одной — баронесса всё-таки приняла дар Служителей, хоть поначалу и отнеслась к нему равнодушно. В роли провожатых оставались Лузи и Друзи, которые решили заработать побольше Пламени, с тем чтобы обжить незанятую пещеру где-нибудь у Гроттхуля, на замену разграбленным и сожжённым Свекольным Уделам.

Вьющийся тракт шёл теперь под откос, полого спускаясь книзу, где через много миль переходил в Срединные ярусы. Лузи и Друзи знали эти места не так хорошо, как пещеры близ Хальрума, и выясняя дорогу, часто спорили. Арли забавляла эта картина: два одинаковых человека, которые топают ногами и обзывают друг друга остолопами. И хотя случалось это почти на каждом привале, близнецы всегда умели прийти к согласию и ни разу ещё не ошиблись, определяя, через сколько путникам встретится стоянка или родник.

На второй день пути тракт внезапно начал пустеть. Поначалу казалось, что всему виной сократившийся поток товаров из Гроттхуля, — ведь известно, что тамошний князь славится заносчивостью, — однако на третий день им встретилась бригада испуганных рудокопов.

— Люди-без-огня там… — поведал один из них. — Вылезают из боковых пещер, на караваны нападают, на грибников, старателей… Вы бы не совались, а то монахов они с потрохами сожрут, даром что рожи у вас суровые.

— Уже и на тракт выходят… — задумчиво гладил бороду Грегори. — Не к добру это. — он оглянулся на адептов. — О нас не беспокойся, добрый человек. Управимся.

Памятуя о сражении в Свекольных Уделах, юные адепты с тревогой переговаривались и шли неохотно, но Грегори воодушевлял их проповедями, старался унять в них страх. Ярко полыхавшее за стеклом Пламя поднимало боевой дух Служителей — расположившись с боков, они чувствовали себя под защитой столь знакомого ярко-оранжевого света.

Дошли до перекрёстка, где от тракта отделялись два изогнутых тоннеля. Возле разбитого, перевёрнутого воза были раскиданы связки ценнейшей гроттхульской древесины, а позади в другой телеге виднелись гружёные мылом ящиики. Землю устилали, отражая свет Пламени, свежая кровь и внутренности, безобразно раскиданные вокруг обоза. Было тихо, но, стоило лучезарному свету Пламени просочиться в укромные отверстия и узкие щели, как по пещерам разнёсся пронзительный, безобразный вой.

Как не охватывала адептов дрожь при воспоминании о последней битве, как не желали они вернуться назад в Хальрум, узнав о предстоящей стычке, — на этот раз Пламя благоволило им. Уже не было того панического ужаса, смутившего их при первой встрече с людьми-без-огня; пламенные шары метались строго по команде Грегори, ворохи искр сыпались на врага в самый подходящий момент, низводя в ничто его исступлённую ярость. Адепты надвигались, отступали, сменяли друг друга в идеальном порядке, словно действовали не каждый по своей воле, но управлялись мановением наставника, чей холодный ум вёл их к победе. Один только Махо всё время трусил и держался позади остальных. Ни следа не осталось от его прежнего нахальной мины с тех пор, как он обмочил штаны в Свекольных Уделах. Арли льстило, как он, некогда главный зачинщик его травли, теперь сам служил посмешищем для остальных.

Наконец уняв Пламя, они насчитали около двух дюжин сожжённых дикарей. В воздухе пахло жареным мясом; догорала плоть, и мыло, растаявшее под воздействием температур, булькая стекало на дорогу.

— Вы хорошо сработали, — похвалил адептов Грегори. Арли вспомнились его слова: «В следующий раз, когда мы встретимся с опасностью, ты уже не дрогнешь». Ему стало противно. Он не хотел признавать, что наставник оказался прав.

— Люди-без-огня на Вьющемся тракте… — значительно проговорил Джошуа. — Воистину, смутные времена!

— Нужно удостовериться, что мы добили всех, — сказал Грегори. — Друзи, Лузи, есть тут поблизости тихое место, чтобы выждать и отдохнуть?

Близнецы переглянулись, будто желая согласовать мысли.

— В пяти сотнях шагах есть одна норка, — отозвался Друзи. — Там охотники раньше собирались, а теперь не знаем.

— Точно. Теперь не знаем, — повторил Лузи.

