Отсчет пошел

ГЛАВА 9

В получасе езды от Москвы по Тульскому направлению, неподалеку от станции электрички, располагалась обширная территория, огороженная высокой железобетонной стеной, наверху которой кое-где еще сохранились остатки ржавой колючей проволоки. Местные старожилы поговаривали, что еще в сталинские времена здесь находилось одно из легендарных КБ, в которых работали репрессированные ученые-физики. Они не только проводили здесь исследования, но и жили в специальном корпусе учреждения, которое было настолько секретным, что даже сами работники избегали произносить его полное название, именуя его кратко — Институт. С тех пор прошло много лет, ученых, работавших в КБ, уже давно реабилитировали. Тех, кто дожил, отправили на покой, семьям остальных вручили посмертные награды, но Институт не прекратил свое существование. Он продолжал жить, только сотрудники, хоть и давали по-прежнему многочисленные подписки о неразглашении, приезжали на работу уже не из тюремных бараков, а из своих московских квартир, да еще там, где раньше за тяжелыми воротами парковались черные «воронки» работников соответствующих органов, теперь располагалась вполне мирная стоянка обычных автомобилей, в большинстве своем отечественного производства. В остальном же все было по-прежнему, разве что все больше покрывалась ржавчиной колючая проволока на стене. И называли это учреждение так же, как и раньше, — Институт. Столь бедное событиями и великими потрясениями существование, вероятно, продолжалось бы еще многие десятки лет, если бы не чрезвычайное происшествие, нарушившее плавную жизнь Института. Оно случилось за два дня до того, как в Ставропольском крае был захвачен чеченскими террористами рейсовый автобус.

Серые «Жигули» с водителем и тремя пассажирами подъехали к Институту в самое неподходящее время — в разгар обеденного перерыва. Притормозив у ворот, водитель несколько раз нетерпеливо посигналил, и через некоторое время отворилось окошечко двери, в котором показался глаз и кусочек потной лысины одного из охранников. Увидев машину, которую он, по всей видимости, хорошо знал, охранник махнул рукой, и ворота стали медленно раскрываться. Предупредительность институтских сторожей объяснялась просто — обычно рядовые сотрудники Института добирались до работы на электричке, благо до ближайшей станции было рукой подать, а директор и его замы приезжали на черных «Волгах» и блестящих иномарках. Единственным человеком, который, с одной стороны, был обеспечен достаточно, чтобы иметь собственный автомобиль, и являлся слишком почтенной фигурой для того, чтобы вместе со всеми трястись в электричках, но, с другой стороны, в силу не менее определенных причин не имел права уж слишком выделяться, был начальник пресловутого первого отдела, а проще говоря — главный стукач Института, бывший товарищ, а теперь начинающий господин Виталий Павлович Топорков. И если вахтеры могли строгости ради отвлечь своими пустыми формальностями от неотложных дел какого-нибудь зама помельче рангом, то всякий из них знал, что с Топорковым таких шуток шутить нельзя — можно и с работы полететь, а то и похуже. И даже во время перестройки и послепутчевой неразберихи первый отдел сохранил свое существование, вот только полномочия его главы стали еще более непонятными, и оттого отношение к нему стало еще более демонстративнопочтительным.

Тем временем автомобиль с Топорковым, по обыкновению сидевшим за рулем, и с тремя его загадочными спутниками проехал за ворота и остановился у шлагбаума. Дверь небольшой вахтенной будочки открылась, и Топоркову с его водительского места показалось, что там на мгновение метнулся огонек зажженной сигареты. «Опять курят на работе, сволочи!» — мелькнула привычная мысль, и тут же Топорков понял всю ее неуместность в сложившихся обстоятельствах. Начальник охраны тем временем подошел к машине и склонился, чуть не просовывая потную от старательности физиономию в открытое боковое окошко автомобиля:

— Доброе утречко, Виталий Палыч! Что-то вы сегодня припозднились. Дела, наверное, сплошные дела… — И вахтер в слащавом сочувствии поцокал языком.

