Патриот

Глава 10

Ещё до своего изгнания из «Яблока» я начал параллельно заниматься несколькими общественными проектами, которые не были связаны напрямую с партийной деятельностью. Году в 2004-м я познакомился с Марией Гайдар, дочерью ельцинского реформатора Егора Гайдара, — она была членом СПС. Вместе с ней, а ещё с Натальей Морарь, Олегом Козыревым и другими молодыми, активными ребятами, которые интересовались политикой, мы организовали движение «ДА!» («Демократическая Альтернатива»). Мы часто встречались, много обсуждали политику, организовывали пикеты и митинги. Время от времени мы собирались у известной журналистки Евгении Альбац, где часто бывали и другие молодые политики, в том числе Илья Яшин.

Одним из проектов движения «ДА!» (неожиданно самым успешным) стали политические дебаты.

Главным отличием девяностых от советской России стала свобода слова и прессы, невиданная в стране, десятилетиями существовавшей под давлением тотальной цензуры. Политические телевизионные дебаты тогда были всеми любимым жанром. Всем нравилось смотреть, как политики спорят и ругаются, доходило чуть ли не до мордобоя. Один из символов девяностых — Владимир Жириновский, выплёскивающий на Бориса Немцова стакан сока во время телевизионных дебатов, и Немцов, плещущий соком в ответ.

Эта знаменитая сцена разыгралась в 1995 году, а уже десять лет спустя от публичных дискуссий не осталось и следа. День за днём Кремль методично отнимал у людей только что обретённую ими свободу. Возвращалась цензура. На каждом политическом ток-шоу появились стоп-листы людей, которых приглашать было запрещено, а сами передачи превращались в постановку, причём довольно бездарную: одни люди делали вид, что они оппозиция, а вторые делали вид, что нападают на первых. Смотреть это было совершенно невозможно, а что-нибудь смотреть хотелось.

Денег на организацию больших мероприятий у нас не было, зато был огромный энтузиазм. Площадкой для дебатов стал один из московских баров. Набиралось человек четыреста-пятьсот: просто приходишь в бар, пьёшь пиво, смотришь дебаты и, если хочется, задаёшь вопрос. Первой парой дебатирующих стали блогер Максим Кононенко и Никита Белых, тогда — один из лидеров СПС и заместитель губернатора Пермского края. Ведущим был я. Мы, естественно, в первый раз не рассчитали и в зале было не то что тесно, а просто битком, но всем настолько понравилось, что такие дебаты мы решили проводить регулярно.

Участниками могли быть совершенно разные люди. Обычно мы старались звать одного молодого политика, а второго более матёрого. Приходил, например, Дмитрий Рогозин (тогда оппозиционер, а теперь уже бывший глава Роскосмоса и преданный соратник Путина) или Борис Немцов — один из самых популярных демократических политиков, годы спустя застреленный у стен Кремля. Специальное жюри, состоявшее из известных ЖЖ-блогеров, сидевших в зале, выбирало победителя. Помимо этого, я обращался к зрителям и просил их проголосовать. Было очень классно наблюдать, как первоначально явный аутсайдер благодаря своему красноречию и дару убеждения на глазах менял мнение этих нескольких сотен человек, сидевших в зале. Это и была настоящая политика.

Неожиданно дебаты стали очень, очень популярными среди политиков, активистов и журналистов. Конечно, когда я говорю «очень, очень», я имею в виду относительно небольшую группу, сидевшую в интернете и погружённую в политику, но всё-таки это были тысячи людей, до которых ещё вчера нельзя было дотянуться. Внезапно мы обнаружили, что вырвались из тесного информационного пузыря к новой аудитории.

Чем больше проект набирал популярность, тем больше это тревожило Кремль. Сначала они просто игнорировали нас, но со временем начали активно с нами бороться. Прокремлёвские журналисты писали, что мы «масштабируем неправильных личностей» и «создаём неправильные тренды». Затем они перешли к более активным действиям, начали открыто мешать нашей деятельности и всячески её дискредитировать.

Дебаты шли офлайн, и это делало нас очень уязвимыми. На владельцев заведений, где мы проводили свои мероприятия, начали давить: проверки, полиция, угрозы отключить свет — всё, чтобы они отказались сдавать нам помещение. К нам регулярно начали засылать провокаторов: придут десять человек, начнут кричать, чем-то кидаться, устроят драку, и тогда площадка нам в следующий раз откажет. Главной задачей было маргинализировать нас, мол, это никакие не политические дебаты, а просто алкаши собрались и устроили драку в центре Москвы. Посмотрите, какие они омерзительные — вон у этого кровь по лицу течёт. Разве это политика? Это балаган!

