Паспорт предателя

Глава тринадцатая История одного предателя

Гувер не ошибался, когда рассчитывал, что следует ожидать высадки немецких агентов. Было известно, что гитлеровские диверсанты проходят в это время основательную подготовку. Хотя в мае 1942 года еще ничего не было известно о Герберте-Карле Баре, молодом человеке, которому суждено было занять видное место в галлерее нацистских преступников, — мы, несколько забегая вперед, расскажем здесь историю этого Бара.

Герберт-Карл Бар родился в деревне Клостерфельд в Германии 27 августа 1913 года. Ему было тринадцать лет, и он считался способным мальчиком, когда родители оставили Германию, эмигрировали в США и поселились в городе Буффало. Здесь отец на тридцать восьмом году жизни стал рабочим завода.

Закончив в Буффало свое среднее образование, юноша Бар поступил в политехнический институт в том же городе. Он хотел стать инженером и мечтал об ученой степени.

Окончив политехнический институт в 1938 году, он получил стипендию, которая дала ему возможность отправиться в Германию; тогда происходил обмен студентами между немецкими и американскими университетами, и Бар попал в это число.

Сразу же после приезда он поступил в Высшую техническую школу в Ганновере. В студенческой среде только и говорили, что о служении «фюреру». В мае 1939 года во время каникул Бар съездил в Берлин и там был представлен высокопоставленному нацистскому чиновнику доктору Бауэру. Впоследствии он узнал, что почти все нацистские важные персоны называются «докторами». Бауэр, толстый маленький человечек, недурно говорил по-английски и неоднократно бывал в США. Узнав, что Бар приехал из Буффало, он воскликнул:

— Ах да, там замечательные гидроэлектрические сооружения!

Бар сказал, что знает об этом.

— Когда вы кончаете курс и возвращаетесь в Соединенные Штаты? — поинтересовался Бауэр.

Бар ответил, что ему еще долго придется ждать осуществления своей мечты получить звание инженера в Германии.

Бауэр рассмеялся.

— Может, и не так долго,— многозначительно сказал он.

Бар ответил, что не понимает, как это может быть.

— Поймете потом, — последовал ответ. — Между прочим, когда вернетесь в Соединенные Штаты, у нас будет для вас важное дело. У нас, то-есть у гестапо.

Бар снова заметил, что ничего не понимает.

— Поймете потом, — повторил Бауэр.

Бар начал кое-что понимать, когда вернулся в Ганновер. Теперь различные преподаватели вызывали его к себе в кабинеты и говорили, что нет надобности особенно утруждать себя занятиями, после чего ставили ему высокие баллы, совершенно несоразмерные приобретенным им познаниям.

Летом 1939 года, накануне вторжения немцев в Польшу, Бар проходил практику на заводе, где изготовлялись детали бомб. Мастер отделения, где он работал, то и дело подходил и говорил:

— Послушай-ка, Карл, части, которые мы делаем, пойдут сперва на бомбы для Польши, затем на бомбы для Англии, а потом на бомбы для Соединенных Штатов.

— Для Соединенных Штатов? — с изумлением переспросил Бар.

Мастер улыбнулся и кивнул головой.

— Это Рузвельт хочет воевать. Фюреру не остается ничего иного, как пойти ему навстречу. — Затем мастер стал на вытяжку, щелкнул каблуками и выбросил вперед правую руку: «Хайль Гитлер!»

Бар убедился, что гестапо знает о нем многое. Там знали, например, даже о том, что кучка снобов в колледже издевалась над ним, когда он ради заработка служил официантом в столовой политехнического института в Буффало; как-то раз мастер сказал:

— Карл, какая ужасная страна Соединенные Штаты! Там полно людей, которые считают себя выше всех остальных. Вы, наверное, не раз испытали это на своей шкуре.

Бар признался, что доводилось встречаться с такими людьми.

— Неужели вы не собираетесь расквитаться с ними? — спросил мастер.

Он задел больное место Бара.

— Конечно, — сказал Бар, — я пошел бы на что угодно, лишь бы расквитаться с ними! Но что я могу сделать?

— Придет время, и вам скажут, — последовал ответ.