«Норка» располагалась чуть в стороне от тракта и своей формой напоминала реторту. Шершавые гофрированные стены, сочащиеся влагой, плавно сужались кверху, пока не переходили в узкий лаз, скрытый в тени под потолком. На полу виднелись следы давно выгоревшего костра; в кучке золы валялись осколки глины и опалённые косточки.

Грегори вопросительно поднял голову к притаившемуся под сводом пещеры тоннелю.

— Раньше тут жил зубатый червь, здоровенный и слюнявый, — пояснил Друзи. — Это из-за его выделений стены тут оплавлены. Когда охотники нашли эту пещеру, они червя закололи и освежевали…

— Так что теперь тут нечего бояться, — подхватил Лузи. — Говорят, шкуру червя преподнесли в подарок гроттхульскому князю, и с тех пор у него в чертоге здоровенное чучело!

— Вы ручаетесь за то, что здесь безопасно? — спросил их Грегори.

Близнецы одинаково закивали.

— За всё Шествие нам ещё ни разу не пришлось пожалеть, что мы выбрали вас провожатыми, — вдумчиво сказал наставник. — Так тому и быть, выждем здесь. Но надолго мы в этой пещере не задержимся.

Телеги и животных оставили возле входа. Ред, Махо и Росс были назначены в караул и следили за грузом, в то время как остальные расположились внутри пещеры. Адепты улеглись вдоль ребристых стен на своих походных тюфяках — минувший бой всерьёз истощил их силы. Слуги принесли горшки со съестным и развели костёр, намереваясь сработать ужин, а Грегори, распорядившись обо всём необходимом, сидел у костра и беседовал с Джошуа.

Лёжа на тюфяке, Арли чувствовал приятную жёсткость, которая была куда ближе к его койке в Цитадели, чем постель в замке баронессы. Первый день пути дался ему нелегко: он едва волочил ноги, терпя головную боль и необъяснимую жажду, но переносил всё молча, с достоинством, пока недомогание не пошло на убыль. К сегодняшнему бою он восстановился целиком — не без гордости вспомнилось ему, как сразу три человека-без-огня рухнули на землю, сражённые его Пламенем.

— Давно ты был в Гроттхуле? — услышал он хриплый голос Грегори.

— Кажется, лет двадцать назад, — отвечал, дергая себя за бакенбарды, Джошуа. — Вряд ли князь меня помнит, но слухи о его дурном характере шли уже тогда, хоть он едва успел вступить на престол…

Возле костра Арли заметил Нессу, которая помогала одной из служанок нарезать солонину. Он фыркнул и отвернулся к стене грота. Влажная заскорузлая поверхность сквозила сотнями маленьких отверстий, за многие сотни лет проделанных водой и ветрами. Арли стал всматриваться в эти отверстия и, сам того не понимая, провалился в глубочайший сон.

ㅤ

Он возвратился в Раскалённую Цитадель. Могучие, столь знакомые ему стены, возведённые задолго до рождения любого из людей, вновь обнимали его суть. Он бродил по знакомым залам, видел кафедры, обгоревшие стеллажи библиотеки, обеденный зал. Он хотел ощутить приятную потливость, желал впустить в себя родное тепло Жерла, по которому так истосковался в пути, — но вместо этого обнаружил, что находится в термах, а три пары хватких рук, вцепившись ему в предплечья, заталкивают его в бадью с ледяной водой.

От воды веяло прохладой — наверно, служанки только что принесли её с родника, — и волосы Арли уже промокли, макушкой он чувствовал морозное, сдавливающее кости прикосновение. Он не мог разглядеть лиц своих мучителей и потому лишь упёрся побелевшими от напряжения руками в края бадьи, отчаянно вопя и сопротивляясь изо всех сил. Он не видел лиц мучителей, но слышал над собой их смех — высокий, частый, мерзкий, такой одинаковый, такой неестественный, будто смеются совсем не люди. Вот он уже на пределе, мерзавцы окунают его головой в воду, и когда студёная жидкость проникает ему в уши и в нос, он теряет сознание от боли.

Теперь Арли был в своей келье — только свет Жерла не проникал в неё, как обычно, и вокруг клубилась тьма. Он лежал на своей койке, не в силах пошевелиться. Сверху доносился тот же смех, но теперь уже, казалось, его издавал кто-то один — или что-то одно. Арли с ужасом и отвращением ощутил, как ему под рубашку проникают влажные, холодные, когтистые лапы, а над головой у него медленно облекается в форму круглое, щекастое лицо с огромными красными ушами, большими выпученными глазами и зубастым, от уха до уха, ртом.

