Паладин развивает территорию! Том IV

Глава 342 Некоторые события

За пять минут до сражения Папы и Виктора, получившего среди жителей название «Воссияние Папы», на территории виконта Манита происходили события не столь значимые, но всё же довольно интересные.

В особняке Петра, который после сражения Виктора с некромантом благополучно отремонтировали, появился новый владелец, о котором почти никто из знати Лантариса не слышал, кроме, разумеется, самого графа Батерворта.

Здесь появилась очень неординарная персона — Лабелия Кууре-Манита, незаконнорожденная дочь графа от падшей до куртизанки аристократки по имени Рюи из королевства Корстад.

Властная молодая особа, несмотря на свой непризнанный до поры до времени статус, в характере ничем не уступала отцу.

Такая же надменная, холоднокровная и, без сомнений, умная настолько, что превосходила обоих своих сводных братьев, благодаря чему смогла быстро занять место погибшего Петра в доме.

Её двойная фамилия указывала на то, что она считает обоих предков достойными того, чтобы носить их фамилию без стеснения.

Если в Лантарисе было принято брать фамилию родителя, чья история являлась более древней или знатной, то в данном случае девушка давала понять, что они равнозначны. Кууре являлись знатью народа Пушти, живших под правлением Корстада, однако не имевших к ним прямого отношения.

Эта народность в прежние времена занимала территорию Лантариса и части Корстада, до появления драконида, изгнавшего их с обжитых земель.

Только чудом они не сгинули и смогли благодаря бракам между дворянами и спасённому золоту прежнего короля купить себе немного земли на границе нынешних королевств Корстад и Лантарис.

Продолжая выживать, они вконец растеряли всё своё могущество и влияние, став частью семей Корстада.

В результате осталась лишь горстка Пушти, живущих в пустынных землях и берегущих прошлое, о возвращении которого грезят без конца.

Среди таких была и Лабелия, наслушавшаяся историй стариков о былом могуществе своего народа.

Девушка воспитывалась бабушкой, которая с пелёнок вбивала внучке в голову, кто она и откуда ведёт свою родословную, из-за чего Лабелия и стала той, кем являлась сейчас.

Одетая в тёмно-зелёное приталенное платье в пол, она, заложив руки за спину, смотрела в большое окно кабинета на улицу, где слуги срубали деревья и выкорчёвывали столь любимые её покойным братом растения.

Новоявленная виконтесса терпеть не могла всю эту зелень и предпочитала пустынные земли своей родины.

Первое, что она сделала, оказавшись в особняке, это распорядилась создать больше открытых пространств вокруг дома, чтобы не чувствовать себя словно в лесу.

Задрав острый подбородок, Лабелия карими глазами наблюдала за происходящим, стараясь сопротивляться неизвестно откуда взявшемуся давлению, исходившему отовсюду.

Её внешность была типичной для их народности и являлась одной из причин, почему помешанный на эстетике и эльфийской красоте граф Баттерворт долгое время не признавал в ней свою дочь, а проведённую с её матерью ночь считал самой большой ошибкой в жизни.

Если бы Виктор встретился с ней, он однозначно решил, что она китаянка, так как на это указывали глаза, как у феникса, белая, как снег, кожа и чёрные, как смоль, волосы.

При росте почти два метра, Лабелия имела очень стройную фигуру, как тростинка.

Последнее, наверно, было единственное, что роднило её с эльфами, которыми так восхищался отец девушки.

Стоя у окна, она услышала стук в дверь, после чего раздался щелчок открывающегося замка и следом послышался старческий голос дворецкого.

— Госпожа Манита, Лаклерв Варсом просил передать… — не успел скрюченный старик доложить, как по комнате распространилась аура платинового рыцаря, исходившая от Лабелии, что заставило мужчину упасть на колени.

Дворецкий в страхе не понимал, что он сделал не так, когда следом послышался очаровательный, но злобный голос госпожи.

— Кууре-Манита! И никак иначе! — сказав это, она обернулась к нему, и в это мгновение пожилому человеку показалось, что он видел, как между ними появилась проекция гигантской змеи, которая через секунду исчезла, словно мираж.

Старик, дрожа от ужаса, склонил голову и с трудом пробормотал.

— П-прошу м-меня простить, ва-ваше превосходительство, — после этих слов он медленно поднялся с колен, боясь поднять голову.

Девушка тем временем вновь повернулась к дворецкому спиной и со злобой в голосе продолжила возмущаться.

— Не для того мои предки пролили реки крови, чтобы такие отбросы смели забывать их! — сказав это, она протянула свой тонкий длинный указательный пальчик и начала рисовать им руну перед собой, которая после готовности превратилась в воду и начала следовать указаниям хозяйки.