Когда Гитлер напал на Польшу, Бару прожужжали все уши разговорами о том-де, что виноваты в этой войне только Англия и США. Ему даже рассказали, будто американские солдаты, переодетые в польские мундиры, захватили в плен нескольких немцев и практиковались на них в умении владеть штыком. К этому добавили, что американские бойцы были сыновьями богатых родителей. Можно представить его настроение.

На следующий год Бар чередовал занятия с практикой на разных немецких заводах, которую ему предоставляли очень легко, без особых просьб. Платили хорошо, и денег у него было больше, чем когда-либо раньше. Однажды он сказал об этом товарищу, который работал с ним в чертежном отделе, где они проектировали самолеты.

— Карл,— отвечал тот,— в Америке только богачи могут жить так, как мы все будем жить здесь, когда фюрер завоюет мир. — И он принялся самыми заманчивыми красками рисовать картину германского мирового господства.

Пропаганда начинала действовать. Время от времени Бэра приглашали в гости люди, которым, видимо, нравилось его общество. Его угощали в таких фешенебельных ресторанах, как отель Адлон в Берлине. Общество друзей поглощало все свободное время, которое оставалось от работы и занятий. Его новые приятели постоянно заботились о развлечениях; угощение, выпивка и красивые девушки всегда входили в программу.

Бару искусно мешали увидеть подлинную Германию, которая терпела страшную нужду ради того, чтобы у Гитлера было побольше пушек.

В отеле Адлон однажды Бар встретил Бауэра.

— Вы слышали разговоры о недостатке мяса в Германии? — спросил Бауэр, лукаво подмигивая.

Бар ответил, что как раз получил от друга из США письмо, из которого впервые узнал о нехватке мяса в Германии. Он, конечно, не знал, что письмо это предварительно прошло через руки гестапо.

— Что ж, — промолвил Бауэр, — это пропаганда Рузвельта. Но я скажу вам, что Германия располагает самыми большими в мире запасами мяса. Я могу доказать тут же. Чего бы вам хотелось сегодня заказать?

— Я давно не видел ростбифа.

— Давайте ростбиф! — сказал Бауэр. И ростбиф появился. И какой это был ростбиф!

За все время между летом 1939 и летом 1940 года Бар вряд ли замечал, что Германия воюет. Он все еще учился и работал, и его по-царски угощали такие люди, как Бауэр. Все было самое лучшее, гораздо лучше того, что ему удавалось когда-либо прежде получать в США.

Бауэр продолжал время от времени беседовать об Америке, особенно о гидроэлектрических сооружениях в окрестностях Буффало.

— Мы превратим их заводы в пыль и прах, — сказал он однажды в отеле Адлон за бутылкой настоящего крепкого шнапса. — Мы постоянно получаем информацию от наших агентов обо всех крупных объектах в США. И уже обучаем здесь же, в Берлине и его предместьях, тех, кто в свое время отправится туда и начнет действовать. Уж мы покажем Рузвельту! Ну-ка, пропустим еще по одной!

Бауэр намекал на гитлеровскую школу диверсантов.

В августе 1940 года Бар сидел над чертежами для машиностроительного завода Берсторфа в Ганновере, как вдруг вошел Бауэр.

— Вам не придется больше заниматься, — сказал он. — Мы присваиваем вам звание инженера.

— Как так?

— Вы нужны для более важного дела и сможете начать свою карьеру инженера в будущем году, после войны.

— Что значит «мы»? — спросил Бар.

— Пойдемте, я объясню.

Они пошли в кабачок на окраине Ганновера и заняли маленький тускло освещенный кабинет. Хорошее пиво и водка были тогда большой редкостью в Третьей империи, — но не для Бауэра.

— Чему быть на столе? — спросил он. — Как сказали бы в Америке...

— Шотландское виски, — ответил Бар. — Целую бутылку. И к нему копченую лососину с русской икрой.

Нормирование продуктов не касалось Бауэра; нацистские заправилы никогда в жизни не жили так широко, как именно теперь.

— Немного будет у нас русской икры через год в это самое время, — пожалел он.

— Почему? — спросил Бар.

— Разве вы не знаете, что фюрер ненавидит Советы?

