Падение Парижа

12

О своем успехе Тесса решил рассказать домочадцам за обедом: он любил говорить о политике, когда перед ним дымилось вкусное блюдо.

– Положение было критическим. Дюгар пустил в ход клевету: снова Стависский!.. Кстати, Люсьен, ты можешь радоваться: твоя книжонка там нарасхват. Конечно, из-за меня… Гранмезон ее каждый день цитировал: «Полюбуйтесь на сынка»! Мамочка, где ты достала такую нежную утку? Мне в Пуатье приготовили лангуста по-американски, это был лангуст!.. Но и коммунисты не отставали. Они меня взяли под такой огонь… «Свобода, мир», словом, безответственная демагогия. В итоге – перебаллотировка. Я думал, что свалюсь от усталости. И такие головные боли!.. Дениз, почему ты бледная? Ты должна съездить в Пуатье: там романские церкви, это класс! Святая Редегонда… Я подсчитал: если коммунисты снимут кандидатуру, шансы равные – чет и нечет. Но ходили слухи, что они будут опять голосовать за Дидье. Ведь приятели Люсьена меня не очень-то жалуют. Что же, я заявил, что являюсь кандидатом Народного фронта. Овация. Даже кулаки подымали. Я, по правде сказать, не выкошу этого жеста… Уточка дивная! Первый мыс обойден: коммунисты заявили, что будут голосовать за меня. Но тут правые подняли крик: они хотят мобилизовать всех. А шансы равные: красное и черное…

Он замолк, обгладывая лапку. Люсьен сказал:

– Ты все-таки побьешь фашиста. Настроение страны…

– Погоди! Ты даже не представляешь себе, что случилось. Угадай! Это как в театре… Мамочка, положи мне салата. А себе!.. Тебе нельзя даже салата? Ужасная вещь диета! Ну что, не угадал? Дюгар снял кандидатуру, и я теперь – единственный кандидат. Это – национальное объединение.

Люсьен не удержался:

– И ты на это пошел? Какая низость!

Тесса обиделся:

– Я не вижу в этом ничего позорного. Все партии сошлись на мне. Этим можно только гордиться. Разве национальное объединение – низость? Даже твой слесарь все время говорил: «Франция! Франция!» Ты, брат, отстал…

Обед был испорчен. Близкие не понимают Тесса. Жена вздыхает. Дениз не слушает, ест или играет с котенком. А этот бездельник, наверно, придумывает новый пасквиль. Тесса, проглотив кофе, прошел в кабинет:

– Мне надо поработать.

(Все знали, что после обеда он спит; называлось это «работой».)

Люсьен упрекал себя за несдержанность. Он ждал приезда отца, чтобы попросить у него пять тысяч. Жаннет необходимо оперировать. А занять не у кого. Зачем он рассердил отца? Теперь отец, чего доброго, откажет. Люсьен вспомнил глаза Жаннет и, больше ни о чем не думая, вошел в кабинет. Сразу – так кидаются в холодную воду – он сказал:

– Мне нужны пять тысяч. До зарезу.

Тесса молчал. Люсьен угрюмо выговорил:

– Я не хотел тебя огорчать. Не сердись!

Тесса лежал на диване. Обида еще больше заострила его птичье личико. На лбу были капли пота. Маленький и очень бледный, он казался мертвецом.

– Зачем тебе пять тысяч? На пасквиль?..

Люсьен не ответил. Тесса поглядел на него и отвернулся. Такой способен на все!.. Дядя Тесса был тоже рыжим. В семье о нем не говорили: он подделал подпись кассира и получил четыре года…

– Все равно… Бери.

Он встал и выписал чек. Люсьен ушел.

Тесса снова лег и решил вздремнуть, чтобы успокоиться; но ему мешали мысли. Он испытывал отвращение, как в тот вечер, когда приехал Бретейль. Люсьен думает, что ему не противно брать подачку из рук Бретейля? Конечно, противно. Противно и якшаться с коммунистами. Починить замок? Пожалуйста! Но не решать с ними вместе судьбы страны! Все это мерзость!.. Как жизнь. Разве жизнь не пакостная игра? Чет или нечет. В палате, когда голосуют доверие правительству… Несколько голосов «за» или «против» решают судьбу человека. А присяжные!.. Отрежут человеку голову или не отрежут? Да это зависит от пустяка: растрогала ли речь Тесса какого-нибудь лавочника. Если нет, так разбудят в четыре часа утра, дадут стопку рома и полоснут по шее. Лотерея! Все понимают, что Народный фронт – гадость. Но он не продержится и года. Вообще ничего не продержится. Гниль! Дрянь! Все рассыплется. А тогда наплевать… Вечером он поедет к Полет. И Полет умрет. Все умрут.