Арли хотел закричать, но губы соглашались издавать лишь сдавленное мычание. Круглые, неподвижные, ошалелые глаза смотрели на него, смех раздавался из застывшей в широкой улыбке пасти, и лапы продолжали скользить по его коже, обжигая и вынуждая задыхаться от мерзости. Всю свою духовную силу, всю ярость вложил он в то, чтобы сотворить Пламя. Оно рвануло резко, ослепительно, как абсолютная вспышка, и на миг заполонило собой всё обозримое пространство, всю келью и, казалось, весь мир вообще.

Когда Арли очнулся, он снова был во мраке, но уже в другом, незнакомом месте. Пытаясь встать, он выпростал одну руку вперед — и тут она провалилась в пустоту, а он ударился щекой о каменную поверхность и в панике отполз назад. Арли зажёг небольшой огонёк у себя в ладони, пытаясь понять, где же он очутился теперь.

Впереди была пустота. Резкий обрыв пути, завершение без конца, бездна мира. Пропасть, где загнивали все начинания, где любой свет, сколь бы ярким и упорным он ни был, неизбежно погибал. Арли замерев глядел в неё, не видя ни краёв этой пропасти, ни её дна, и сознавал, что мгновение назад едва не сорвался в объятия тысячелетнего мрака.

Тогда-то он и понял, что очутился в самом настоящем кошмаре.

ㅤ

Она возвратилась в Раскалённую Цитадель. Как в дни минувшего прошлого, Несса прогуливалась по коридорам крепости, пересекала галереи, изучала просторные чертоги. Она громко выкрикивала имена, которых не могла вспомнить, но ответом на её крики был только лукавый смех, раздававшийся из ниоткуда и отовсюду — разом.

Она видела послушников и адептов, пыталась заговорить с ними, но они, словно издеваясь, исчезали со всё тем же раздражавшим слух смехом, больше похожим на блеяние свинокрыса. Словно вредные грызуны, они скрывались за углом, прыгая на четвереньках, или вползали в укромные щели каменной кладки, едва она приближалась к ним. Когда ей всё же удалось схватить одного из школяров за рукав робы, она заметила, что вместо лица у него — круглая маска с широко раскрытыми, бездумно замершими глазами, а рот растянут в улыбке до самых ушей, неестественно больших и красных.

Несса выпустила существо и рванулась бежать. Взор застилали слёзы, пока она неслась по изогнутому коридору и стук её шагов эхом отражался от стен. Позади всё смеялись и смеялись, и Несса слышала, как эти странные существа уже сами следуют за ней по пятам, загоняя в самые глубокие углы крепости, как делали это всегда — своей холодной сплочённостью, своим безразличием. Рыдая, она забежала в комнату, где жила с матерью, и, обняв женщину за ноги, прижалась лицом к её мягкой юбке.

— Почему они делают это, мама? Почему так обходятся со мной? — спрашивала Несса, пачкая материнский наряд своими слезами. — Я ведь только хотела с ними подружиться, хотела, чтобы они обращали на меня внимание, только и всего… Неужели я заслужила это, мама?..

И тут только она поняла, что лицо матери скрыто в тени. Сверху, где была голова женщины, нарастало всё то же резкое, тонкое, противное слуху хихиканье. Мать наклонилась к ней — и на Нессу опять уставилась лопоухая маска с широченной пастью и бешеными глазами навыкат. Голос женщины был корявый, злобный и глухой, точно исходил не из её горла, но со всех сторон, из каждого тёмного угла:

— А на что ты надеялась, доченька? Ты думала, они примут тебя? Думала, будут тебя любить, станут носить на руках, как свою принцессу? Есть такие вещи, с которыми нужно смириться, пойми, доченька. Ты должна быть благодарна за то, что твой отец — наставник Цитадели. В этой жизни невезучие всегда поносят тех, кому выпала лучшая доля… Смирись с одиночеством! — рявкнула тварь, брызгая слюной и наступая на дочь. — Смирись с ним! Смирись с ним! Прими его!