Топорков, не отвечая на приветствие, привычным жестом протянул ему пропуск. Охранник для проформы тщательно осмотрел его (кто знает, а вдруг первый отдел решит провести проверку бдительности?) и вернул Топоркову. Затем он пару секунд помялся в нерешительности и произнес:

— Виталий Палыч…

— Что тебе еще?

— А с вами тут, я вижу, гости приехали. — И вахтер смущенно улыбнулся. — Так они ведь тоже обязаны того… пропуска предъявить. Об этом в инструкции написано, — как бы извиняясь, прибавил он.

У Топоркова неприятно засосало под ложечкой, но он нашел в себе силы строго, как в старые добрые времена, посмотреть на охранника и веско сказать:

— Иван Алексеевич, эти люди прибыли сюда по делу, связанному с непосредственными задачами моего подразделения. Вы понимаете?

На лице вахтера явственно отразилась мучительная дилемма, не уступающая по драматизму гамлетовскому «быть или не быть?». Наконец он все-таки нашел третий и самый удобный, с его точки зрения, выход:

— Вы подождите всего лишь секундочку, я только Петру Ефимычу позвоню, чтобы он потом мне выговор не сделал. Только секундочку! — повторил он, пятясь к двери.

— Подождите, уважаемый! — неожиданно раздался уверенный голос пассажира, сидящего сзади Топоркова. Вахтер заметил, что его левую щеку пересекает длинный зарубцевавшийся шрам. — Это была всего лишь небольшая проверка вашей работы, и вы ее блестяще прошли, о чем мы лично доложим Петру Ефимычу. А пропуска у нас, конечно же, с собой. Проверьте, пожалуйста.

На лице вахтера расплылась довольная улыбка, и он, чуть не приплясывая от столь выгодного для него разрешения каверзной ситуации, подошел к задней левой дверце «Жигулей», из-за которой доносился голос.

— Вот, посмотрите, — начал пассажир, обращаясь к близоруко сощурившемуся охраннику. Тот склонился, пытаясь разглядеть бумаги, которые рассеянный пассажир даже не удосужился протянуть ему, а просто положил к себе на колени.

— Но разве это до… — Этой фразы охранник так и не договорил, поскольку странный пассажир неожиданно ударил его полураскрытой ладонью со сложенными пальцами под подбородок. Раздался негромкий хруст, и Иван Алексеевич мгновенно обмяк и рухнул в неестественной позе, словно марионетка, у которой разом обрезали все ниточки.

— Третий, шлагбаум, — негромко скомандовал пассажир. В ту же секунду его напарник, сидевший рядом с Топорковым, вышел из машины и поднял полосатое бревно шлагбаума. Они уже собирались проезжать, когда из вахтерки показалось лицо второго охранника.

— Ваня, что ты там возишься? — нетерпеливо сказал он, еще не воспринимая открывшуюся перед ним картину. Понять, в чем дело, он так и не успел. Чуть слышно щелкнула никелированная «беретга» с глушителем, и тело охранника распласталось по земле, откинув руку, в которой что-то дымилось. Как и подозревал Топорков, за спиной вахтер прятал недокуренную сигарету.

— Но вы же обещали мне, что жертв не будет, — зло прошептал он.

— Эти ребята, Виталий, видели наши лица и знали, что мы приехали на твоей машине. Понял? — раздался сзади уверенный голос. Топорков нехотя кивнул. — Вот и замечательно, вот и молодец, — продолжал голос тоном, каким опытный ветеринар успокаивает подлежащего усыплению пса перед тем, как сделать ему инъекцию пентобарбитала. — А теперь делаем все по плану. Вы, Виталий, паркуете машину и как ни в чем не бывало заходите в здание, садитесь в своем кабинете и ждете. Свою часть задания вы уже выполнили и скоро получите оставшуюся часть нашей платы.

Трое спутников Топоркова закрылись в будке вахтеров, затащив с собой и тела. Второму вахтеру пуля попала в сердце, так что крови почти не было, лишь крохотная мокраядарочка на комбинезоне. Чистая работа. Топорков припарковал машину и долго не мог выдернуть ключ из замка зажигания, так тряслись руки. Наконец он собрался с силами, выбрался из машины и как можно увереннее прошел в огромные двери Института. Наскоро поздоровавшись с сотрудниками, стоявшими в очереди в столовую, он поднялся по лестнице на второй этаж, зашел в дверь с небольшой табличкой с надписью «Первый отдел», сел за свой письменный стол и стал ждать, то и дело поглядывая на стрелки часов, которые, казалось, совсем не желали двигаться с места.