Девушка играла с водой, пока в какой-то момент не превратила её в острую сосульку, которую метнула в окно.

Хотя выглядело это грозно, но по факту кусок льда, вылетев в окно, тут же упал вниз, заставив Лабелию разочарованно вздохнуть.

— Эх, если бы оба мои родителя были дворянами народа Пушти, я могла иметь безграничный потенциал. — После этих слов, обернувшись к дворецкому, она дала новое распоряжение, вспомнив, что у неё гости: — Скажи, пусть ждёт в гостиной, я скоро подойду.

Старик, всё это время ждавший у входа, глубоко поклонился и направился на выход, радуясь, что смог прожить ещё один день, так как от новой госпожи можно было ждать чего угодно.

Тем временем сама девушка, бросив безразличный взгляд на просторный кабинет, заставленный красивыми дорогими украшениями и вычурной мебелью, последовала за дворецким, когда мана вокруг неё неистово заколебалась, а следом раздался оглушительный взрыв, выбивший окна особняка и отбросивший её в стену.

Лабелия со звоном в ушах, покачиваясь, пыталась подняться с пола, стараясь определить нападавшего, но в комнате кроме неё никого больше не было, а за взрывом не последовало дальнейшей атаки.

В её голове стоял звон, однако девушка старалась вернуть контроль над ситуацией и, поднявшись с пола, вытащила двуручный меч из пространственного кольца.

Решив, что кто-то из этих высокомерных «гардцу», как Пушти называли лиденгардцев, напал на неё, как и на её брата, Лабелия готовилась к чему угодно, только вот ничего больше не происходило. С каждой секундой звон в ушах стихал всё быстрее, и уже отчётливо можно было слышать стоны людей на улице и суету слуг в особняке.

Подойдя к выбитому окну, виконтесса обнаружила разрушенный город вдалеке и полностью расчищенную ударной волной поляну перед особняком.

Кто-то явно напал на виконство, но кто это был и почему остановился только на этом, ей было совершенно не понятно, ведь сила, способная нанести такой ущерб, могла легко расправиться со всеми людьми, живущими здесь.

Осторожно убирая меч в кольцо, Лабелия, не отрывая взгляда от происходящего за пределами особняка, сквозь зубы прорычала.

— Кто-то мне ответит за это презренное нападение!

За пять минут до «Воссияния Папы», на востоке от Империи Лиденгард.

В королевстве Святого Света уже ощутили на себе благодать Папы. Только здесь давление, оказываемое этим существом, воспринималось как нечто благое, ведь оно вливало в клириков чистый свет, способствовавший их развитию.

Хотя не все из монахов в этом месте являлись благочестивыми верующими, и не все смогли ощутить эту благодать, однако многие оказались на удивление преданными последователями бога Кироса.

Кардинал Клиптий, одетый в белую рясу, прямо сейчас сидевший на лавочке во внутреннем дворе собора и наблюдавший за проходящими монахами, являлся одним из них.

Ощутив силу Папы, он, как и все клирики, тут же направился в свою келью, где открыл небольшой алтарь, стоявший в углу, в котором находился ярко светящийся артефакт в виде трезубца, по размеру не больше ладони взрослого человека.

Такой был в келье каждого монаха и должен был возвестить возвращение бога, если будет светиться точно так, как происходило это прямо сейчас.

Встав перед алтарём на колени, монах начал возносить хвалы богу света, решив, что тот наконец вернулся к людям и вернёт религии былую силу.

Он истово молился, стараясь вспомнить всё, что успел совершить, решив, что бог больше не вернётся в этот мир.

Это было свойственно всем монахам, так как уже миллионы лет не было ни пророков, ни других вестников от богов, что привело к тому, что вера людей истончалась с каждым новым поколением, а мирские удовольствия всё больше отдаляли от религии как простых людей, так и пастырей, таких, как Клиптий. Молясь долгое время, кардинал поднял взгляд в блаженной улыбке и разглядывал светящийся трезубец, когда тот начал мерцать, как свеча на ветру, и в какой-то момент почти погас.

Клирики в церкви, как один, вздохнули и, затаив дыхание, словно перед угасающей свечой, старались не дышать, чтобы и вовсе не погасить трезубец, хотя это никак от этого не зависело.

Артефакты были сделаны из доспехов паладинов, дарованных тем самими богами, и они откликались на появление бога, хотя монахам это не было известно, а если честно, то, скорее, неважно.

Важно только то, что наконец был получен ясный сигнал — боги вернулись в этот мир.

Спустя пару дней после сражения Виктора с Папой, Ронаддур проснулся от крепких пинков в бок.

Открыв глаза, лежащий на бетонном полу тюремной камеры король встретился взглядом с Гелдором, который его, собственно, и пинал, пытаясь привести в чувство.