Про кровь я написал не просто так. Она была на моём лице.

На очередные дебаты пришла группа молодых людей. Пьяные, они выкрикивали оскорбления, скандировали: «Зиг хайль!», вырывали микрофон у тех, кто задавал вопросы. Со сцены я пытался их унять, но всё же это вылилось в драку, которая закончилась тем, что один из них напал на меня на улице. У меня с собой был травматический пистолет. Я выстрелил сначала в воздух, а потом в его сторону. На парня это не произвело особого впечатления, и он всё-таки бросился на меня. В итоге нас обоих забрала полиция, но дело возбуждать не стали. Нападавший оказался сыном высокопоставленного ФСБшника, и его папа не хотел раздувать скандал.

Надо признать, что Кремль тут сработал эффективно. Во-первых, перед нами вставала чисто организационная проблема: никакой клуб не хотел больше нас принимать. Во-вторых, мы понимали, что не можем обеспечить безопасность зрителей. В-третьих, провокации стали настолько ожидаемыми, что вытеснили содержательную часть дебатов. Стало ясно, что проект придётся закрыть.

Однако для меня это был хороший урок и важный момент моей политической карьеры. Я понял, что можно всё делать без денег и без протекции Кремля. Даже наоборот — вопреки Кремлю. Мне нужна была только группа сторонников, которая работала бы вместе со мной. И эту группу я нашёл в интернете.

Не раз слышал, будто это едва ли не проявление моего уникального политического чутья — что я сразу начал использовать интернет. Как визионер, предрёк наступление новой эры. Мне это, конечно, очень льстит, только к реальности не имеет никакого отношения. Я оказался в интернете, потому что у меня не было другого выбора: на телевидении и в газетах была цензура, митинги были запрещены, а мне хотелось действовать.

Раньше первое правило подготовки к политической акции гласило: разошли пресс-релиз. Если не было пресс-релиза, причём непременно отправленного по факсу, мероприятие не засчитывалось. Факсы я возненавидел и питал вполне обоснованное подозрение, что ими пользуются только в партии «Яблоко». Со временем я познакомился со многими журналистами — все они были молодые ребята, как я, и сложно было представить, что они целыми днями сидят у факса, ожидая, когда из него выползет заветная бумажка. И в какой-то момент я подумал: почему бы мне просто не использовать «Живой Журнал»? В то время это была самая популярная платформа для блогов, все журналисты сидели как раз там. Я могу просто написать: «Устраиваю акцию, приходите». А после акции написать: «Вот пара фотографий, если кому интересно». Сейчас в этом нет ничего удивительного, а тогда казалось почти революцией.

Мне нравилось вести блог. Правда, тогда я совсем не был готов к тому, что вскоре он станет моим основным занятием на много лет.

Российский интернет в те времена был восхитительным местом. Он и сейчас восхитительное место. Одна из причин этого феномена, наверное, в том, что он не развивался постепенно, как в Америке, а просто появился в один момент. В России он сразу был относительно быстрый, доступный, и количество пользователей стремительно росло — все молодые, образованные, инициативные люди мгновенно начали его осваивать. И особенно он был восхитителен тем, что в администрации президента не воспринимали его всерьёз. Они делали ставку на телевидение, а интернет был им безразличен, и это его тогда спасло. Например, в Китае одновременно с появлением интернета стали создавать файервол, чтобы его контролировать, а российское правительство думало, что это какой-то непонятный маленький загончик, в котором тусуются одни фрики. Они не видели смысла его специально ограничивать. Никто в Кремле не осознавал, что интернет был отражением реальной жизни: ты мог написать пост с призывом раздавать листовки, и реальные люди шли на реальную улицу и реально их раздавали. Это был не загончик, а инфраструктура.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы разобраться, как там всё устроено. Что людям интересно, а что нет? Как вовлекать их в работу? Первое правило я вывел быстро: регулярность. Я писал каждый день, иногда — по нескольку раз в день. То же самое я позже делал со своим ютуб-каналом. Выпускать по видео в день не получалось, но я старался делать по два-три ролика в неделю. Всем начинающим блогерам советую: если вы хотите, чтобы ваш блог набирал популярность, пишите (или снимайте) часто.

Второе правило вытекало из первого: проси, чтобы твоими постами делились. Я заканчивал этим призывом каждый важный для меня текст. Сколько бы раз ты ни попросил распространить информацию, ни один не будет лишним.

Третье правило: взаимодействуй. Оставляй комментарии под постами друзей. Вступай в дискуссии. Показывай, что ты внимательно следишь за реакцией и всегда готов к диалогу.

