Отродье мрака

Стражи на углях величия — часть первая

«Таким образом, путь наш продиктован

незыблемой Волей Пламени, что отвергает

позывы корысти, честолюбия и низменных

желаний плоти», — из двенадцати катехизисов

Служителей Пламени, утерянных при пожаре

в библиотеке.

Сперва был тот человек с нижних уровней Срединного яруса. Его деревня называлась Эмбар и, если верить его словам, жители её в одночасье обезумели: бросили свои жилища и ушли в тоннели, следуя необъяснимому навязчивому влечению. Хуже того — дрожащим голосом бедняга рассказал, что помешательства стали делом обычным книзу от Железных Нор, и тамошние места почти обезлюдели от подобных происшествий.

— Откуда вы брали свет? — безразлично спросил оборванца наставник Гэллуэй.

— Растили картофель и меняли его на трут в Железных Норах, господин… — Он замялся, заметив тень презрения в глазах Служителя. — Сами понимаете, люди мы простые, а до Цитадели путь неблизкий…

— Ясно, — оборвал Гэллуэй. — Неудивительно, что эта поганая гроттхульская труха навлекла на вас беду.

Другие наставники тоже не поверили в услышанное. Слишком далеко от Раскалённой Цитадели была деревня Эмбар, слишком тихими — отголоски зловещего эха, доносившиеся с низов Срединного яруса. Служители дали оборванцу немного Пламени в дорогу, и неделю спустя он, осмеянный, одиноко побрёл в сторону Хальрума.

Однако за ним пришли другие.

На этот раз целая семья: коренастый мужчина с запряжённым в телегу свинокрысом, его подурневшая жена и две тощие, без конца ревущие дочурки. Свинокрыс был весь взмыленный, загнанный от продолжительной езды. Вскоре после их приезда зверь издох, а мужчина клятвенно убеждал наставников, что хочет спрятать семью подальше от людей-без-огня, вырезающих целые деревни на Вьющемся тракте.

— К нам соседи заявились, израненные, все в крови, — рассказывал он. — Говорили, мол, слепые люди вломились к ним среди ночи, хотя раньше не смели, стали рвать, насиловать, убивать кого ни попадя… Я жену и дочек в телегу — да сюда, памятуя рассказы бабки о вашей крепости. Вы же Служители Пламени, блюстители порядка во всей Тартарии!.. Молю вас, позвольте нам остаться — за мной не заржавеет!

Он оказался рукастым плотником, так что Служители позволили ему с семьёй устроиться в Подмётке — захудалом селении, липшем к стене Раскалённой Цитадели. Что до его рассказа — наставники не придали ему значения, мало ли что болтает мужичьё, с детства окруженное сказками о штратах и цвергах. Но кое-кому из носителей вспомнился тот первый доходяга, и смутное беспокойство поселилось в их сердцах.

С приходом холодов, когда пещеры оделись промозглым инеем и настала пора запасаться Пламенем на зиму, Служители ожидали караваны со всех уголков Тартарии, везущие в Цитадель товары самого разного толка в надежде разжиться заветным огнём. Но вместо этого всё больше простого люда стекалось к Цитадели с единственным, твёрдым намерением не покидать её.

Дрожа от холода, они везли с собой своё имущество, наспех строили жилища в Подмётке, который разросся почти вдвое, воспрянув в своем безнадёжном убожестве. У Служителей Пламени не было еды, чтобы прокормить беженцев, и в скором времени те начали голодать. Но несмотря на это, никто из них не спешил уходить назад в тоннели, словно голод, нищета и тесные халупы Подмётка были милосерднее того, что ждало их там.

Почти все они болтали о тревожных снах, о колебаниях в земле, о людях-без-огня, что нападали целыми стаями, как крысы, чувствующие беспомощность добычи. Большинство были с Верхних ярусов, но те, кто пришёл со Срединных, рассказывали совсем уж оголтелые небылицы: о древних чудищах, выбравшихся из нор, и армии цвергов, готовящихся идти войной на баронов Тартарии. Упоминали и селян, по неясной причине бросавших свои деревни и уходящих во тьму.

Но все эти напуганные глупцы, сгрудившиеся под стенами Цитадели, знать не знали, что уповают не на тех Служителей, о которых поют легенды. Нет, те самоотверженные заклинатели, поддерживавшие мир во всей Тартарии, делившиеся мудростью в равной степени с правителями и чернью, давно уж покинули этот мир. На их месте остались ослабшие, закостенелые, трусливые монахи, ревностно оберегающие удобный для своего существования порядок вещей.