Мысли о неизбежном распаде существующего успокоили Тесса. Из кабинета раздался тонкий храп, переходивший в свист.

Люсьен сказал Дениз:

– Что ни говори, а это все-таки низость. Он и с коммунистами и с «Боевыми крестами». В этом нет ни чести, ни простой честности.

– Мне его жалко. Он очень постарел за последний год.

– Не удивительно – Полет способна доконать человека в его возрасте.

– Люсьен!..

Он поглядел на нее и вспомнил глаза Жаннет. Ах, эти тихони!.. А Жаннет его не любит. Сама призналась. Да и за что его любить?.. Люсьен сказал:

– Можешь и меня пожалеть заодно. Отец еще, может быть, умрет, а я не умру, я сдохну.

Вечером Тесса несколько развлекся: он был у Полет, потом они ужинали у «Максима». Тесса лениво глядел на канкан: ноги девушек то подымались, то опускались. Это казалось ему жизнью. Он пил шампанское, бокал за бокалом, но не пьянел. Задумчивость, которая родилась днем, не проходила.

Он вернулся домой в два часа. Жена, как всегда, раскладывала пасьянс, лежа с грелкой на животе. Увидев Тесса, она расплакалась.

– Хорошо, что ты пришел… Такие боли!..

– Это пройдет, Амали. Доктор сказал, что это скоро пройдет.

– Нет, я знаю, что не пройдет. Я теперь скоро умру.

– Зачем ты говоришь глупости?.. Я видел доктора. Это можно вылечить. Ты еще всех переживешь…

– Зачем мне жить? Я ни на что больше не гожусь. Сегодня, ради твоего приезда, я встала, и вот видишь, снова хуже… Я не боюсь смерти. Я другого боюсь… Ты ни во что не веришь… Но должна быть расплата… Я не хотела говорить при детях… С коммунистами!.. Как ты можешь? Я вчера читала в газете, что они делают… Они в Малаге восемь церквей подожгли. Это звери! И вот ты, мой муж, – с ними!

Тесса разделся, лег и только тогда ответил:

– Ты думаешь, что мне не противно? Противно. Политика – грязное дело. Спекулировать и то лучше… Но что ты хочешь? Нам с тобой деньги не нужны, проживем как-нибудь. А дети? Люсьен сегодня снова взял у меня пять тысяч. Если ему не дать, он способен кого-нибудь зарезать… А ты подумала о Дениз? Она может не сегодня-завтра влюбиться. Я не хочу, чтобы она зависела от мужа. У нее гордый характер. Без денег она не вытерпит. Знаешь, Амали, не нужно меня добивать! Мне и так плохо…

Жена поцеловала его в лоб и погасила свет.

Тесса лежал на спине, глядя в темноту. Он знал, что не уснет. Светлые точки подымались вверх, как газ шампанского. Рядом жена тихо стонала. Он шепнул: «Амали!» она не откликнулась: она стонала во сне. Тесса почувствовал страх. Амали скоро умрет. И он умрет. Он вспомнил, как отрезали голову Ларошу, который убил полицейского. Это было осенью. На бульваре Араго под ногой шуршали листья. А солнце было большим и красным. Ларош выпил ром, щелкнул языком и сказал: «Каюк!» Думали, что он умрет спокойно, но, когда его повели к гильотине, он упирался; его тащили, а он выл, как собака в деревне. Тесса теперь слышал этот вой и дрожал. А светлые точки все подымались к потолку… Хорошо Амали! Она верит в ад – это тоже выход. Пусть – муки, лишь бы сознавать!.. Но никакого ада нет: могила, холод, пустота. И, не вытерпев, Тесса закричал. Жена проснулась:

– Что с тобой, Поль?

Он виновато ответил:

– Мне что-то приснилось.