Паспорт предателя

Глава десятая Гестапо подозревает

Бывший представитель Форда шпион Гейне постепенно начинал играть все большую роль. Письмо, которое он опустил в почтовый ящик в коридоре отеля Клинтон, было вынуто оттуда раньше времени и оказалось адресованным Промышленному комитету в Патерсоне (Нью-Джерси). Агент ФСБ присутствовал в момент, когда письмо прибыло по назначению. Все еще выдавая себя за представителя Форда, Гейне писал:

«По поручению «Форд Мотор Компани» я предполагаю основать завод в Патерсоне и желал бы получить сведения об условиях труда в городе, особенно о том, сколько местных квалифицированных рабочих уже занято на авиационных заводах в окрестностях и сколько еще потребуется в ближайшем будущем».

Это был искусно задуманный запрос, и шпион безусловно получил бы нужные ему сведения, если бы не вмешались правительственные агенты. Как выяснилось впоследствии, Гейне разослал более десятка таких писем промышленным и торговым организациям важнейших оборонных зон и получил откровенные и подробные ответы.

Затем Гейне пробрался на авиационный завод Гленн-Мартин в Мэриленде, где служил родственник его жены. Прежде чем агенты смогли принять меры предосторожности, мнимому представителю Форда разрешили подробно осмотреть завод. Из Мэриленда он отправился в Вашингтон и встретился с бывшим офицером германской армии, который служил теперь в военно-воздушных силах США.

Шпион из Детройта носился по стране, как одержимый, и агенты ничего не могли с ним поделать. Подобно Дюкену, он знал множество трюков, чтобы сбивать с толку преследователей, и это нередко ему удавалось. Однако ФСБ имело возможность вести перекрестное наблюдение, ибо большая часть того, что он добывал, передавалась Лили Штейн, а все, что было у Лили, направлялось к Себольду для фотографирования на микропленку.

Однажды к Себольду пришел снабженный всевозможными удостоверениями посетитель, который назвал себя Лео Валеном, маляром из Йорквилля. Он передал пакет с просьбой, чтобы Себольд сфотографировал бумаги на микропленку. «Мне требуется это спешно, — сказал Вален. — Там ждут известий».

Впоследствии в газетах появились пространные сообщения о том, с какой поразительной скоростью строились корабли на верфях Эндру Дж. Хиггинса в Ныо-Орлеане. Даже некоторые официальные круги в Вашингтоне были поражены такой производительностью. Но нацисты вообще, а Йорквилльский маляр в частности, уже давно знали о том, что и как готовится на верфях Хиггинса. Об этом свидетельствует материал, который Вален передал Себольду:

«Отчет о результатах испытательного пробега торпедных катеров ПТ-6 (70 футов), построенных Э. Дж. Хиггинсом, Нью-Орлеан. Капитаном испытательного пробега был лейтенант военно-морских сил США Эрл Колдуэлл.

Во время этого экспериментального пробега всякое бортовое вооружение отсутствовало. В качестве движущей силы катера имеют по три паккардовских мотора в 1 500 лошадиных сил каждый. Катера имеют прочную конструкцию и снабжены водонепроницаемыми переборками. Пробег производился 50 раз при работе одного, двух и трех моторов. В первый раз пробег совершался с легким грузом, который затем постепенно увеличивался, вплоть до максимальной нагрузки баластом. Звукозаписывающая аппаратура на берегу обнаруживала шум винтов задолго до того, как на горизонте показывались катера. Эти пробеги считаются весьма удовлетворительными. В качестве горючего использовался высокооктановый бензин в количестве приблизительно 280 галлонов в час на 450 лошадиных сил (примерно полфунта горючего на 1 лошадиную силу в час).

Катера будут снабжены четырьмя торпедными аппаратами, могущими вступать в действие одновременно и выпускающими торпеды на глубину в 10 футов, что вдвое больше осадки самих торпедных катеров. После всплытия торпеды должны оказаться на расстоянии 100 футов от катера и следовать его прежним курсом. Эскадра из 6 катеров может выпустить 24 торпеды, что образует сплошную торпедную стену на протяжении полумили. Торпеды должны выпускаться на расстоянии от 4 до 5 миль от неприятеля, когда сами торпедные катера еще едва видимы для него».

После нападения Германии на Россию Гамбургская радиостанция настойчиво потребовала, чтобы Ланг, мастер с завода Нордена, достал части авиаприцела, как он обещал. Ланг был одним из самых уважаемых граждан Глендейля. Он теперь говорил всем и каждому:

— Не ужасно ли, как вероломно напал Гитлер на Россию? Он — сумасшедший, это Гитлер!