И только лишь угроза этому порядку могла расшевелить их дряхлые сердца, прервать их малодушное бездействие, дабы вспомнилось им звучание собственных давнишних клятв.

…

В тесной келье, оконце которой глядело вовнутрь Цитадели, адепт Пламени Арлинг любовался главным источником света в Тартарии — Жерлом Извечного Пламени. Будучи рождённым в кромешной темноте, Арлинг почти не видел — но он упивался Жерлом не глазами, а душой; боготворил этот огненный колодец, даровавший ему нечто куда большее, чем просто зрение.

Раскалённая Цитадель представляла собой, по сути, широкую округлую стену, выстроенную невесть как давно в необъятном пещерном гроте над Жерлом Извечного Пламени. Цитадель как бы обрамляла собой этот глубокий провал, а внутри неё испокон веков жили Служители Пламени, черпавшие мощь своей магии из древней, сочащейся жаром глотки.

Арлинг часто слышал, как старейшие из наставником бормочут, дескать, Жерло уже не полыхает как раньше. Было время, говорили они, когда Пламя в колодце бушевало почти у самых стен Цитадели, а теперь оно так далеко внизу, что по коридорам крепости уже гуляют сквозняки. Арлинг зачарованно представлял, каково это — всё время чувствовать под ногами священный жар, но ему не нужно было обжигаться, чтобы быть единым с Пламенем.

Пламя направляло его действия, служило ориентиром его слабозрячим глазам. Оно спасло его от мрака, и с тех самых пор праведный пожар пылает в его сердце.

Дверь кельи приоткрылась. Внутрь заглянула белесая голова послушника Вирла, недавно ставшего архивариусом.

— Э, Арли! — негромко позвал он.

Услышав голос друга, Арлинг отвернулся от окна.

— Кто теперь?

Вирл выдержал долгую паузу, терзая приятельское любопытство.

— Ну?! — встрепенулся Арли.

— Наставник Боннет, — медленно протянул Вирл со злорадной ухмылкой.

Арли вскочил с подоконника, вытащил из-под кровати изношенную рясу и накинул её поверх рубахи. Семнадцати лет от роду, крепкий, скорее худой, чем жилистый, он выглядел нелепо — ряса была велика ему, но любая материя на вес золота в Тартарии, так что послушники и адепты ходили, главным образом, в чём придётся.

Три этажа Цитадели почти целиком состояли из длинных, изгибающихся на манер самой крепости коридоров, между которыми мостилось бессчетное множество переходов и укпеплённых галерей. Быстрым шагом Арли и Вирл миновали комнаты слуг и личные покои наставников. Спустившись по узкой винтовой лестнице, пересекли библиотеку с грубо залатанными дырами в крыше и ещё различимыми следами гари на стеллажах — последствиями окончившегося тринадцать лет назад Изгарного Раздора.

— Представь только, — начал Вирл, — прямо во время занятия он…

— Молчи! — перебил Арли. — Хочу услышать сам.

Они вошли в обеденный зал, длинное помещение с рядами грубых тисовых столов, залитое ярким светом камина. Недалеко от входа сбились в кучку любопытные адепты, а чуть дальше, у скамьи, собрались наставники Гэлуэй, Фаньяр и Келли.

На скамье сидел наставник Боннет, грузный облысевший мужчина с жидкой щетиной на лице. Он рыдал как девчонка, тщась собрать в ладони крохотный росток Пламени, но только слабые искры вспыхивали в его пухлой руке; вспыхивали — и тут же гасли.

— Я же ничего не сделал! Я же ничего плохого не сделал! — стонал он, оглядывая других наставников своим красным от слёз лицом. Те что-то бурно обсуждали между собой, лишь изредка пытаясь унять его истерику.

Арлинг позволил губам растянуться в улыбке. Конечно, для большинства послушников Боннет был уважаемым Служителем Пламени, наречённым в годы Раздора звучным прозвищем Неугасимый. Однако многие адепты, не так давно получившие метки, знали другую, тёмную сторону его нутра.

Когда Арли ещё был послушником, Неугасимый Боннет иногда захаживал в его келью по ночам. Арли никому не рассказывал об этих визитах, поскольку Боннет угрожал лишить его Пламени, а несмышленому послушнику не приходило в голову, что столь жалкое существо просто-напросто не может обладать такой властью. К тому же Арли знал одного парнишку из своего коридора, которого Боннет тоже навещал. Бедняга нарушил молчание, за что был назван лжецом и полгода чистил кастрюли на кухне, а остальных Боннет стал запугивать ещё сильнее.

