Паспорт предателя

Глава четвертая Жертва уличного движения

С ним дело плохо,— сказал один полисмен другому во вторник 18 марта 1941 года, взглянув на очередную жертву уличного движения, лежавшую посреди мостовой на Таймс-Сквер в Нью-Йорке.

— Вызови-ка скорую помощь, а я попробую установить его личность.

Потерпевший, элегантно одетый человек лет пятидесяти, со смуглой кожей и черными волосами, лежал лицом вверх, потеряв сознание. Его ранило в голову при столкновении двух автомобилей в потоке уличного движения на этом оживленном перекрестке. В карманах его костюма была обнаружена пачка банкнот на сумму около полутора тысяч долларов и ключ от номера в отеле Тафт, расположенном на углу 7-й авеню и 51-й стрит, за пять кварталов отсюда.

Двое сыщиков, чье внимание было привлечено толпой, собиравшейся вокруг места происшествия, локтями проложили себе дорогу. Как раз в это момент полисмен обыскивал карманы потерпевшего. Глаза одного из сыщиков широко раскрылись, когда он увидел пачку банкнот.

— Видать, важная персона, — пробормотал он своему товарищу.

Сыщики стали разглядывать окружавших. За полисменом стоял шофер и нервно мял в руках кепи.

— Это вы переехали его? — спросил сыщик.

Шофер кивнул:

— Я и вон тот парень,— он указал на другого шофера. — Человек этот шел, как бы ничего не видя, прямо на меня. Вот его и отбросило под машину того парня.

Второй шофер подтвердил рассказ и добавил только, что, мол, ничего не поделаешь, аварии никак было не избежать.

— Это все еврейские козни! Вот что это такое — еврейские козни! — крикнул кто-то с сильным немецким акцентом из самой гущи толпы. Один из сыщиков стал проталкиваться сквозь толпу в поисках того, кто произнес это.

— Он ушел, — сказали ему, — сразу же смылся, как только, крикнул.

— Каков он на вид? — спросил сыщик.

— Маленький человечек в очках с толстыми стеклами. Подмышкой у него был светлокоричневый портфель.

— Сколько ему лет?

— Наверное, около пятидесяти.

Сыщик вернулся к шоферам.

— Пострадавший был один или его сопровождал кто-нибудь в момент происшествия?

Шофер такси почесал в затылке.

— Мне кажется, что один. Впрочем, помнится, падая, он выронил портфель, но тотчас же кто-то подбежал и подхватил.

— Какого цвета портфель?

— Светлокоричневого... да, светлокоричневого!

— А тот, кто унес портфель, как он выглядел?

— Я был слишком взволнован, чтобы заметить, — ответил шофер. — Помню только большие очки.

Второй шофер запомнил в основном те же приметы, ничего больше. У детективов мелькнула мысль, что они случайно натолкнулись на нечто гораздо большее, чем уличная катастрофа. В портфеле было, верно, что-то очень важное, иначе спутник потерпевшего не подхватил бы его с такой поспешностью и не бросил бы товарища в беде. Злобный, бессмысленный возглас человека с портфелем, очевидно немца, заставил сыщиков заподозрить, что потерпевший и его спутник замешаны в какую-то нацистскую интригу.

Тем временем к месту происшествия подъехал автомобиль скорой помощи, и санитары положили пострадавшего на носилки.

Один из детективов вошел в санитарную машину. Он подозревал, что спутник жертвы несчастного случая оставался поблизости, чтобы заметить номер машины. Потом антисемитски настроенный субъект, наверно, зайдет в больницу, чтобы узнать о состоянии своего приятеля. Агент решил начать за ним слежку.

Второй сыщик пришел в отель Тафт и бросил на конторку ключ от номера.

— Чей это ключ? Человек попал под машину.

Портье посмотрел в книгу для приезжающих.

— Мистер Лопес, — сказал он. — Мистер Хулио Лопес из Аргентины.

— Элегантно одетый смуглый джентльмен, лет пятидесяти?

Портье утвердительно кивнул.

— Известно вам что-нибудь о нем?

— Так мало, что у нас он считался таинственным незнакомцем.

— Почему так?

— Как же! Жил он здесь уже больше месяца, редко покидал свою комнату, никто к нему никогда не приходил, сам он никому не звонил по телефону и ему не звонили никогда.

— Обед ему подавали в номер?

— Обычно да, за исключением тех случаев, когда он отправлялся в ресторан Брасс-Рейл на этой же улице.

— У вас громадный отель-ресторан, — сказал сыщик. — Как случилось, что вы все же помните этого постояльца, хотя он вел себя гак незаметно?

— Из-за чаевых. Он постоянно заказывал самые дорогие блюда и всегда платил наличными из большой пачки банкнот, но никогда не давал официантам на чай больше пяти центов. Вот почему он стал у нас притчей во языцех.

— Понятно,— сказал сыщик, взяв ключ от номера Хулио Лопеса. — Не возражаете, если я осмотрю номер?

— Нет, пожалуйста,— сказал портье.