Несса вскрикнула и бросилась к двери, врезалась в неё, но попала не в коридор Цитадели, а куда-то ещё — в холодное, просторное помещение, заполненное непроглядной тьмой. Она осторожно встала и, не видя вокруг ни зги, на ощупь шагнула туда, откуда веяло прохладой.

Шагнула — и сорвалась темнейшую, лишённую всякого дна пропасть…

Хватая ртом воздух, Несса села на своём тюфяке. Она обтёрла рукой лоб, покрытый слоем холодного пота, и оглянулась — рядом не было ни души. Тускло алели в костре последние угли, возле огня стоял горшок солонины и раскрытый сундучок Грегори с набором песочных часов. Но ни наставника, ни адептов, ни слуг, ни близнецов в пещере не было.

Несса осторожно встала, стараясь не споткнуться в худосочном свете тлевших угольков. Тело ещё не вполне избавилось от того ужаса, с каким падала она в чёрную необъятную пропасть, и ноги девушки дрожали. К счастью, та грань, что отделяет грёзу от яви, уже вернулась к ней, и теперь Несса пыталась прогнать воспоминания о сне, обдумывая случившееся.

«Они не могли оставить меня здесь, — говорила она себе. — Нет, нет, их вещи на месте, значит что-то случилось, значит им пришлось уйти…»

Прислонив ладонь к влажной стене пещеры, Несса прошла сквозь кривую остроконечную арку, примыкавшую к дороге, и зажмурилась от яркого света. Телеги были на месте: Пламя ослепительно полыхало за выпуклым стеклом, очерчивая покрытые сталактитами своды пещеры. Рядом, отдыхая, валялись своими грузными тушами освобождённые от упряжи свинокрысы.

Когда глаза девушки привыкли к свету, она заметила возле телеги человеческую фигуру. Это был Служитель Арлинг — он стоял, прислонившись спиной к колесу, чуть склонив голову и сложив руки на груди; его серые волосы спадали вниз немытыми прядями. Заметив приближение девушки, адепт скривился в своей обычной неприязненной гримасе и сделал вид, будто не в курсе её присутствия.

— Куда все подевались? — спросила, осторожно подходя к нему, Несса.

— Почём мне знать, — не глядя на неё бросил он. — Может, это просто дурацкая шутка, а может, произошло что-то скверное. Так или иначе, я буду здесь — Пламя должен кто-то охранять.

Несса опустилась на колени возле ближайшего свинокрыса. Зверь был бурый, с широкими боками и длинной мордой, оканчивавшейся пяточком. Лапы у него были цепкие, когтистые, а из пасти торчали два сточенных клыка, но Несса знала, что, не смотря на устрашающий вид, одомашненные свинокрысы были довольно простодушные животные. Она почесала зверя возле щеки, и тот блаженно захрюкал, ворочаясь на боку.

— Почему ты ещё здесь? — в голосе Арлинга проскальзывало всё больше раздражительных полутонов.

Нессе и впрямь захотелось вернуться в грот, чтобы не провоцировать его скверный, непредсказуемый нрав. Они были тут совсем одни — теперь ни Грегори, ни кто бы то ни было ещё не защитит её, если он захочет довершить то, что ему не позволили сделать тогда, на тракте.

И всё-таки она чувствовала, что, уйдя теперь в пещеру, она навсегда упустит шанс хотя бы несколько расположить его к себе.

— Наставник Грегори согласился взять меня с вами, — она упёрто подняла на него глаза. — Значит, беречь Пламя — и моя обязанность тоже.

— Мне плевать, что ты приглянулась Горелому, — сказал он сквозь зубы, угрожающе выпрямившись. — Уходи назад в пещеру, пока я тебя не сжёг. Оставь меня.

Столь прямолинейная угроза должна была, казалось, испугать её и наверняка покончить с разговором, — но, к удивлению обоих, вызвала прямо противоположную реакцию. Несса вдруг вскинулась, яростно сжимая кулаки, и злобно воззрилась на него. Арли почувствовал её резкое дыхание — и замер перед ней, как когда-то замер перед охотниками зубатый червь, застигнутый врасплох в этой пещере.

— Ну давай, жги, раз уж вознамерился! — крикнула она.

— Ты правда хочешь…

— Жги! Тебе не важно, что подумают остальные, — ты только хочешь причинить мне боль, верно? Не будем же медлить — теперь лучшая возможность, смотри сам!