Вирл как-то рассказывал, что в былые времена по обвинению в мужеложстве Служителю могли сжечь гениталии. Но теперь всё было по-другому: теперь наставники пользовались в Цитадели беспрекословным, неоспоримым авторитетом, и любой, кто шёл против них, моментально подвергался осуждению. И Арли молчал, даже когда был посвящён в адепты. С отвращением вспоминая прикосновения липких холодных рук Боннета, он всем сердцем желал, чтобы на ублюдка снизошла кара.

Поэтому сейчас, когда Боннет из могущественного носителя Пламени превратился в жалкого беспомощного толстяка, Арлинг ликовал — ликовал по-детски, сквозь боль застарелой, ещё не до конца затянувшейся раны.

Услышав за спиной приглушённые смешки, наставник Гэллуэй вдруг вспомнил о присутствии адептов. Обернувшись, он гневно воззрился на школяров и заорал:

— Чего здесь унюхали? А ну живо по комнатам, пока на угли всех не поставил!

Все знали, что он не шутит, и стали перешептываясь выходить из зала. Некоторые всё ещё негромко хихикали, но что-то вымученное, неестественное было в этих приглушённых смешках.

Арлинг с Вирлом выбрались на одну из многочисленных защитных галерей Цитадели, прямо под которой громоздились хибары Подмётка.

Вирл облокотился на зубцы, тревожно рассуждая:

— Теперь они точно что-то предпримут, должны предпринять… Если наставник теряет силы — сразу ясно, дело нешуточное…

Арлинг стоял рядом, с зажжённым в ладони Пламенем. Он вглядывался в оранжево-алые языки, словно наслаждаясь возможностью созерцать то, чего отныне был лишён Боннет. Футах в пятидесяти под ними поблескивали огни маленьких костров, согревая кашляющих, жмущихся друг к другу людей. Иногда кто-то из них умирал. И тогда два-три Служителя спускались в Подмёток, чтобы придать тела огню и не дать возникнуть заразе.

— Можешь припомнить, когда ещё здесь такое было? — спросил Арлинг, чувствуя исходящий от Подмётка запах мочи и талой надежды.

— Я-то не помню, — ответил архивариус, — а вот в книге написано, что раньше там целый городок стоял. Ну, не такой, как Подмёток, а всё как надо, с каменными домами, лавками, тёплыми очагами… То до Раздора ещё было, а после городок этот на кирпичи разобрали.

Арлинг затушил пламя и перегнулся через зубцы. От ощущения высоты у него закружилась голова, слабый ветерок трепал его волосы. Где-то по ту сторону крепости слышался глухой рокот Жерла. Вдалеке, за косыми крышами Подмётка, тонул во мраке тоннель, ведущий на тракт.

Вирл разглядывал кучные, собранные из чего попало домишки.

— Эх, знали б эти несчастные, что творится в наших стенах… — протянул он. — Цитадель стоит, и будет ещё сотню лет стоять, но я думаю, истинный облик Служителей — в их библиотеке. Сотни пропавших томов, сгоревшие манускрипты, рукописи, фолианты… Мы не можем ничем помочь этим людям, Арли, ведь ничего у нас нет, кроме Пламени… Мудрость — и та истощилась! Да и Пламя, видать, от нас отворачивается, раз даже наставники теперь силу теряют…

Арлинг помрачнел и метнул в его сторону гневный взгляд.

— Наставники! — фыркнул он. — Если один старый извращенец не может больше обуздать Пламя, это не значит, что оно умирает! Пламя не может умереть! Оно подчиняется лишь тому, кто достоин его жара! — и он протянул ладони в пустоту, сотворив между ними вращающийся огненный сгусток.

— Тебе легко говорить! — возмутился Вирл. — И ты забываешь, Боннет ведь не первый, кто лишился Пламени. Вспомни Джосса и Сэма — они утратили его, хотя оба лишь недавно получили метки! Или, по-твоему, они тоже недостойны?

— Может и недостойны, — напыженно ответил Арлинг. — Они любили издеваться надо мной, вот и пускай теперь свиней пасут.