Ланг сам был почти сумасшедшим. Гестапо обещало все, чего он пожелает, если только он вернется в Германию с деталями авиаприцела; и он делал все, что мог, разве только не приставлял работникам Нордена револьвера к виску, чтобы выведать один из важнейших секретов дяди Сэма.

Однако на протяжении последних месяцев он чувствовал себя затравленным. Как только Ланг замечал нужную ему деталь и начинал строить планы, как бы завладеть ею, какой-нибудь новый служащий проходил мимо и по рассеянности захватывал ее с собой. Разумеется, новый служащий обычно был одним из агентов, направленных на заводы специально для слежки за Лангом. Наблюдение установило утешительный факт: нацист был единственным предателем на предприятии.

У Эверетта-Минстера Редера, инженера-конструктора фирмы «Сперри Жироскоп Компани», где также производились детали засекреченного авиаприцела, дела шли не лучше. Сколько раз Редер считал, что, наконец-то, ему удастся похитить важнейшие чертежи, но они исчезали из-под самого носа: агенты ФСБ не дремали.

Извещенное об этом через Гамбургскую радиостанцию гестапо было крайне раздражено. Даже Дюкен ничего не мог поделать. Благодаря принятым ФСБ предосторожностям бур не имел более возможности доставать сведения так же легко, как прежде. Впрочем, он не любил сознаваться в своем бессилии и продолжал посылать микропленки в Германию. Однако нацистов нелегко было одурачить, когда они получали старую информацию под видом новой. Одна радиограмма из Гамбурга гласила:

«Передайте Дюкену, что мы не заинтересованы в сведениях, опубликованных несколько недель назад в «Нью-Йорк Таймс» и «Геральд Трибюн», а также переданных из Вашингтона «Ассоширйтед Пресс» и другими газетными агентствами».

Аксель Уилер-Хилл и Феликс Янке теперь вступили в контакт со станцией АОР в Гамбурге с помощью коротковолнового передатчика, установленного на шестом этаже дома на Колдуэлл-авеню в Бронксе. Подслушивавшие радио федеральные агенты до сих пор не знали, на основе какой системы построен шифр Янке — Уилер-Хилла, и потому не имели понятия о важности пересылавшейся оттуда информации. Однако для предосторожности работники ведомства связи принимались заглушать передачи, как только начинала работать радиостанция в Бронксе.

Возникла мысль, что книга, которую нацист Шольц, продавец из книжного магазина на 85-й Восточной улице, снял с полки и передал Уилер-Хиллу и Янке, как раз, может быть, и служила основой для этого шифра. Было очевидно, что если удастся обнаружить название книги, то, по всей вероятности, можно будет найти ключ к шифру, ибо через Себольда был известен общий принцип системы.

Агенты выяснили, что в книжном магазине в Йорквилле существовало обыкновение ставить штамп на титульных листах всех книг: и на тех, которые продавали, и на тех, которые выдавали для чтения. Закон не разрешал агентам войти в дом на Колдуэлл-авеню без ордера на обыск, но они имели права попросить уборщицу поинтересоваться книгами в помещении, занятом нацистами. Таким образом, узнали, что из нескольких книг, имевшихся в квартире, на титульном листе лишь одной красовалась марка этого магазина. Книга носила странное название — «На полпути к ужасу» — и действительно оказалась ключом к шифру. Когда старые нерасшифрованные радиограммы с Колдуэлл-авеню были, наконец, прочтены с помощью этого ключа, раскрылось многое, что месяцами ставило агентов втупик. Прежде всего выяснилось, что значительная часть сведений как от шайки Дюкена, так и от группы Янке и Уилер-Хилла передавалась через дипкурьеров германского консульства в Сан-Франциско, которых возглавлял пресловутый Фриц Видеман. Срочные известия, как сообщалось в расшифрованных радиограммах, передавались по телефону в германское консульство в Нью-Йорке, оттуда в нацистское консульство в Вашингтоне, а затем по телеграфу, а иногда по радио в Европу. Британская разведка уже давно перехватывала нацистские радиограммы между Америкой и Германией. Но до сих пор она не могла разобраться в них. Посольство в Вашингтоне пользовалось другой книгой в качестве основы для своего кода, причем было мало шансов узнать название этой книги.

Расшифрованные радиограммы передатчика на Колдуэлл-авеню раскрыли, что шпионы готовились раздобыть сведения такой важности для безопасность США, по сравнению с которыми бледнело все, переданное ими до сих пор.

