Патриот

Глава 15

«Привет, это Навальный. Раз вы на меня подписаны, то вам сообщаю первому: я выдвигаю свою кандидатуру на выборы президента России». Такое письмо 13 декабря 2016 года получили около миллиона человек — те, кто был подписан на какую-то из рассылок Фонда борьбы с коррупцией.

Для меня не стоял вопрос, баллотироваться или нет. Я борюсь за то, чтобы быть лидером страны, поэтому мой долг и обязанность — участвовать в президентских выборах. Я знал, что люди ждут от меня этого решения, и не хотел их подвести.

Я решил, что объявление о выдвижении будет нетрадиционным. Никаких пресс-конференций — первыми о нём узнают мои сторонники.

К тому моменту я уже регулярно записывал ролики, правда, у нас даже студии пока не было — мы снимали в моём кабинете на фоне стены. В этот раз мы хотели, чтобы видео было «президентским». Мы сняли офис в одной из высоток «Москва-Сити» — на чужое имя, потому что запись шла в строжайшем секрете. Утром туда приехала съёмочная группа и привезла тонну аппаратуры. Сотрудники ФСБ, следившие за мной в режиме двадцать четыре на семь, наверное, с ума сошли от любопытства — зачем это, однако утечки нам всё же удалось избежать.

У меня за спиной было огромное окно с видом на заснеженную Москву, на столике сбоку — фотографии жены и детей. Я взял с собой несколько галстуков на выбор, разного цвета и ширины, и мы сошлись на синем широком. Когда видео вышло, я понял, что сильно недооценил важность этого выбора: «Полностью поддерживаю ваше решение баллотироваться, Алексей, но галстук очень немодный», — негодовали люди в комментариях.

Это короткое видео я записывал несколько часов. Я пробовал и с суфлёром, и без, чтобы добиться большей естественности. Но добился я разве что одного: зубовного скрежета, который издавала вся команда, когда я сбивался и в пятидесятый раз переговаривал фразу. Это было важное видео, и я волновался. Да и время на съёмку у нас было ограничено: тем вечером я должен был лететь в Киров.

Мой приговор по делу «Кировлеса» был признан незаконным Европейским судом по правам человека. Верховный суд России отменил его и сразу отправил дело на пересмотр. В начале декабря должно было состояться новое первое судебное заседание. Суд напоминал плохой ремейк и без того очень плохого фильма. Всё было прежним: тот же зал, те же обвиняемые, те же свидетели, дававшие те же показания, те же журналисты, только судья был другой и мы теперь не ездили на поезде, а летали на самолёте. Я опять стал мотаться между Кировом и Москвой.

Двенадцатого декабря, поздно вечером, прилетев обратно в Москву, я не поехал домой, а отправился в гостиницу. Мы держали ролик в секрете, поэтому монтировали его очень маленькой командой, в которой не было профессиональных монтажёров. Номер в гостинице был снова взят на подставное имя, и мы даже задёрнули шторы, чтобы с улицы нас не мог снять дрон. Мои коллеги заранее привезли туда огромный компьютер, и мы сидели вокруг него в полутьме, пытаясь на ходу освоить программу для видеомонтажа.

На следующий день видео было разослано нашим сторонникам, а через час я публично объявил, что выдвигаю свою кандидатуру на пост президента. За первый день мы собрали больше шести миллионов рублей: по тем временам — абсолютный рекорд. Тысячи людей по всей стране захотели присоединиться к кампании.

В Кремле видео тоже посмотрели — сразу после моего выдвижения за мной начала ездить группа сотрудников ФСБ. Они будут следовать за мной по стране три года, наблюдая и ожидая приказа убить.

Процесс по делу «Кировлеса», и так стремительный, двинулся ещё быстрее. По закону осуждённым по тяжким статьям баллотироваться запрещено. Моя прошлая судимость по делу «Кировлеса» была снята, а дело «Ив Роше» не мешало мне участвовать в выборах. Власти не хотели повторять ошибку 2013 года, когда на мэрских выборах я даже в условиях фальсификаций получил большое количество голосов. Им нужны были формальные основания не допустить меня, на которые они могли бы при необходимости сослаться.