Он тут же ощутил укол совести, вспомнив, как наставник Келли поставил Джосса на угли из подозрений, что тот притворяется. Когда Джосс сорвал голос истошными криками, стало ясно, что он действительно не может сотворить Пламя — но заносчивый мастер и не подумал признать опрометчивость пытки. А потом Пламя покинуло Сэма, ещё одного адепта. Он был хорош в обращении с магией, но, в отличие от Арли, умел ещё и всем понравиться. Арли недолюбливал его за это. Теперь другие школяры избегали и Джосса, и Сэма, как если бы невосприимчивость к Пламени могла быть заразна. И Арли почему-то не был рад этому, хотя много раз желал другим адептам всяческого зла.

Огненный сгусток в руках Арлинга коротко вспыхнул и погас. Он еще не научился сохранять Пламя так долго и чувствовал, как это выматывает.

Вирл примолк. Арли знал, что он собирается с мыслями и хочет что-то сказать.

— Арли… — неуверенно начал он, — насчёт Боннета…

— Забудь, — Арлинг отвернулся от друга. — Пламя его наказало.

В молчании стояли они какое-то время, долго ли, мало ли — сказать было нельзя. Люди у костров затянули какую-то песню, обрывками доносившуюся до их ушей. Жерло продолжало рокотать, но равносилен тишине был этот звук для тех, кто под него разменивал годы.

ㅤ

Когда в Сигнальном зале Цитадели зазвонил колокол, они отправились каждый по своим делам: Вирл — в библиотеку, Арли — на сеанс обуздания. Там он, как всегда, показал себя наименее способным среди всех адептов и был наказан минутой стояния на углях. Затем был сеанс извлечения, на котором он был лучше остальных — ничего не менялось.

После ужина тошнотворным рагу из скрогга Арли и Вирл пересеклись в коридоре. Они вместе шли в термы, куда наставники пускали их раз в неделю, когда Арли вдруг замер, устремив невидящий взгляд за ближайшую колонну.

— Ты чего? — спросил Вирл, но посмотрев туда же, сразу всё понял.

Возле колонны сидела Несса: невысокая, худая, с короткими угольно-чёрными волосами и востреньким лицом. Она была в шёлковом сарафане, который сразу выделял её на фоне других школяров, носивших драные и по сто раз перешитые лохмотья. Арлинг, казалось, пристально разглядывал её, но на деле просто вдыхал окружавший её аромат, который ненавидел.

Всё потому, что Несса была дочерью Боннета.

— Пошли, Арли, — Вирл потянул его за плечо. — Её отец теперь никто, ей несладко придётся.

Это было правдой. Как дочь одного из наставников, Несса всё время была в Цитадели, но подружиться с кем-то из учеников у неё не выходило — адепты просто не способны были воспринимать её как обыкновенного ребёнка, помня, кем был её отец. Нередко Нессу можно было увидеть на кухне, либо в кладовой за занятиями бессмысленными и откровенно странными. И казалось, пуще остальных презирал её именно Арли, которого при виде Нессы всякий раз пробирала яростная дрожь.

По счастью, сзади вдруг послышался низкий хрипловатый голос:

— Арлинг!

Арли и Вирл обернулись. Возле них стоял мужчина преклонных лет с поседевшими, спутанными локонами рыжих волос и клочковатой бородой, облаченный в старый зелёный плащ. Правая часть его лица была обожжена, изувеченный глаз — навсегда закрыт. Другой глаз был серо-голубым и своей безмолвной глубиной напоминал агат, добытый в недрах Мойнерфьорда.

— Наставник Грегори…

— Вирл, ты, кажется, шёл в термы, — твёрдо сказал мужчина, давая понять, что архивариусу следует убраться.

Вирл недоверчиво глянул на него, потом с тревогой покосился на Арлинга и — делать нечего — с неохотой поплёлся прочь. Когда он проходил мимо колонны, Нессы уже не было.

«Что теперь? — думал Арлинг, чувствуя ледяной взгляд здорового глаза Грегори. — Не заправил постель в келье? Косо посмотрел на кого-то из наставников? Этот старик всё время цепляется ко мне, точно удовольствие от этого получает».

Грегори в основном преподавал огнесловие, хотя в совершенстве владел и другими дисциплинами. Краем уха Арли слышал, что именно Грегори когда-то нашёл его в пещерах и привёл в Цитадель. Тогда к развязке близился Изгарный Раздор, и Служители, долгие годы погибавшие в боях против мятежных братьев, отчаянно нуждались в послушниках, хотя прежде никто из них и не подумал бы взять на воспитание дитя-без-огня. Но даже теперь, после стольких лет, ученики и наставники не упускали возможности напомнить Арли, кем являлся он от рождения. Другие дети всё время издевались над ним и задирали — пока Арли не овладел Пламенем лучше любого из них и обижать его не стало опасно.