Я твёрдо решил превратить свой ЖЖ в крупнейшее свободное СМИ в стране (забегая вперёд, скажу: это мне удалось. К 2012 году мой ЖЖ был одним из самых читаемых в России). Мне помогало то, что я всегда писал о том, что мне интересно и в чём я уверен больше всего. А уверен я был в том, что основа режима Путина — коррупция.

Возможно, это связано с тем, что я юрист. Коррупция раздражала меня всегда, но я понимал, что именно из-за Путина и его системы управления она стала настолько естественной в последние годы. Я знал, что я такой не один — вся страна это понимала. И мне хотелось не просто писать об этом — мне хотелось что-то сделать. Для этого мне нужно было стать полноценной стороной в борьбе с коррупцией. В одном углу поля коррумпированные путинские олигархи и чиновники, а в другом — я.

Проблема была, однако, в том, что никаких оснований становиться противоположной стороной у меня не было. Я же не прокурор, как я могу их легально преследовать?

Помимо юридического, я к тому моменту уже получил второе образование — закончил Финансовую академию по специальности «Финансы и кредит» и неплохо разбирался в фондовых рынках и биржах. И тогда меня осенило: существуют государственные компании. Коррупция в них особенно очевидна. Их акции можно купить на бирже. Инвестировав даже небольшую сумму, я получу возможность как акционер запрашивать у компании документы, подавать жалобы, обращаться в суд и участвовать в ежегодных собраниях.

Тысяч на пять долларов я купил акции нескольких компаний. Среди них были «Роснефть» — крупнейшая нефтяная компания, «Газпром» — крупнейшая газовая компания, «Транснефть», которая занимается транспортировкой нефти. В представлении большинства людей это были гигантские богатые корпорации, контролируемые государством, с которыми страшно связываться — придут крепкие ребята и изобьют тебя просто за то, что задаёшь неудобные вопросы. Никто (включая эти самые компании) не верил, что какой-то блогер без связей рискнёт вступить с ними в схватку. Если рискнул — значит, наверняка за его спиной стоят таинственные могущественные силы. А за мной никто не стоял, просто я разбирался в финансах и знал свои права.

В газетах тогда регулярно появлялись статьи о хищениях в госкомпаниях. Но благодаря моим акциям я был теперь не просто парнем с улицы, а человеком, которого эти истории касались напрямую. Я писал письмо: «Дорогой „Газпром“, я читаю статью в такой-то газете и задаюсь вопросом, что у вас там происходит. Не могли бы вы мне как акционеру объяснить?» Несмотря на то что мой пакет акций был мизерным, они были обязаны передо мной отчитываться. И мне приходил ответ. Я внимательно его читал и, если видел, что действия компании наносят ущерб интересам акционеров, подавал на неё в суд. Как только я оказывался стороной в судебном процессе, я мог требовать документы и протоколы заседаний. Я получал их и вешал в публичный доступ в своём блоге в ЖЖ. Сначала за моей борьбой с госкомпаниями следили сотни человек, потом тысячи, а потом десятки тысяч.

Однако просто читателей мне было недостаточно. Я искал союзников. Поэтому я предложил своим подписчикам отправлять жалобы и подавать в суд на эти компании вместе со мной. Например, в газете «Ведомости» я читал, что правительство России купило здание в центре Москвы у олигарха Вексельберга в несколько раз дороже его реальной стоимости — очевидно, это был коррупционный сговор. Я подготавливал шаблоны жалоб, и тысячи людей вместе со мной подавали их в Следственный комитет и президенту Медведеву, который тогда делал вид, что усиленно борется с коррупцией. Этот трюк я повторил множество раз. Легко отмахнуться от одного человека, но гораздо сложнее проигнорировать тысячи, тем более зная, что все документы будут опубликованы.

Однако судами моё противостояние с госкомпаниями не ограничивалось: я ходил на собрания акционеров. Обычно они проходили в каких-нибудь театрах или вроде того — там обязательно была сцена, на которой сидели представители компании и читали свои отчёты, и огромный зал, где сидели акционеры. Большинство из них было обычными людьми, на которых все эти церемонии производили сильное впечатление. Топ-менеджеры на сцене, кругом охрана, журналисты — всё это погружало публику в благоговейное молчание. И посреди этой тишины я вдруг вставал и говорил: «У меня есть вопрос».

Я помню одно из первых таких собраний, это был 2008 год. Компания называлась «Сургутнефтегаз» — это одна из крупнейших нефтегазодобывающих компаний в России. Находится она не в Москве, а почти в трёх тысячах километрах от неё, в сибирском городе Сургуте. И начальники «Сургетнефтегаза» чувствуют себя там как короли. Они могу позволить себе всё, вплоть, например, до запрета местному аэропорту принимать самолёт, если в нём летит человек, который им не нравится.