Обе шайки — Дюкена, а также Янке и Уилер-Хилла — так глубоко проникли в организм страны, что у них должны были найтись свои агенты на высоких постах в Вашингтоне и на каждом крупном предприятии, выпускающем орудия, снаряды и самолеты. Многолетняя «деятельность» шпионского подполья должна была теперь принести свои самые крупные плоды. Положение в целом, как оно сложилось к концу июня 1941 года, не следует сейчас обсуждать более подробно, но можно без преувеличения сказать, что никогда еще в истории шпионажа ни одной стране не грозила опасность потерять столько, как США. Скажу только, что в верхах американского общества некоторые из наиболее «уважаемых» его членов были тесно связаны с нацистскими шпионами и творили такие дела, по сравнению с которыми, если бы их удалось довести до конца, преступления всех квислингов Европы показались бы невинной детской игрой.

В организациях Дюкена и Янке — Уилер-Хилла насчитывалось всего 33 участника. Себольд, возглавлявший контршпионаж, разоблачил самого Дюкена и таких важных агентов Берлина, как Гейне — бывший работник Форда, как «натурщица» Лили Штейн, как Ланг с завода авиаприцелов Нордена, Редер из «Сперри Жироскоп Компани», Рихард Эйхенлауб — владелец «Маленького казино», пивной в Йорквилле, где собиралась шайка Дюкена, а также курьеров: Зиглера и Штиглера, повара и пекаря на пассажирском пароходе «Америка». Через этих курьеров были обнаружены и другие шпионы. Через Янке и Уилер-Хилла были разоблачены Шольц, нацистский продавец из книжного магазина, и Рейнер, механик на авиационном заводе Бендикса в Нью-Джерси, а также его сообщники.

Наконец, Гувер решил действовать. Он подошел к телетайпу и продиктовал письмо, которое пошло по внутриведомственной системе связи в нью-йоркский и некоторые другие филиалы. Это был сигнал к аресту Дюкена и всех остальных, прямо или косвенно связанных с ним.

Подробности арестов так и остались неопубликованными, но в них не было ничего драматического: сыщики не любят драматизма. В жаркий июньский день громовой удар грянул одновременно во многих местах. Через два года после того, как гестапо впервые обратилось к Себольду на Гамбургской пристани, Фриц Дюкен и тридцать два других шпиона были арестованы по обвинению в том, что прибыли в США с целью шпионажа. Все они были поражены. Что их выдал Себольд, они обнаружили позже, на суде, когда в числе улик оказались записи диктофона и кинокадры.

И на других «фронтах» драма неотвратимо близилась к развязке. В Чикаго жила хорошенькая девушка, по имени Герда Меланд, работавшая в косметическом кабинете отеля Луп; она была молода и одинока. Ее друг сердца Герберт Хаупт, молодой рабочий оптического завода, отправился в длительное путешествие. Хаупт, родители которого в свое время эмигрировали из Германии и натурализовались в США, лишь весьма туманно намекнул на цель своего путешествия, и это тревожило невесту. Она не знала того, что знали агенты: Герберт Хаупт был близким другом Керлинга, Нейбауэра и Даша — тех троих, которые обучались диверсантскому делу в Берлине. Агенты последовали за Хауптом до мексиканской границы — дальнейшую слежку вела уже мексиканская федеральная полиция; вскоре возникло подозрение, что Хаупт отправился в Германию в «академию» диверсантов. Впоследствии мы убедимся, что подозрение было вполне обоснованным.

Агентов очень заинтересовал тот факт, что Хаупт, как и несколько других американских немцев второго поколения, репатриированных нацистским правительством для обучения в «академии» диверсантов, оказался близким другом доктора Отто Виллюмейта, чикагца, известного своей многолетней деятельностью в качестве руководителя «Германо-американского союза». Виллюмейт, мужчина лет сорока с лишним, со шрамом на щеке — зарубка, оставленная студенческой дуэлью в фатерланде, был, по мнению агентов, субъектом, которому наверняка суждено попасть на скамью подсудимых. Весь вопрос был только в том, как долго он еще продержится.