Арли нисколько не жалел, что его судьба сложилась так, ведь попадание в Цитадель привело его к Жерлу. Тело Арли было лишь сосудом, в котором жило Пламя, и готово было вынести всё — включая раскалённые угли в комнате наказаний и липкие холодные лапы Боннета. Чего уж говорить о занудном старике, всю суть которого составляли строгие догматы и мораль давно исчезнувших книг.

— Если вы хотите отчитать меня за Шэя… — попробовал угадать Арли.

— Ты опять кого-то обжёг? — насторожился Грегори.

Арли смутился, поняв, что только что глупейшим образом выдал себя.

— Он назвал меня пещерным отродьем!

— И ты решил проучить его Пламенем? — Грегори повысил голос. — Как невежественно… Для чего существует Пламя в руках наших? Отвечай!

Он в молчании уставился на Арлинга своим здоровым глазом. Юноша понял, что ему не избежать наставлений. Сквозь зубы он процедил:

— Дабы несли мы его в сердца всех других…

— Всех других. Не так ли, юный носитель?

И вновь эти поучения, которыми Грегори заменял столь любимые остальными наставниками телесные наказания. Иной раз Арлингу было проще вытерпеть несколько дней голода или стояние на углях, чем слушать его лицемерные проповеди.

— Вы всё твердите об этих истинах, но ведь они только в ваших речах! — огрызнулся он. — Что же те люди в Подмётке? Мы несём им наш свет, но в этом никакого толку!

— К чему ты клонишь?

— К тому, что они пришли сюда не за Пламенем, а ради чего-то иного, того, что мы не можем им дать! А если у нас этого нет, то и делать им здесь нечего — пускай убираются восвояси, мне уже надоело слышать их внизу, надоело!

Арли тяжело дышал, как загнанный в силки зверь. Эта вспышка не должна была остаться безнаказанной: в ответ он ждал целого потока яростных порицаний. Но Грегори просто стоял и смотрел на него, внимательно и как бы оценивающе. Затем, после долго молчания, сказал:

— Ты прав, мы не можем ничего сделать для них. Пока не можем — но скоро это изменится.

Арлинг вопросительно взглянул на наставника. «Какая-то уловка, — решил он. — Пытается загнать меня в западню, чтобы затем вдвойне обругать, поднять на смех перед остальными».

— Один из наставников потерял связь с Пламенем, — продолжал Грегори. — Отныне нельзя больше бездействовать. Я намерен требовать у остальных проведения Браассы.

Браасса… Арлингу не понравилось это слово. Было что-то странное в нём, какая-то необъяснимая аура движения, перемены, хоть он и не понимал его значения.

— Один из древнейших обычаев нашего ордена, — ответил на немой вопрос Грегори. — Когда один из наставников вызывает к проведению Браассы, другие не в праве отказать. Все Служители Пламени — от послушников до Великого магистра — присутствуют во время этого собрания, ибо на нём обсуждаются вопросы, от которых зависит судьба ордена. Пламя не приемлет лжи и секретов, и на Браассе решения принимаются открыто, во всеуслышание. Традиция проведения таких собраний возникла вместе со Служителями, однако после завершения Раздора о ней, к несчастью, почти не вспоминали.

Арлинг был окончательно сбит с толку. Наставник Грегори, обычно кропотливый, непреклонный, чёрствый как кусок базальта, зачем-то сообщает ему о своих намерениях. К чему эти разъяснения, если в Браассе так или иначе участвуют все адепты? Уж не хочет ли он изгнать Арлинга назад в пещеры, усомнившись в его преданности Жерлу? И намекает на это заранее, чтобы тот не удивлялся, когда он, среди прочего, поднимет этот вопрос на совете.

— Не понимаю я… — медленно, с недоверием сказал Арли. — Зачем мне знать всё это?

Грегори снова изучающе оглядел его, и свет висящих на стенах факелов кровавым отблеском сверкнул в его глазу. Лицо наставника было мрачным, неподвижным, словно высеченным из камня. Всегда этот человек казался Арлингу скучным и до тошноты предсказуемым, а тут эти внезапные недомолвки, от которых добра не жди.

— Потому что завтрашняя Браасса будет касаться всех нас, — наконец ответил Грегори. — Но тебя она коснётся в особенности.

И он ушёл, оставив Арлинга наедине с вопросами.