— А как же пакт о ненападении?

Бауэр пробормотал:

— Гроша медного не стоит! — Он наклонился к своему собеседнику: — Слушайте. Вы пройдете здесь курс обучения и поедете в Соединенные Штаты работать для нас. Не помню, говорил ли я, но может быть вы догадывались сами: я работаю в гестапо.

Бар кивнул.

— Что я должен делать? — спросил он.

— Мы все еще в мире с Соединенными Штатами и поэтому торгуем с американскими фирмами. Правильно?

Бар кивнул.

— Итак, мы даем документы, свидетельствующие о том, что вы представитель большой немецкой фирмы, имеющей патент на электрические трансформаторы. В Соединенных Штатах у «Дженерал Электрик Компани» имеется соглашение с нами, по которому они имеют право производить наши аппараты, выплачивая вознаграждение за патент.

— А дальше?

— Вы знаете, что такое договоры. — В конце всякого договора есть много примечаний мелким шрифтом. Из них нетрудно в случае надобности извлечь всевозможные предлоги для придирок. Мы подыщем кое-какие предлоги, вы отправитесь в Америку, скажете людям из «Дженерал Электрик», что они не выполняю условий договора, и покажете полномочия действовать от имени владельцев патента. Затем вы расторгнете контракт с «Дженерал Электрик». Ясно?

— Вполне. А что я должен делать дальше?

— Это тоже очень просто и ясно. Вы отправитесь к Вестингаузу, конкуренту «Дженерал Электрид», и скажете, что готовы передать ему право пользоваться нашим патентом. Но пока Вестингауз будет обдумывать предложение, вы пойдете на другие крупные заводы и постараетесь заключить там соглашения, предварительно расторгнув старые договоры с американскими фирмами.

— Понимаю, — сказал Бар. — Мое официальное положение представителя крупной немецкой фирмы дает возможность проникнуть на важнейшие американские заводы, где я смогу узнать военные секреты.

— Вы совершенно правы, — сказал Бауэр. — Вы сможете добыть такие сведения, каких никогда не удастся получить другим, так как во время переговоров с высшей администрацией проникнете в самые недра завода. Ну, что, звучит неплохо?

— Неплохо, если только будут платить достаточно.— Бар решил поторговаться.

— Денег будет куча, — обещал Бауэр.

— Как я смогу направлять сведения?

— Мы дадим подставные почтовые адреса в Лиссабоне, Цюрихе и Буэнос-Айресе. Вы отпечатаете на машинке обычное деловое письмо, а на обороте сообщите подлинные сведения, записанные новым сортом невидимых чернил.

Бауэр повез Бара в маленький отель в Касселе. Здесь его встретили другие чиновники гестапо, которые, казалось, занимали весь отель. Один из них без всяких церемоний оторвал пуговицу от пиджака Бара, сунул между подкладкой и верхом комок ваты и снова пришил пуговицу на место. Другой гестаповец сорвал с его чемодана замок, сунул в образовавшееся отверстие другой комок ваты и затем снова приделал замок.

Вата, как потом объяснили Бару, была пропитана химикалиями, которые давали бесцветные симпатические чернила и были настолько сильными, что двух маленьких комочков хватало надолго.

Тут же, в отеле, Бару рассказали, как пользоваться секретными чернилами. Но когда он осведомился было о составе чернил и реактиве для их проявления, ему сказали, чтобы он не совал носа не в свое дело.

Немцы — большие педанты. Прошел год, прежде чем все было готово для отправки Бара на шпионскую «работу» в США. Он провел это время на заводах, выпускающих изделия, которые производились в США по немецким патентам. Следовало освоиться с вещами, о которых придется беседовать с администрацией «Дженерал Электрик» и других фирм, владевших столь нужными Гитлеру секретами.

Бара держали в курсе новейших изобретений в области изготовления непробиваемого пулями стекла, производства броневых пуль, авиационного моторостроения, аэронавигационных приборов. Некоторые из этих изобретений принадлежали немецким инженерам, другие были похищены у США шайкой Фрица Дюкена. Будучи в курсе немецких новинок, Бар смог бы во время поездок по американским заводам сразу же пронюхивать о всяком новом изобретении.