Вот уже некоторое время, как Виллюмейт, чикагской штаб-квартирой которого был нацистский кабачок, известный под названием «Хаус Фатерланд Клуб», разъезжал по Среднему Западу и Востоку, беседуя с нацистами, занимавшими командные посты на таких предприятиях, как Американская Алюминиевая Корпорация в Ист-Сен-Луи, Иллинойсе и Питсбурге и Пенсильванская железная дорога в Хорсшу-Бенд, возле Алтуны. Вскоре начало выясняться, что Виллюмейт для нацистов играл роль второго Дюкена, со своей собственной самостоятельной организацией, которую держали про запас на случай, если что-нибудь стрясется с другой шпионской шайкой; так у футбольной команды имеются дублеры на случай, если игроки выйдут из строя.

После ареста Фрица Дюкена и тридцати двух его сообщников Курт-Фридрих Людвиг — главарь второго крупного шпионского центра — не на шутку перетрусил. Радиообозреватель Уолтер Уинчелл включил историю ареста тридцати трех шпионов в свою программу, передававшуюся в ночь на воскресенье. В это время Людвиг был дома: после сообщения Уинчелла он помчался в Маспет к своей белокурой помощнице, Люси Бемлер. Затем они вдвоем вернулись в Бруклин и пошли к Эллен Мейер.

Ровно в 9 часов вечера, когда началась передача Уинчелла, портовые шпионы Пагель и Мюллер подъезжали к нью-йоркской гавани. Очевидно, они слушали радио в машине; агенты, следовавшие за ними, заметили, что едва Уинчелл начал свое сообщение, автомобиль шпионов внезапно остановился. Так они и стояли на месте, пока Уинчелл не окончил рассказа о шпионах и не перешел к другим темам. После этого немцы полным ходом поспешили тоже к дому Эллен Мейер.

Через сорок восемь часов в отделе британской цензуры в Гамильтоне было перехвачено написанное симпатическими чернилами письмо:

«Я знаю трех из тех, кто недавно арестован... Они — дураки, трусы и лентяи, типичные американцы... без всякого опыта... Вероятно, они обратили на себя внимание ФСБ. Существует большая опасность разоблачения с их стороны... Необходимо, чтобы кто-нибудь нашел к ним доступ и предупредил, что они должны молчать... Быть может, если вы сообщите, что гестапо арестует их родственников на родине, дело уладится...»

Вскоре после ареста Дюкена и его шайки Людвиг отправился в необитаемый коттедж в Нортпорте (Лонг-Айленд) и разобрал там радиопередатчик; некоторые части он оставил в доме Эллен Мейер, а другие унес к себе. Радио Янке — Уилер-Хилла теперь тоже не работало, и оставалась только радиостанция, где оперировали Себольд и агенты ФСБ.

Себольд все еще делал вид, что работает на Гамбург. Он стремился выиграть время, так как надеялся, что удастся вызволить из Германии мать, братьев и сестру; не могло быть сомнения, что все четверо будут зверски убиты.

Но теперь Гамбург отнесся к Себольду весьма холодно. Впредь до новых распоряжений было приказано прекратить радиопередачи. Себольд видел, что тучи на горизонте сгущаются.

Борхардт, шпионский «профессор» из шайки Людвига, также казался чрезвычайно встревоженным арестами. Он стал подолгу прогуливаться в одиночестве и выглядел сильно опечаленным. Людвиг часто вызывал Борхардта к коммунальному телефону в коридоре, и теперь «профессор», видимо, опасался последствий такого общения. Это подтвердилось, когда на Бермудах было перехвачено письмо, напечатанное по-английски на машинке Борхардта:

«Дорогой Роберт!

Расскажу тебе все о моей подруге Джозефе. Медленно, но непрерывно я стал отдаляться от нее, узнав, что в семье начинаются разговоры и наших отношений не одобряют. Я почти не виделся с ней. Она была в отъезде... а потом позвонила по телефону. Услышав от моей хозяйки, что я болен, она против моего желания явилась ухаживать за мной. Одо также писал мне, но советовал не предпринимать резких шагов. Нельзя обдавать холодным душем чувства молодой девушки, если не хочешь вызвать естественную реакцию гнева. Другой друг высказался яснее и заявил, что я — старый, седой осел и не должен путаться с такими юными созданиями. Но ее нельзя было отпугнуть, и она снова и снова приходила ко мне. На прошлой неделе она настойчиво пожелала видеться, и я не сумел отказать. Тогда я заявил со всей откровенностью, что о браке не могу сказать ничего иного, кроме того, что я слишком стар. Она очень хорошо поняла это, дала свой новый адрес и удалилась. Очевидно, она подумала, что слезы ни к чему, когда на любом углу можно встретить другого. Я уже писал тебе, что разобрать вторую половину твоего письма оказалось невозможным. Пути господа и цензоров неисповедимы. Бог знает, что мог найти в нем цензор. Он зачеркнул весь текст с помощью индийской туши так основательно, что нельзя было прочесть ровно ничего».