Ему еще тогда, когда он заключал сделку, было интересно, что он почувствует в этот момент. Будет ли это похоже на столь часто описываемые в литературе угрызения совести или на чувство дельца, только что провернувшего удачнейшую в своей жизни сделку? Но ничего этого не было. Был только страх, тупой и бессмысленный. Теперь ему казалось, что он готов отдать что угодно за то, чтобы эти жирные стрелки не двигались совсем, чтобы они повернулись вспять и он не оказался замаранным в убийстве охранников, не стал подвергать себя такому безрассудному, как он теперь это понимал, риску. Конечно же, в глубине души он с самого начала догадывался, что кровь будет и что такие дела, как революция, не делаются в белых перчатках. Но сейчас… И он съежился в своем кресле, ожидая того, что должно вот-вот произойти, и напряженно вслушиваясь.

Когда стрелки часов лениво доползли до половины второго, Топорков услышал, как двери Института со стуком распахнулись. Через несколько секунд тревожно замигал индикатор на его телефоне, и Виталий Павлович понял: телефонная линия перерезана. Он знал, что сейчас в здание ворвались привезенные им боевики, уже успевшие облачиться в черные маски с узкими прорезями для глаз. По слабо доносившимся из коридора вскрикам Топорков не без злорадства представил, как теперь в испуге шарахаются, не в силах убежать, и жмутся к стенам все эти инженеришки, которые всегда при общении с ним тщетно старались скрыть под внешней угодливостью свое врожденное презрение к его профессии и к нему лично. А он тоже, в свою очередь, презирал и ненавидел всех этих высоколобых кухонных болтунов, способных только на то, чтобы полушепотом, выпив для храбрости и воровато озираясь, рассказывать вечером тупые политические анекдоты, не забывая при этом днем в общей толпе зычно кричать положенное «ура!». Он их ненавидел, но они его боялись, поскольку он для них олицетворял власть, недоступную и всесильную. И даже сейчас, когда позиции крепко пошатнулись, Топорков свято верил, что настанет день и его покровители из Комитета снова возьмут государство в свои опытные руки, а нет — все равно такие, как он, незаменимы при любом режиме, ведь они берут на себя самую неблагодарную и черную из всех работ, необходимых государству.

Топот тем временем приближался. Агенты, которых он сегодня увидел впервые на очередной встрече у Полковника, оставив часового у входа, ворвались на второй этаж и теперь бежали по длинному коридору, ведущему в третью лабораторию. Он слышал, как кто-то визгливо закричал: «Деньги — внизу, в кассе!» — и усмехнулся глупости этих людей. Можно подумать, кому-нибудь нужны эти гроши, которые теперешнее правительство тратит на оборонку! Да любой из этих агентов наверняка получает столько же, сколько весь их орденоносный Институт. Нет, им нужно было другое. Шаги приблизились, дробно простучали по коридору и снова удалились. Вот сейчас они прорвались к двери лабораторного отсека и набирают код, который он им сообщил. Тяжелая дверь медленно отъезжает в сторону, и они бегут к лаборатории номер три, в которую никто, кроме учетчиков, не заходил уже года три, с тех пор как скопытился Изя Глинберг, бившийся в ней десять лет со своим сверхплотным пластиком.