В конце 1941 года Бар собирался уже отплыть в Нью-Йорк, когда Бауэр снова явился к нему.

— Очень сожалею, — сказал гестаповец, — но планы относительно вас вкорне изменились. Война с Соединенными Штатами разразится в конце ноября либо в начале декабря. Теперь невозможно работать под маской, которую мы первоначально наметили.

Бару не терпелось: он стал нацистским шпионом и жаждал приступить к делу. Когда война кончится, он вернется в Германию и сам будет нацистским заправилой. Ему улыбнется фортуна там, где провалились Дюкен и многие другие. Нет, он не создан для тюрьмы. О, нет, сэр! Его увидят еще среди ближайших помощников фюрера, владыки всего мира.

— Плохо, — сказал Бауэр, — что вы не еврей.

Странное замечание в устах нациста.

— Да, это значительно облегчило бы все задуманное. Но не огорчайтесь. Мы устроим вам добрую еврейскую биографию.

Бар не понял. Бауэр разъяснил:

— Вы спасаетесь бегством. Вы бежите из Германии, бежите от гестапо. По крайней мере, вы расскажете эту версию, когда будете в США.

Бара направили в американское посольство в Берлине, чтобы продлить просроченный паспорт: время его пребывания в Германии уже истекло. Чиновник посольства спросил о его американском гражданстве. Но отец Бара, уроженец Германии, натурализован в США, поэтому сын автоматически становился американцем.

Гестапо научило, что именно сказать американцам.

— Я еврей, — заявил он, следуя инструкциям.

Чиновник, который вел переговоры, поднял брови.

— И все-таки хотите еще остаться здесь?

— Есть кое-какие сведения, которые я хочу получить прежде, чем уехать. Они могли бы пригодиться для Соединенных Штатов.

Чиновник ничего не сказал и продлил паспорт.

Бар все еще слонялся по Германии. Время от времени Бауэр отбирал у него паспорт и возвращал с еще одним штампом гестапо, свидетельствующим о том, что Бар находится под строгим наблюдением. Все это было частью задуманной инсценировки.

17 февраля 1942 года Бауэр вместе с двумя другими гестаповцами усадил молодого инженера в машину и повез в городок Зекинген, возле Швейцарии. Здесь у гестапо был домик как раз у входа на мост, который вел к швейцарской границе.

Утром 18 февраля Бар с чемоданом в руке мчался во весь опор через мост. Позади раздавались крики и выстрелы. Он продолжал бежать. Крики и выстрелы входили в план инсценировки, и Бар знал, что пули пролетят мимо.

Два швейцарских жандарма уже ждали его на другом конце моста. Искусный спортсмен, он не устал от этой перебежки в несколько сот ярдов, но симулировал одышку и полное изнеможение. С поразительным искусством Бар изобразил обморок: жандармам пришлось приводить его в чувство. Оправившись, Бар стал умолять полисменов:

— Арестуйте меня, делайте со мной, что хотите, но не выдавайте гестаповцам.

Конечно, швейцарская полиция арестовала Бара за незаконный переход границы. Но как гражданин США, он известил обо всем американского консула в Цюрихе, и правительство заинтересовалось этим случаем.

Снаряжая шпиона, гестапо вручило ему семь тысяч долларов в американской валюте. Деньги были зашиты в одежде. Ему было сказано, что из этой суммы три тысячи составляли жалованье за год вперед, две давались для возвращения на родину, тысяча — на путевые расходы в США и столько же на подкуп или подпаивание нужных людей. В довершение перед мнимым бегством он получил 500 долларов в швейцарской валюте.

Бар рассказывал каждому, кто спрашивал, в том числе и чиновникам американского консульства, версию, которую придумал для него Бауэр. Предъявленные им 1 200 долларов в американской валюте, сказал он, ему заплатили два богатых еврея в кабачке Ганновера за германский военный секрет, который случайно он узнал во время работы на заводе авиационных моторов.

Бар добавлял, что обладает сведениями о немецких опытах применения паровой турбины на самолетах, что раз навсегда покончит с потребностью в бензине, — секрет немаловажный в военное время.