И вот я приехал в Сургут на собрание акционеров. Здание было похоже на советский Дом культуры. Зал, как обычно, помпезный, на сцене сидят седые строгие мужчины. Обстановка ужасно напоминает заседание КПСС. Встаёт один из руководителей, миллиардер, и говорит: «Вручаем награду Владимиру Леонидовичу». Встаёт Владимир Богданов, гендиректор и тоже миллиардер, принимает награду и начинает зачитывать свой отчёт: «Мы добываем так много нефти, у нас такая огромная прибыль». Встаёт наконец ведущий этого мероприятия и спрашивает: «Есть ли вопросы?» Тишина. «Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать?» Тишина. В зале сидит триста пятьдесят акционеров, но все молчат.

И тут я поднимаю руку и говорю: «Я хочу сказать». У парня-ведущего было такое выражение лица, как будто в зале приземлилась летающая тарелка и из неё вышли зелёные человечки. За всё время работы он явно никогда не сталкивался с тем, что кто-то хочет что-то сказать. «Хорошо, — говорит он наконец, — пожалуйста, пройдите сюда».

Я выхожу на сцену и говорю: «Есть такая нефтетрейдинговая компания, называется „Гунвор“. Ей владеет ближайший друг Путина — Геннадий Тимченко, и вы продаёте свою нефть через неё. Почему вы её выбрали? Был ли конкурс? Если был, то скажите, какие ещё компании в нём участвовали. Какие объёмы нефти вы отгружаете „Гунвору“ и на каких условиях? Я требую объяснений, потому что сейчас всё выглядит так, что прибыль просто оседает на счетах „Гунвора“, а акционеры из-за этого недополучают дивиденды».

Судя по лицам сидящих на сцене, зелёные человечки не просто высадились, а принялись палить из бластеров, одновременно танцуя чечётку. В их глазах читалось: «Откуда он взялся? Его послал Кремль? ФСБ? Как он посмел приехать к нам в Сургут и в открытую обвинять нас в коррупции?!»

Я не грубил, говорил предельно вежливо, снабжая свою речь юридическими терминами. После вопроса про «Гунвор» я потребовал раскрыть имена владельцев самого «Сургутнефтегаза». Было широко известно, что начиная с 2003 года компания указывала в отчётах исключительно номинальных держателей акций, рисуя какую-то жутко запутанную схему корпоративной собственности, из которой абсолютно никто в мире не смог бы понять, кому принадлежит это гигантское нефтедобывающее предприятие.

Во время моего выступления в зале стояла абсолютная тишина, но я видел, как по мере того, как я говорил, люди начинали оживляться. Во-первых, журналисты. Их работа была ходить на эти невероятно скучные собрания, а тут в кои-то веки что-то происходит и, кажется, становится весело. Во-вторых, акционеры. Сначала они уставились на меня в полнейшем недоумении, пытаясь сообразить, кто я такой, но потом поняли, что я, в общем-то, никто, обычный человек, как они. Просто не боюсь выйти на сцену.

И когда я закончил, зал зааплодировал. Для меня это был незабываемый момент: торжество и ошеломительное понимание, что я действительно борюсь с коррупцией. После этого я стал ездить на все собрания акционеров. Журналистов перед этими собраниями волновал в основном один вопрос: здесь ли Навальный. Всем нравилось наблюдать за битвой Давида и Голиафа. Я приходил, поднимал руку и начинал говорить, а руководство компании сидело с кислыми минами, потому что они ничего не могли со мной сделать. Конечно, они уходили от ответов — не могли же они сказать: «Ты прав, Алексей, мы воруем вместе с Путиным». Они отвечали: «Спасибо, что подняли такую важную проблему, мы разберёмся». Но никто в зале и не ждал, что они скажут что-нибудь дельное. Честные вопросы были намного важнее любых лживых ответов.

В 2009 году я опубликовал у себя в блоге расследование «Как пилят в ВТБ». «Как пилят в…» потом стало моим фирменным заголовком, менял я лишь названия госкорпораций: «Как пилят в „Транснефти“», «Как пилят в РЖД». Потому что коррупция пронизывала их все. Читаешь газету: украли здесь миллиард, украли там миллиард — можно подумать, что это в порядке вещей, и привыкнуть. Но я привыкать не хотел и каждый раз, читая в новостях о том, что кто-то где-то что-то украл, приходил в ярость и пытался что-то с этим сделать.