Чарльз Уоткинс-Менсе, начальник цензуры, обсудил письмо со своим главным техническим помощником, начальником лаборатории Энриксом Дентом.

— Я думаю, что Джозефа, о которой идет речь, — сказал Уоткинс-Менсе, — это Людвиг. Вы помните, что одно из имен Людвига — Джозеф Кесслер? Похоже, что доктор Борхардт хочет умыть руки.

— Как вы думаете, — спросил Дент, — кто этот Роберт, к которому обращено письмо?

— Насколько мне известно о связях Борхардта в Германии, письмо, несомненно, адресовано Роберту Лею, важной нацистской персоне.

В той же почте нашли письмо и от Людвига:

«Я перенес радиоаппарат к Э. Они умеют находить такие вещи, если последние слишком долго остаются в одном месте. Было бы идеально купить достаточно большую автомашину, установить там радиоаппарат, разъезжать и делать свое дело с любого пункта, который покажется подходящим. Тогда они никогда не смогли бы обнаружить меня».

Пагель и Мюллер, молодчики из порта, продолжали свои обходы, не подозревая, что собирают ложные сведения, обозначенные на ящиках с «военными материалами». Рядовой Рене Фрелих из армии США, который ныне стал регистратором прибытия и выписки больных в правительственном госпитале на Говернорс-Айленд, тоже поставлял Людвигу ложную информацию, которой его снабжали. Некоторый свет на точность производственных данных о Груммане и других авиационных заводах, перехваченных ранее на Бермудах, пролила поездка Людвига, Люси Бемлер и миссис Мейер на авиационные заводы в Лонг-Айленде. Миссис Мейер разговаривала там с рабочими.

Когда потом опросили рабочих, выяснилось, что все они были старыми друзьями миссис Мейер. Будучи сами весьма прямодушны и не подозревая ни в чем женщину, которая всегда так резко отзывалась о Гитлере, они были одурачены коварной шпионкой. Тактика ее была хитроумна, она внезапно делала экстравагантные заявления:

— Говорят, там, где вы работаете, производят самолеты, пролетающие шестьсот миль в час?

Рабочие смеялись и бесхитростно сообщали точные сведения. Так Эллен Мейер добывала как раз ту самую информацию, которая требовалась Гитлеру.

В здании, где помещалось германское посольство, главный привратник Моррисон попрежнему сохранял бумаги, которые немецкие чиновники передавали для сожжения. Большей частью это было обычной канцелярской перепиской. Но теперь он появился с копией письма, напечатанного на машинке Борхардта.

Как выяснилось, Борхардт изобрел способ образовывать взрывчатый газ, помещая некоторые виды бактерий в нефтяные цистерны. Были у него и другие диверсионные идеи, разработанные лишь на бумаге, без лабораторной проверки. Факт тот, что все его дьявольские планы с научной точки зрения выдерживали самую строгую проверку.

«Научный труд» этого «профессора» свидетельствовал о желании осуществить такие идеи и в США с помощью диверсантов и в других странах, например в Англии. Он просил также, чтобы труд был просмотрен его высокопоставленным другом — генералом Карлом Гаусгофером, «теоретиком», который помогал Гитлеру разрабатывать планы вторжения в Польшу, Францию и Голландию. Борхардт и Гаусгофер когда-то вместе преподавали в военной академии в Германии.

Теперь личность Борхардта была полностью установлена. Он был крупной дичью, гораздо крупнее Людвига; и он имел дело непосредственно с германским консульством, а через консульство с Берлином. Этим объяснялось множество телефонных разговоров из автомата в его доме. Ни агенты, поселившиеся в одном с ним коридоре, ни хозяйка — миссис Бенсингер — не смогли подслушать ни одного слова из этих разговоров. Не смогли также агенты при помощи старого полицейского трюка, прислушиваясь к щелканью диска, улавливать набираемый Борхардтом номер, ибо в это время шпион притворно кашлял.

В конце июля Курт Людвиг сел в машину, взял много багажа и уехал в Пенсильванию. Агенты, последовавшие за ним, встретились с другим отрядом агентов, ехавших через Пенсильванию в прямо противоположном направлении — на восток. Они направлялись по следам Виллюмейта, чикагского члена «Германо-американского союза» и «друга» молодых людей, проходивших курс обучения в берлинской «академии» диверсантов.