Восьмого февраля нас с Офицеровым осудили по тому же делу во второй раз. Весь процесс затевался якобы для «пересмотра» приговора, но в итоге мы получили те же самые сроки — пять лет и четыре года условно, а текст нового приговора совпадал со старым вплоть до опечаток.

Меня это не остановило. Все последние годы специально под меня принимали много репрессивных законов — на одном суде кто-то даже пошутил: «Навального судят по специальному УПК». Я прекрасно понимал, что решение о допуске меня на выборы будет приниматься не в зале Центральной избирательной комиссии, а в Кремле. Важно было создать такой уровень давления общества на власть, чтобы они были вынуждены меня допустить. На это у нас был год: выборы должны были состояться в марте 2018-го, официальное выдвижение кандидатов — в декабре 2017-го.

Как и в 2013 году, я шёл на выборы без особых денег и находясь в «чёрных списках» СМИ. Зато у меня была отличная команда и сотни тысяч активных сторонников по всей стране. Значит, решил я, мы и деньги можем собрать, и стену цензуры пробить. Кампанию снова возглавил Леонид Волков. Мы решили провести региональный тур невиданных до этого масштабов — объехать со встречами все крупные города страны. Запустить еженедельное онлайн-шоу. Передача «Навальный в 20:18», выходившая в 20 часов 18 минут каждый четверг, быстро стала самым популярным онлайн-стримом страны.

Я поехал по российским регионам. До меня никто подобного не делал. Это сложно: расстояния между городами огромные, а транспортной доступности нет. Чтобы из сибирского города Томска добраться в сибирский город Омск, надо лететь через Москву (мне, впрочем, удалось однажды совершить перелёт между этими городами напрямую, но там были особые обстоятельства). Мы много ездили на поездах и электричках, а чаще всего — на арендованных микроавтобусах. Это немного напоминало тур музыкальной группы: сегодня выступление в одном городе, завтра — в другом, и вот мы едем в темноте по разбитой дороге, часть команды спит, часть готовится к следующему выходу.

На самом деле я приуменьшил: выступлений у нас было больше. Иногда и по два в день.

Каждый четверг вечером я выходил в прямой эфир на ютуб-канале «Навальный LIVE», а в пятницу рано утром мы выезжали. Возвращались обычно в понедельник.

На самом деле «региональных турне» (так мы их называли) было два — сначала весной, потом осенью. Весной мы открывали штабы. В восьмидесяти двух городах России мы открыли центры нашей кампании: сняли офисы, наняли координаторов и по паре сотрудников, которые должны были организовывать работу волонтёров в этом городе. Это было похоже на партийные ячейки, хотя зарегистрировать партию нам не давали.

Штабы Навального — самая разветвлённая и быстрорастущая оппозиционная сеть в стране — наглядно показывали, что в Кремле нас опасаются не зря. Даже после завершения кампании штабы в сорока крупнейших городах продолжали работать на протяжении нескольких лет, пока меня и моих сторонников не объявили экстремистами. Многие сотрудники штабов стали популярными политиками в своих регионах. Лилия Чанышева в Уфе и Ксения Фадеева в Томске — одни из самых ярких региональных координаторов и пример того, какими вообще должны быть настоящие политики: необыкновенно работоспособные, искренне преданные делу, толковые организаторы, а главное, честные люди. В Кремле их тоже заметили. Сейчас, когда я пишу эти строки, против Лилии и Ксении сфабрикованы уголовные дела.

Но я отвлёкся. Весной я ездил по регионам и открывал штабы — встречался с местными волонтёрами, выступал перед ними, отвечал на вопросы. Как иначе люди захотят присоединиться к моей кампании? Московские политики любят рассуждать про бедный российский народ, только мало кто из них бывал в Бийске. Да что там, большинство из них и в Ижевске не бывало. Мне же казалось, что нельзя претендовать на лидерство в стране, которую не знаешь досконально.