Топорков хорошо помнил этого человека. Маленький, носатый, он с неослабевающим упорством разрабатывал свою полубезумную идею об изготовлении пластиковой субстанции, предназначенной для блокировки радиации. Всем было ясно, что этого сделать невозможно, многие в лицо смеялись над ним, но он день за днем с еврейской настойчивостью долбил эту проблему, пока однажды на ученом совете при гробовом молчании аудитории не продемонстрировал небольшой ящик из полупрозрачного материала, похожего на плексиглас, в котором находилось несколько емкостей с ураном-238, аккуратно разделенных перегородками. Не выпуская его из рук, он наизусть зачитывал характеристики вещества — плотность, особенности структуры, степень поглощения радиации, в несколько тысяч раз превосходящая аналогичный показатель для свинца… Запахло Государственной премией. И разумеется, на этот запах, подобно акулам, чующим кровь за несколько километров, слетелись местные хищники — два зама и даже лично директор, готовые урвать свою долю добычи. Но этот Глинберг как был упрямым ослом, так и остался — вскоре четверо разных сотрудников донесли Топоркову, что Изя всем желающим слушать возмущенно болтал о том, что важные шишки набиваются к нему в соавторы, суля всевозможные блага и почести, а он им гневно отказал. Даже после того как Топорков передал эти доносы директору, Изя продолжал упорствовать, несмотря на все увещевания и угрозы. И конечно, получил что хотел — работа была признана второстепенной для развития нашего славного ВПК, рассмотрение проекта в комиссии затормозилось, да так и заглохло. Глинберг попробовал было хотя бы оформить патент, но в столь секретном Институте без покровительства начальства это было сделать гораздо сложнее, чем само открытие. Ходили слухи, что он попытался даже подать заявление о выезде на историческую родину, будто не знал, что даже в случае его немедленного увольнения не выпустят не только его, но и всю семью. Тем не менее Топорков вызвал Изю и поговорил с ним почти по-доброму, в последний раз пытаясь объяснить, что он не прав. Топорков помнил, как ученый нерешительно переминался с ноги на ногу, односложно отвечая на вопросы, пока отчаявшийся начальник первого отдела не отослал его прочь в весьма резких выражениях. На следующий день Изю нашли в лаборатории уже холодного, с посиневшим перекошенным лицом. Врачи констатировали смерть от обширного инсульта. После его смерти обнаружилось второе после упрямства неприятное качество Глинберга — большинство выкладок он делал в уме, и разобраться в них было практически невозможно. Так и осталось от проекта всего лишь несколько экспериментальных образцов, самый большой из которых, с плутониевой начинкой, хранился как раз в третьей лаборатории.

Пауза. Звук бьющегося стекла. Могли бы и поаккуратнее! Затем шаги послышались вновь. Быстро же они нашли образец! Вот что значит настоящая чекистская выучка (Топорков почувствовал прилив заслуженной гордости). Вот и все. Теперь они быстро выбегут из Института и исчезнут так же внезапно, как появились. Топорков облегченно вздохнул. Шаги приближались. Вот они вышли из лабораторного отделения, бегут по коридору… Ближе… ближе…

Внезапно раздался сильный удар. Дверь кабинета начальника и единственного официального служащего первого отдела крякнула и слетела с петель. На пороге стоял высокий человек в маске, сжимающий в руке длинный пистолет с утолщением глушителя на кончике дула.

— Зачем вы здесь? — хрипло зашептал Топорков, удивленный и разозленный столь глупым отклонением от плана. — Вы что, хотите меня засветить?

— Я пришел для того, чтобы выплатить вам оставшуюся часть гонорара, — четко и громко сказал террорист, словно специально для того, чтобы его услышали на всем втором этаже. Топорков почувствовал, как из-под мышек, неприятно щекоча, стекают струйки холодного пота.

— Зачем же здесь? Почему не у Полковника? — испуганно заверещал стукач. — И что же мне теперь делать?

— Вам? — зловеще усмехнулся незнакомец и поднял пистолет. — Вам теперь остается только молиться. И побыстрее, времени у нас мало.

— Но ведь я помог вам! И вы обещали мне заплатить! — Обезумевший от страха Топорков закричал в полный голос. Впрочем, он лишь хотел закричать. Из перекошенного от страха рта вырвалось лишь жалобное блеяние, в котором с трудом можно было различить слова.

— Полковник пользуется плодами предательства, — медленно сказал агент. — Но он ненавидит предателей. Ненавидит и истребляет.

Сухо щелкнул выстрел, и Топорков медленно сполз вниз, оставляя на обитой кожей спинке кресла влажный темный след. Человек в маске подошел поближе и произвел контрольный выстрел в голову.