Внешне казалось, что всем этим россказням поверили, и после множества формальностей он 13 мая выехал в Лиссабон. Пассажирский пароход «Дротнингхольм» готовился к отходу. Бару дали пропуск, но агенты таможни при осмотре багажа нашли деньги и объявили, что из Португалии воспрещается вывозить более 200 долларов.

Бару не хотелось отдать кому-нибудь деньги. Он пропустил первый рейс «Дротнингхольма» и написал Бауэру секретными чернилами, отправив письмо по нацистскому подставному адресу в Лиссабоне. Он сообщал, что не удалось получить пропуск и придется ждать, пока «Дротнингхольм» не пойдет в следующий рейс, по всей вероятности, в июне.

Теперь он решил истратить 7 000 долларов в течение месяца. Человек не может израсходовать такую сумму на еду, выпивку и женщин. Он свалится прежде, чем доберется до третьей тысячи. Бар тщетно пытался растранжирить деньги. Не было ночного притона, в котором он не побывал бы, а Лиссабон — один из самых беспутных городов на земном шаре. Впрочем, кутежи то и дело приходилось прерывать: за ним всюду следовал человек, похожий на агента гестапо.

Тогда Бар решил попробовать избавиться от денег игрой в карты, но вместо этого сорвал банк в крупном игорном доме и выиграл громадную сумму. Впрочем, он снова начал игру и вскоре достиг того финансового уровня, который казался ему более нормальным.

Оставалось около 2 000 долларов, когда наступило 19 июня — день следующего рейса «Дротнингхольма». Бар взял в банке один банкнот в 1 000 долларов и другой в 500, вынул бумагу из внутренней крышки сигарного ящика и положил туда деньги, снова прикрыв их бумагой. Он решил, что это очень хитро придумано. По крайней мере, останется 1 500 долларов, которые пригодятся в США; а если там понадобится больше, он свяжется с нацистским подпольем в Нью-Йорке и достанет денег.

Когда «Дротнингхольм» 30 июня бросил якорь у мола «Ф» в Джерси-сити, на берегу реки Гудсон, напротив Нью-Йорка, Бар узнал, что ФСБ захватило восемь диверсантов, которые на резиновых лодках пристали к берегам Лонг-Айленда и Флориды. Он узнал также, что эти восемь были только «первыми ласточками», что на резиновых шлюпках и с парашютами прибывали все новые диверсанты.

Психология американской публики удивительна. Сегодня ее страшно взбудораживают газетные сообщения о диверсантах, но уже завтра она забывает все и возвращается к спорту, упиваясь страничными отчетами о подвигах чемпионов бейзбола. Но это-то как раз и нужно Гитлеру; с молниеносной быстротой пытается он перебросить в США своих агентов, пользуясь моментом, когда о такой опасности забывают.

Расчеты Бара тоже в некоей степени строились на этих соображениях.

Представляясь инженером-евреем, который только что вырвался из лап гестапо, он надеялся встретить теплый прием и получить доступ к секретам на ведущих предприятиях.

У Бара была заготовлена история, которую он всем расскажет. Возложенные на него задачи начали казаться даже слишком легкими. В конце концов от него требовалось одно — записывать невидимыми чернилами добытые сведения, и тогда даже хитрая цензорская лаборатория на Бермудах останется одураченной. Все казалось даже слишком просто...

Наконец, очередь у таможенного чиновника дошла до него. Чиновник, заметив у Бара часы-браслет и карманные часы, спросил, зачем нужно столько часов.

Бар купил карманные часы в Лиссабоне, чтобы как-нибудь использовать деньги. Но ему не хотелось, чтобы таможенник решил, что у него много денег, это будет плохо соответствовать рассказу о бегстве. И он сказал, что часы приобрел уже давно.

— Что-то не похоже на правду, — проговорил таможенник. — Часы выглядя совершенно новыми. Он осмотрел каюту Бара.— Что у вас там еще?

В чемодане не нашлось ничего подозрительного. На умывальнике лежал сигарный ящик, тот, в котором были спрятаны две крупные банкноты.

— Ваши? — спросил он.