Я объявил, что доеду до всех крупных городов. И поехал. Где я только не выступал — в компьютерном клубе, в ангаре, в чистом поле. Перед началом встречи я здоровался с каждым пришедшим за руку, в конце — фотографировался. В крупных городах волонтёров было очень много: в Перми, например, пришла тысяча человек — настоящий митинг, хотя и под крышей. Одно только фотографирование растянулось на три часа. Под конец кампании можно было уже запускать курс «Молниеносное селфи».

Осенью я поехал во второе турне — теперь я не открывал штабы, а встречался с избирателями. Это были митинги: часть моих коллег приезжала заранее, ставила сцену и звук, и я выступал — произносил речь, а потом отвечал на вопросы.

Люди думают, что выступать мне легко. Наверное, я и правда произвожу такое впечатление: громко кричу, размахиваю руками. На самом деле это заблуждение. И даже тот факт, что на региональных митингах я часто повторял одни и те же слова, не делал ситуацию проще.

А вот ответы на вопросы — это совсем другое дело! Пока ты произносишь речь, тебе очень сложно понять реакцию людей, но стоит начаться вопросам, как всё встаёт на свои места. Завязывается диалог, ты сразу понимаешь, какие темы беспокоят жителей региона больше всего. Конечно, я готовился к каждому выступлению, коллеги составляли мне справки о местных проблемах, но только когда у меня с людьми начиналось живое обсуждение, я чувствовал себя по-настоящему свободно.

Люди были разные. Кто-то приходил просто поглазеть — приехал политик из Москвы! Пусть не из телевизора, а из интернета и даже как бы запрещённый, но так даже интереснее. Кто-то приходил задать мне хитрый вопрос. Кто-то приходил, потому что был моим давним сторонником. Иногда приходили местные депутаты «Единой России» — они пытались со мной спорить, выкрикивая что-то из толпы. Как вы помните, этих людей я люблю особенно: я сразу же приглашал их на сцену и начинал дебатировать с ними при всех. Обычно под конец нашего разговора даже самые суровые и недоверчивые местные жители ко мне теплели.

Несмотря на то что митинги проходили по-разному (где-то я сразу чувствовал, что все настроены дружелюбно, где-то приходилось постараться, чтобы расположить публику к себе), я быстро выяснил, что есть несколько тем, которые способны растопить самый толстый лёд. Одна из них — долги, которые Путин прощает другим странам. Обещание, что, став президентом, я прекращу прощать долги, неизменно во всех городах вызывало бурное одобрение. Другая тема (самый главный хит!) начиналась с моего вопроса: «Какая средняя зарплата у вас в регионе?» «Двенадцать тысяч», «пятнадцать тысяч» — отвечали мне чаще всего. «А знаете, — говорил я, — какую среднюю зарплату у вас насчитал Росстат? Сорок пять тысяч. Похоже это на правду?» За этим всегда следовал взрыв хохота, переходивший в разъярённые крики. Не было ни одного города, где официальная зарплата совпала бы с реальной — да что там, хотя бы превысила её меньше чем в два раза.

Несмотря на очень напряжённый график, эти поездки давали огромную отдачу. Люди ценили, что к ним приехал кандидат в президенты, часто выкладывали фотографии со встреч в инстаграм и тем самым расширяли мою аудиторию. Кроме того, мне были нужны голоса старшего поколения. Как до них достучаться без телевизора? Только встретиться лично.

Я ездил — а за мной ездила группа отравителей. Но если они скрывались, то были у нас и гораздо более заметные преследователи.