У меня были акции нескольких крупнейших госбанков, в том числе ВТБ. Его возглавляет один из путинских банкиров, его личный кошелёк — Андрей Костин. В восьмидесятые Костин работал за рубежом по линии МИДа, но это, скорее всего, было лишь прикрытием его службы в КГБ. В девяностые он переквалифицировался в госбанкиры. В двухтысячных он колесил по международным экономическим форумам и рассказывал, что Путин страшно популярен и вообще он «отец нации». Сам Андрей Костин, как и положено людям из ближайшего окружения Путина, был невероятно богат и не скрывал этого, несмотря на то что банком он управлял из рук вон плохо.

В то время в экономическом блоке Путина было принято изображать из себя «эффективных менеджеров» — на практике это, впрочем, ограничивалось тем, что чиновники надевали на себя идеально скроенные костюмы «Бриони», скупали самые дорогие офисы в России и представляли себя этакими Леонардо Ди Каприо из фильма «Волк с Уолл-стрит», только распоряжались они не своими деньгами, а государственными. Под обёрткой «эффективных менеджеров» скрывались всё те же жулики, которым дай хоть малейшую возможность что-то утащить — сразу утащат. А эффективность их заключалась разве что в том, что они могли за минуту придумать пятнадцать разных способов распилить бюджет на каком-нибудь госконтракте, оформить десяток липовых сделок, чтобы всё выглядело прилично, и оперативно припрятать украденное у себя на офшоре.

Несмотря на то что верхушка всех этих госкорпораций полностью коррумпирована, большинство обычных сотрудников на самом деле возмущено этим гораздо больше меня. Благодаря им я и узнал информацию, которая легла в основу моего первого известного антикоррупционного расследования.

В 2007 году в ВТБ занялись лизингом нефтяных буровых установок: закупили их в Китае, чтобы потом сдавать в аренду российским нефтедобытчикам. Стоимость одной китайской буровой установки — десять миллионов долларов. Но «ВТБ Лизинг» покупал их в полтора раза дороже, не напрямую, а через посредника, кипрский офшор. Абсолютно бессмысленная схема на первый взгляд (при чём здесь вообще Кипр и зачем этот посредник?), но выяснилось, что этот офшор контролируется топ-менеджерами ВТБ. То есть разница в цене просто шла им в карман. И таких буровых установок было куплено не пять, не десять, а тридцать штук. Эксперты, с которыми я говорил в то время, делали круглые глаза, услышав о количестве закупленных установок: их просто невозможно было реализовать, никому в российской нефтедобыче не нужно тридцать дорогущих буровых установок в лизинг.

Эта коррупционная сделка должна была остаться в тайне, как и десятки других, но в тот раз всё сложилось иначе. Я не только написал об этой истории, но даже специально съездил на Ямал, где посреди чистого поля нашёл эти бесхозные установки в гигантских контейнерах, заваленные снегом. Летом они там же тонули и ржавели в болоте.

Это расследование было очень простым и понятным. Чтобы разобраться, что здесь не так, не нужно было иметь степень по экономике или быть экспертом по нефтедобыче. Я написал сотни жалоб, я судился (и даже выигрывал суды — в те годы такое ещё было возможно), я призывал всех миноритарных акционеров ВТБ вместе со мной подавать жалобы и требовать документы, и они это делали. Это длилось несколько лет — заявления в полицию, отказы, обжалования, суды в России и суды на Кипре. Особым удовольствием было задавать вопросы про буровые установки лично Костину на собраниях акционеров. Он пытался оправдываться, но получалось у него плохо.

На тех собраниях рядом со мной сидела молодая корреспондентка газеты «Ведомости» Наиля Аскер-заде. Тогда «Ведомости» были главной деловой газетой и подробно освещали мою борьбу с ВТБ. Мы с Наилей много смеялись над Костиным.

Тем удивительнее, что героиней моего следующего расследования о ВТБ, опубликованного десять лет спустя, стала именно она. Примерно в то время, когда развивалась история с буровыми установками, Наиле удалось взять большое интервью у Костина. Как выяснилось позже, вскоре у них завязался роман, который они, впрочем, все эти годы старательно держали в секрете — настолько, что через Роскомнадзор (федеральную службу по «надзору» за СМИ, по сути — цензурное ведомство) блокировали и удаляли все публикации о своих отношениях. Мы с коллегами по ФБК выяснили, что за эти годы Андрей Костин подарил Аскер-заде яхту за шестьдесят миллионов долларов, частный самолёт и кучу дорогой московской недвижимости, часть из которой была куплена на деньги государственного банка ВТБ. А Наиля ему в ответ — лавочку в Центральном парке Нью-Йорка с романтической надписью.

Вот такая любовь.