Они стояли перед бесновавшимся в сосуде Пламенем, уставившись друг на друга, оба злые и озарённые ослепительно-жёлтым светом. Арли смутно видел её образ глазами, но это было и не нужно — он чувствовал запах Нессы. После Хальрума смрад Боннета окончательно оставил её. Теперь он слышал отголоски сладкого парфюма, которым её надушили в замке баронессы, и что-то ещё — её собственный аромат, ни на что не похожий и (Арли было особенно досадно это признавать) совсем ему не противный.

Он прыснул, дёрнулся и брезгливо отвернулся от Нессы.

— Мне всё равно, — махнул он, хотя на деле просто не вынес её прямого и настойчивого взгляда, перемежавшегося с непонятым ему запахом.

Арли уселся к колесу, уперев локти в колени, а Несса, довольная своей победой, снова устроилась возле свинокрысов. Небольшой, но столь значительный успех подстегнул её уверенность в себе; она хотела теперь идти до конца, хотела достичь большего.

Долгое время молчали. Потом Несса, не зная, как подступиться к главному, спросила:

— Что с тобой случилось в Хальруме? Где ты пропадал?

— Не твоё дело, — огрызнулся он.

— Ты напился, — Несса насупила брови. — Повёл себя как ребёнок. И ты еще думаешь, я для вашего Шествия обуза?

— Замолчи! — Арли побагровел от ярости. — Ты понятия не имеешь, как всё было, и тебя это не касается!

— Вы ненавидите меня, потому что я дочь наставника, — продолжала давить Несса, — хотя сами ничем не лучше! Даже ты всегда был заодно с остальными, а ведь они никогда не переставали видеть в тебе человека-без-огня!

— Ну ещё бы, — зло ухмыльнулся Арли. — Ведь я вместе с ними терпел голод и пытки углём, пресмыкался и унижался, служил вальхойны и зубрил давно забытые катехизисы, пока ты играла в свои куклы и поживала не хуже княжны! И ты ещё смеешь нас винить! Привыкай получать что заслужила, а нет — напиши своему папочке в Цитадель, пускай забирает тебя назад!

— Отец мёртв, — понизив голос, сообщила Несса. И тут же добавила, уже громче: — Но почему, почему даже теперь, когда его нет, любой разговор обо мне оборачивается речью о нём? Словно я не достойна того, чтобы обо мне говорить, словно я совсем не существую, а есть лишь его образ, который затмевает вам взор… — она осеклась, сдерживая подступившие слёзы. — Почему вы так одержимы им? Почему ты так одержим им, что ненавидишь меня пуще всего на свете?

Но ей не понадобился ответ. Несса всё поняла, когда увидела скорую перемену в лице Арлинга. На миг он словно потерял самообладание, смутился и уставился в одну точку у себя под ногами. Потом глаза его заблестели, и весь он стал таким растерянным, таким уязвлённым и слабым, что Несса испытала укор стыда. Перед ней теперь был другой человек — не тот импульсивный, заносчивый, необузданный грубиян, готовый превратить в пепел всё, что приходилось ему не по вкусу. Ей предстал напуганный мальчишка, лелеющий внутри необоримую боль, и только что Несса собственноручно выдернула эту боль наружу.

Ну что она могла сказать ему? Что отец никогда не притрагивался к ней? Что она отказывалась верить слухам, разносимым школярами, которые презирали и избегали её? Всё это прозвучало бы так неестественно, так неловко, и, главное, звучало бы как оправдание, — а ведь она не виновата в чужих грехах!

— Мой отец… — она пыталась заговорить, но слова отказывались сходить с губ. — Он… он тебя…

— Замолчи, — негромко, но совершенно уверенно оборвал Арлинг. — Не говори больше ничего, иначе, клянусь Жерлом, я действительно тебя сожгу.

Дважды просить было не нужно. Ни он, ни она больше не проронили ни слова, а просто сидели, едва шевелясь, и слушали, как бьётся в своей стеклянной клетке неукротимое Пламя.

Несса по-прежнему чувствовала вину за то, что увела разговор в болезненные для него глубины, но теперь, по крайней мере, она знала, что кроме взаимной неприязни может разделить с ним что-то ещё — как в этот самый момент они делили тишину. Молчание было важнее любых слов, которые могли бы прозвучать сейчас. И Арли, кажется, не возражал безмолвствовать рядом с ней.

«Это уже ничего, — подумала Несса. — Этому я рада».