На первый взгляд, в номере Лопеса не было ничего особенного. Дорогой чемодан с маркой магазина в Буэнос-Айресе не имел секретных отделений, а осмотр элегантного гардероба не дал ничего интересного. Сама комната выглядела настолько опрятной, что детективу все это показалось даже неправдоподобным. В изысканной чистоте комнаты было нечто, указывавшее, что хозяин ушел, постаравшись не оставить ничего разоблачающего.

Агент обратил внимание на висевшую на стене картину.

Когда он потянул край картины, несколько предметов упало на пол. Один из них был свертком писчей бумаги, перетянутым резинкой. Развязав, сыщик увидел, что бумага совершенно чиста. Вторым предметом был футляр с дюжиной маленьких металлических коробочек, содержавших таблетки от головной боли. Агента удивил столь грандиозный запас таблеток. Затем он увидел огромную карту США. На ней оказались пометки красным и синим карандашом. Они были разной величины, но все сосредоточены на Атлантическом побережье — от Бостона до Флориды.

Агент уже собирался уходить, унося белую бумагу, карту и таблетки от головной боли, как вдруг вспомнил нечто, на что еще раньше обратил внимание. То был утюг — обыкновенный складной дорожный утюг, чтобы гладить примявшуюся в пути одежду. Он лежал в ящике письменного стола, и агент подумал, что это не совсем обычное место для такой вещи. Сперва агент решил, что скупой Лопес водил с собой даже собственный утюг, чтобы самому гладить костюмы. Все же он позвонил коридорному и спросил, часто ли мистер Лопес посылал свои костюмы на утюжку.

— Да, довольно часто, — был ответ. — Джентльмен из Аргентины был хороший клиент и держал свой гардероб в образцовом порядке.

Значит, утюг применялся для каких-то иных целей. Но каких? Зачем человеку со средствами Лопеса таскать с собой утюг?

В это время в госпитале св. Винцента, где не пришедший еще в сознание Лопес боролся со смертью, в коммутаторной раздался звонок из города. Телефонистка, заранее предупрежденная агентом, который оставался в госпитале, подала ему знак. Агент запросил городскую телефонную станцию, откуда звонят, затем снял параллельную трубку и стал слушать.

Человек на другом конце провода говорил на правильном английском языке с испанским акцентом: ему стало известно, что друг его, Хулио Лопес, пострадал во время автомобильной катастрофы и отвезен скорой помощью в госпиталь св. Винцента. В госпитале еще не было известно имя жертвы несчастного случая на Таймс-Сквер, ибо агент, который производил обыск в отеле Тафт, еще не звонил. Это значило, что человек в больших очках — тот, кто схватил светлокоричневый портфель, произнес антисемитскую фразу и скрылся, — оставался где-то поблизости достаточно долго, чтобы заметить номер санитарной машины и сообщить человеку, звонившему сейчас в госпиталь.

После короткой паузы телефонистка ответила:

— У нас не никого по имени Лопес. Можете вы сказать, как выглядит ваш друг?

Человек у телефона подробно описал внешность потерпевшего. Девушка у коммутатора сообщила, что привезли как раз такого пациента, но личность его пока не установлена. Тогда на другом конце провода спросили:

— Не найдено ли при нем чего-либо такого, что помогло бы установить его личность?

Телефонистка сказала, что нет. После двух минут такого разговора сыщику стало ясно, что человек на том конце провода больше интересуется, не найдено ли у Лопеса разоблачающих документов, чем судьбой самого Лопеса.

Затем последовал звонок с телефонной станции, которая должна была выяснить, с кем был только что соединен госпиталь. Сыщик записал: «Испанское консульство, 515 Медисон-авеню».

Два часа спустя после несчастного случая на Таймс-Сквер в убранной коврами комнате в импозантном гранитном здании на Сентер-стрит в Ист-Сайде полицейский комиссар Валентин — бывший рядовой полисмен, выдвинувшийся благодаря своим способностям, — размышлял над присланным ему рапортом и разглядывал коллекцию разнообразных предметов, разложенных на столе. Кроме Валентина, в кабинете находились его ближайшие сотрудники, специальностью которых была борьба с теми, кто в Нью-Йорке занимался подрывной деятельностью против США.

— Похоже на нацистский шпионаж, — проговорил Валентин.

Комиссар показал на карту с красными и синими пометками.

— Эта карта размечена человеком, который знает много больше, чем следует, о численности и дислокации войск вдоль Атлантического побережья. Каждая пометка, красная или синяя, указывает либо на армейский лагерь, либо на военную верфь, либо на завод, работающий на оборону. У меня достаточно оснований думать, что человек, размечавший эту карту, был правильно информирован. Красные пометки указывают на крупные армейские или флотские соединения, или на большие военные заводы. Чем крупнее пометка, тем большее значение имеет данный пункт. Синим отмечены второстепенные пункты.

— А как насчет таблеток от головной боли и белой бумаги, комиссар? — спросил кто-то.