Бар кивнул. Чиновник взглянул на папиросу, которую в это момент курил Бар, а потом снова на ящик. Шпион купил сигары в Лиссабоне и уничтожил около половины, чтобы казалось, будто их выкурили.

— Я вижу, вы курите папиросу, — заметил таможенник. — Люди, курящие папиросы, обычно не курят сигар, и наоборот. Сдается мне, вы что-то скрываете, молодой человек. Не знаю, что именно, но думаю, что мне удастся это узнать.

Вскоре явились два молодых человека корректного вида и отрекомендовались агентами ФСБ. Они расспросили Бара о его бегстве и пожелали узнать, сколько денег он взял с собой. Тот сказал, что явился в Швейцарию без гроша, и они удалились.

Вслед за ними пришли представители военной разведки. Они хотели узнать, привез ли Бар какие-либо сведения, которые могли бы быть полезны США. Бар повторил им басню о несуществующих двигателях для самолетов, основанных на принципе паровой турбины.

— Мне кажется, что это пустая выдумка, — сказал офицер военной разведки. — Как можно произвести на самолете столько пара, чтобы пустить полным ходом турбинный двигатель?

Бар не был подготовлен к конкретным ответам, ибо по существу их не было. Когда агенты военной разведки поглядели друг на друга и ушли, таможенник, который все время не покидал каюты, стал ощупывать с внутренней стороны крышку сигарного ящика. Бар застыл на месте и, охваченный ужасом, смотрел, как тот доставал банкноты. Чиновник взглянул на Бара, но не сказал ничего.

На следующий день Бара все еще не выпускали с парохода. Вернулись агенты ФСБ.

— Мы находим некоторое противоречие между рассказом и действительным положением вещей, — сказал один из агентов. — Нам стало известно, что в Лиссабоне вы нарочно пропустили предыдущий рейс этого парохода, чтобы избавиться от семи тысяч долларов, пожив в свое удовольствие.

— Это верно, — сказал Бар, надеясь расположить их чистосердечным признанием.

— Мы не сомневаемся. Но нам хотелось бы знать, откуда к вам попали эти деньги?

Бар повторил версию о богатых евреях в Ганновере.

— Что же евреи собирались делать с немецким патентом?

— Хотели вывезти в Англию!

— Очень интересно! — воскликнул агент. — Ну-с, а не можете ли вы сказать, где состоялась эта сделка?

— Конечно, могу,— с улыбкой ответил Бар, уверенный в том, что агенты теперь уже не посмеют открыто сомневаться. — В кабачке, в Ганновере.

— Не знал я, что евреям в Германии разрешено сейчас посещать кабачки.

Бар ничего не мог на это возразить.

— Не знал также, — продолжал агент, — что евреям в Германии разрешается хранить при себе такие большие суммы в американской или в любой другой валюте.

Шпион пытался вывернуться, но скоро понял, что это ни к чему не приведет.

— Мистер Бар,— вежливо сказал агент,— я считаю, что тот, кто придумал для вас эту историю, оказал вам плохую услугу.

Бара повезли в здание ФСБ в Нью-Йорк. Допрос продолжался, шпиона заставляли повторять свой рассказ до тех пор, пока ему не стало тошно.

Допрос происходил не так, как это показывают в кинофильмах: «Ну-ка, живей выкладывай все начистоту!» Нет, Бара просто заставили много раз повторить свою версию, а затем прочитали ему все сказанное. Они показали с начала и до конца те места, где Бар противоречил самому себе.

К 7 июля Бар был разоблачен по всем пунктам. От всей истории осталось лишь то, что его фамилия действительно Бар. От остального следователи камня на камне не оставили. Наконец, Бар написал свою исповедь, в которой заявлял, что не собирался выполнять инструкции гестапо, но признавал все остальное.

Его арестовали по обвинению в заговоре с целью шпионажа. Теперь, когда США находились в состоянии войны, в случае обвинительного приговора Бару угрожала казнь. Его судили в Нью-Йорке под председательством судьи Уильяма Ф. Смита.

Бар пытался защищаться, утверждая, что играл двойную игру с гестапо и якобы стремился раскрыть секреты нацистов правительству США. Суд присяжных не поверил этой версии, и Бар был осужден на 30 лет тюремного заключения.