Затем он вынул из кармана пачку стодолларовых купюр, перехваченных резиновой ленточкой, и рассыпал их над телом:

— Пусть никто не говорит, что Полковник не платит по своим долгам.

Теперь его задача была выполнена. Единственный человек, который мог вывести следствие на Полковника, был обезврежен. Он деловито сунул пистолет за пояс и быстрым шагом вышел из кабинета. Спустившись по лестнице в сопровождении остававшегося за дверью агента, он беспрепятственно покинул здание. Вскоре из соседней рощицы вынырнула «Нива» с заляпанными до полной неразборчивости номерами и стремительно понеслась по дороге в направлении магистрали на Москву.

Через два часа спутниковый телефон Дениева внезапно ожил. Зажглась лампочка скрэмблера — сеанс связи автоматически шифровался, так что перехватить его было практически невозможно. Откинув крышку и поднеся телефон к уху, полевой командир услышал знакомый уверенный голос:

— Все в порядке. Объект у меня.

Дениев подавил облегченный вздох.

— Когда произойдет доставка?

— Послезавтра, в пять вечера по московскому времени.

— Согласен. Оплата на месте, как договаривались.

— Разумеется. Только наличка. И чтобы чистыми купюрами, я проверю.

— Конечно… — Дениев секунду помолчал. — А что с осведомителем?

— Проблема окончательно решена уже во время штурма.

— Да, так, пожалуй, лучше всего. Отличная работа, Полковник. Для меня всегда было удовольствием работать с вами.

— Взаимно, — коротко ответил его собеседник и отключился.

Дениев в течение получаса связался с некоторыми своими людьми по портативной рации и отдал им необходимые распоряжения. Затем он вызвал к себе в кабинет Аслана и Айну и коротко объявил им:

— Всем быть наготове. Завтра начинаем операцию по захвату автобуса…

Через полчаса после разговора с дядей Витей экран перед генералом Гриценко снова ожил. Гриценко с надеждой посмотрел на монитор, но увидел там лишь квадратную физиономию генерала Крылова.

— Добрый вечер, Леонид Юрьевич, — как ни в чем не бывало поздоровался тот, слегка бегая глазами. Было видно, что генералу еще в новинку разговоры по видеофону.

Гриценко почувствовал мгновенный прилив гнева — насколько же основательно под него подкапываются, если даже Крылов смог каким-то образом в этой ситуации найти доступ к его системам связи! Конечно, при организации базы пришлось согласиться на определенные формы внешнего контроля, но некоторые разработки генерал предпочитал до поры до времени держать при себе. «Не забыть по завершении операции найти сотрудника, предоставившего для связи не рацию, а видеофон, и немедленно уволить», — отметил он про себя, но внешне изобразил на лице крайнюю деловую бодрость и четко отрапортовал:

— Все в порядке. Операция продвигается по одной из ветвей установленного плана. Сотрудники группы в количестве трех человек успешно внедрились в захваченный автобус и скоро приступят к активным действиям. Извините, за недостатком времени мне некогда составлять более подробные отчеты, но я буду держать вас в курсе дела и по окончании операции представлю подробный рапорт о ее прохождении.

Крылов вяло кивнул, на его лице отразилось явное недоверие, однако прицепиться ему было не к чему. «Пока не к чему», — пронеслась у Гриценко шальная мысль. Он знал, что, возможно, совершает сейчас непоправимую ошибку, скрывая неожиданно возникшие осложнения и отказываясь от возможной помощи, и готов был впоследствии ответить за это свое решение.

— Рад, что операция идет благополучно, — говорил тем временем Крылов, не выказывая при этом ни малейших признаков радости. — Я буду регулярно справляться о новых действиях ваших бойцов.

Экран погас. Генерал впервые за последние сутки сел в кресло около пульта. Он начал уставать, а ведь его вмешательство могло понадобиться в любой момент. Но пока еще он был совершенно бессилен, и ему оставалось лишь сидеть и беспомощно наблюдать, как красная пульсирующая точка на карте медленно пересекает прерывистую линию чеченской границы.