— Можете быть покойны, никакая головная боль не потребует столько таблеток! — ответил комиссар, — Рецепт этих таблеток разработан в Германии, но они получили широкое распространение и в Соединенных Штатах. Это, действительно, превосходное средство от головной боли. Я сам пользовался ими. Но Лопес применял его, очевидно, для изготовления симпатических чернил.

Присутствующие удивились.

— Да, — продолжал комиссар. — Стоит только взять немного воды, скажем, стакан или даже меньше, растворить одну таблетку, и у вас готовы симпатические чернила. Вы обмакиваете перо или зубочистку в раствор, пишете, что нужно, и когда бумага просохнет, никому и в голову не придет, что на ней что-то написано. Но впоследствии, если нагреть письмо, все написанное четко проступает наружу, и вот почему Лопес повсюду таскал с собой это утюг!

То, что из испанского консульства звонили в больницу св. Винцента относительно Лопеса, показалось Валентину многозначительным. Некоторых испанских дипломатов в Нью-Йорке, Вашингтоне и других городах давно подозревали в том, что они работают рука об руку с нацистскими агентами.

Нью-йоркский полицейский комиссар счел необходимым довести все до сведения Гувера.

Один из ближайших помощников Валентина, забрав с собой таблетки, бумагу, карту и утюг, найденные в номере отеля, отправился к нью-йоркскому уполномоченному ФСБ Фоксуорту.

Фоксуорт связался по прямому проводу с Гувером и кратко изложил факты. Гувер сразу же оценил все значение событий и приказал перевернуть вверх дном отель Тафт в поисках знакомых Лопеса, а самого Лопеса сфотографировать и взять у него отпечаток пальцев. Упоминание портье отеля о том, что Лопес иногда обедал в ресторане Брасс-Рейл на 7-й авеню, меньше, чем за квартал от отеля Тафт, казалось Гуверу важным; Брасс-Рейл, славившийся своими жаркими, был как раз подходящим местом для человека, который недавно приехал после долгого пребывания в Германии, где, как известно, трудно получить мясные блюда. Одновременно с Лопесом это заведение могли посещать и его сообщники. Поэтому Гувер распорядился установить наблюдение за завсегдатаями ресторана, который сам по себе не находился под подозрением.

Тщательно обыскивая комнату Лопеса, агенты ФСБ сделали еще одну находку; как и где они ее сделали, нас не касается, важно, что именно было найдено. Оказалось, что незадолго до появления в Нью-Йорке Лопес побывал на Гавайях. Он привез с собой, — а все это происходило за восемь месяцев до нападения японцев на Пирл-Харбор, — подробные и абсолютно точные данные о вооруженных силах и оборонительных сооружениях армии и флота США в районе Гавайских островов. Как он заполучил такие сведения, которыми, рассуждая теоретически, располагали только армия и флот, было загадкой. Важно, что Лопес не только ухитрился достать правильные сведения, но явно успел и переправить их в Берлин, ибо найденное агентами ФСБ было только копией подлинного отчета.

Восемь месяцев спустя — 7 декабря — японцы во время нападения на Пирл-Харбор использовали сведения Лопеса. Если когда-либо выяснится во всех подробностях история этого нападения — история ужасающих оплошностей, распрей и личного тщеславия в военных кругах, — ее центральным пунктом станет связь между документами, найденными в номере нью-йоркского отеля, и внезапным нападением японцев. Ибо Гувер своевременно передал добытые им сведения соответствующим официальным лицам, и если бы эти люди действовали, как повелевал их гражданский долг, катастрофу при Пирл-Харборе можно было бы предотвратить.

Между тем врачи больницы св. Винцента признали положение Лопеса безнадежным. Его перевели в отдельную палату, где агенты ФСБ сделали несколько снимков — в анфас, три четверти и в профиль — и взяли оттиски пальцев. Фотографии спешно проявили и вместе с оттисками пальцев отправили в Вашингтон. Одежда Лопеса, как и его чемоданы, носила фабричные марки южноамериканских фирм.

Через двадцать четыре часа после катастрофы Лопес скончался. Один из мелких чиновников испанского консульства — видимо, стреляный воробей — явился в госпиталь и потребовал выдачи тела. У него был с собой испанский паспорт Хулио Лопеса. Он объяснил агенту ФСБ, разыгравшему роль представителя госпитальной администрации, что сеньор Лопес приехал в Америку с дипломатической миссией и испанское консульство собирается устроить ему похороны.

Представителя консульства спросили, есть ли у Лопеса семья. Ответ был отрицательный. Каким образом, пожелал знать агент, в консульстве так скоро узнали, что Лопес сделался жертвой автомобильной катастрофы? По лицу испанца пробежала тень, но он тут же ответил, что стал звонить во все городские больницы, когда сеньор Лопес, всегда исключительно пунктуальный, не только не явился в консульство на важное совещание, но его не оказалось и в отеле Тафт.

— Покойный, — продолжал человек из консульства, — всегда был не в ладах с уличным движением в Нью-Йорке, так что, едва услышав о несчастном случае на Таймс-Сквер, я заподозрил самое худшее.

Гуверовские агенты знали, что испанец лжет. Когда он ушел, один ид агентов ФСБ последовал за ним.