Ронаддур лишь притянул к себе деревянный бочонок вина и вновь закрыл глаза, желая вернуться к замечательному сну, в котором он был окружён грудастыми дворфийками и морем вина.

К сожалению, Гелдор не планировал давать ему сделать это.

Со всей дури пнув монарха, он со злобой прорычал:

— Вставай, дерьмо свиньи! Драконы вернулись!

Король резко открыл глаза и, подскочив с земли, огляделся по сторонам в поисках своих создателей, однако уже через секунду, поняв, что его товарищ обманул, он начал закатывать рукава, желая вломить ему, чтобы неповадно было так шутить.

Гелдор со своей стороны стоял с серьёзным лицом, всем своим видом давая понять, что это не шутки, и, опережая вопрос монарха, вновь сообщил шокирующую для любого дворфа новость.

— Собственными глазами видел дракона, а на его голове сидел рыцарь с пылающими крыльями, — заявил он.

Ронаддур, пропустивший сражение с Папой и вообще всё, что происходило в последние несколько дней, только теперь обратил внимание на полицейских, что носятся по участку, и пустующие камеры, что в обычное время забиты пьянчужками и мелкими преступниками.

Вспомнив, что у него жутко болит голова, монарх, склонившись, подобрал бочонок и, отойдя к койке, стоявшей у стены, усевшись на неё, открыл его, а затем обратился к товарищу.

— Что произошло? — спросил он, после чего стал большими глотками пить содержимое.

Гелдор, подойдя к нему, сел рядом и потихоньку начал рассказывать всё, что произошло.

Опуская неинтересные детали и то, что ему было неизвестно, дворф рассказал всё, что знал, после чего, забрав бочонок у короля, сам начал пить, желая немного освежиться.

Ронаддур смотрел на бетонный пол тюрьмы, обдумывая услышанное, а спустя пять минут вновь заговорил.

— Сомневаюсь, — коротко заявил он.

Для посторонних это слово ничего не значило, но эти двое отлично понимали, о чём идёт речь.

Каждое создание драконов заглушало тоску по создателю своими способами. Дракониды копили драгоценные ресурсы и артефакты, орки сражались без конца, чтобы к возвращению своих богов стать сильнее, а дворфы пили.

За миллионы лет они привыкли к такой жизни и не хотели от неё отказываться, во всяком случае, не дворфы.

В касте слуг драконов они занимали самое низшее положение рудокопов и кузнецов, которые ничего больше своим хозяевам дать не могли.

После того, как создатели исчезли, дворфы могли жить так, как хотят, и эта новая жизнь была очень интересна, а в последнее время и вовсе полна невероятными событиями и открытиями.

Если прямо сейчас драконы вернутся, участь карликов будет незавидной, ведь им придётся отказаться от всего этого и навечно вернуться в подземелья, где они до смерти будут копать руду для своих ненасытных богов.

Ронаддур сомневался в желании такой жизни, хотя именно для этого их и создали.

Гелдор, сидевший рядом, поставил бочонок и, сжав кулаки, заявил товарищу:

— Я не пойду вслед за нашими предками и не стану проводить свою жизнь, как они!

Удивлённый Ронаддур посмотрел на своего друга, а затем, немного расслабившись, усмехнулся.

— Тогда и я с тобой! К чёрту быть королём! Отправимся путешествовать или затаимся, пока драконы не сбегут вновь! — заявил он. Всё это, конечно, были шутки, ведь они никак бы не смогли не ответить на зов своего бога.

Как только драконы прикажут, ни одно из их созданий не сможет проигнорировать приказ, и им придётся повиноваться, даже если они этого не хотят.

Гелдор также посмеялся над словами короля, а вскоре, приняв серьёзный вид, вновь заговорил, протягивая бочонок монарху.

— Есть новости похуже, — начал говорить дворф, глядя, как его товарищ поднялся с койки и начал разминать затёкшее тело.

Король, делая наклоны, недовольно ответил.

— Что могло быть хуже разрушения Ривенхолла и множества смертей?

Его товарищ, долго собиравшийся с духом, наконец ответил.

— Винокурня разрушена! Чан уничтожен! Мы уже отдали ему дань уважения и начали делать новый, но пока остаёмся без вина, — заявил он.

Ронаддур, не сразу осознавший эти страшные слова, замер на секунду, после чего его лицо изменилось с весёлого на печальное, и он театрально рухнул на колени, воздев руки к потолку.

— Бо-о-ги! За что-о-о⁈

Хоть это и выглядело наигранно, но король поистине больше опечалился этому событию, чем тому, что предстояло, когда вернутся драконы.

Гелдор и сам хотел присоединиться к другу в этом, но предпочёл сделать ещё пару глотков вина, чтобы запить вселенское горе всех дворфов.