В Кремле быстро поняли, что даже без денег и доступа в СМИ мы ведём успешную кампанию, и перешли к наступлению. В каждом городе разворачивался стандартный сценарий: нанятые администрацией президента люди закидывали меня яйцами прямо в аэропорту. Потом часто и на митинге. Соскребать скорлупу с куртки было не очень приятно; через пару поездок я начал брать с собой дополнительный комплект одежды. Но это были мелочи. В Волгограде на штаб во время моей встречи с волонтёрами напали человек тридцать казаков и местных бандитов. Они попытались вытащить меня из помещения штаба — в буквальном смысле. Мои сторонники тащили меня за руки внутрь, казаки за ноги — наружу, а я думал: ведь так в древности людей казнили — привязывали к двум лошадям и пускали их в разные стороны. Эти ощущения трудно забыть.

Местная полиция тоже старалась: наши микроавтобусы регулярно останавливали на дорогах гаишники под предлогом «антитеррористической операции», и мы, уставшие, голодные и злые, были вынуждены сидеть часами, пока они проверяли наши паспорта. Другой распространённой тактикой борьбы с моими встречами было объявление, что здание заминировано. Мы тратили много усилий, чтобы найти подходящее помещение, а в последний момент к нам приходила полиция и требовала от всех разойтись — якобы они ищут бомбу. Ещё угрожали собственникам, и те отказывались сдавать нам помещения. Так моими трибунами для выступлений оказались такие экзотические места, как детская горка, лавочка и огромный сугроб.

Например, в Барнауле нас не пустили в заранее снятое помещение — арендодатель испугался большого скопления людей. Мы стояли на улице: я, моя растерянная команда и сотня волонтёров. Отменять встречу я не собирался. Было 20 марта, в Барнауле ещё лежал снег — проезжую часть расчистили, а на обочинах остались огромные сугробы. На один такой сугроб я и залез и оттуда провёл встречу с волонтёрами.

Впрочем, стоит упомянуть, что выступал я там не просто так, а с ярко-зелёным лицом. Перед встречей ко мне подбежал какой-то человек — как будто сторонник — и, когда я радостно протянул ему руку, плеснул мне чем-то в лицо. Глаза так жгло, что в первую секунду я подумал: «Кислота». Но это оказалась просто зелёнка. За исключением того, что лицом я напоминал что-то среднее между Фантомасом и Шреком, ничего страшного не произошло, и я очень развлёк всех, выступая в таком виде. После Барнаула я сразу поехал в Бийск — соседний город, где у меня была запланирована вторая встреча за день. Селфи со мной в этих двух городах были самыми модными.

Зелёнка смылась только через три дня.

В ход шли и другие методы. Например, в один прекрасный день к нам в московский штаб завалилась группа странных девиц. Мне, впрочем, повезло — меня там не было. Представьте: сидят люди, работают, всё спокойно, и вдруг с улицы врывается несколько женщин, одетых в латексные трусы, эротические костюмы полицейских, с дубинками, плётками и наручниками. Они нагло себя ведут, пристают к обалдевшим сотрудникам и снимают всё на камеру. И вот что с ними делать? Звонить в настоящую полицию странно, да и не поможет. Мои коллеги их как-то вежливо вывели. Конечно, потом видео, которое девушки снимали, появилось во всех прокремлёвских СМИ.

Мне очень любопытно было узнать, кто конкретно их подослал. Я попросил главу нашего отдела расследований, Марию Певчих, разобраться, что это за девушки и откуда они взялись. Найти их соцсети оказалось проще простого. Главарём их эротической банды была девушка из Беларуси по прозвищу Настя Рыбка. В Москве она занималась эскортом, а параллельно имела дело с кремлёвскими политтехнологами. В своём инстаграме, помимо обнажённых снимков, Настя выкладывала рассказы о том, как она соблазнила олигарха. И совместные фотографии с абсолютно реальным олигархом тоже выкладывала, причём в таком количестве, что было ясно: о подделке речи нет. Олигархом был Олег Дерипаска. Его личная жизнь нас мало беспокоила, и можно было бы забыть об этой находке, если бы не одно «но»: на одном из видео с яхты, где Настя Рыбка отдыхала с Дерипаской, Мария заметила действующего зампреда правительства Сергея Приходько. Он появлялся буквально на пару секунд, потом ещё несколько секунд было слышно его голос, но работа нашего отдела расследований как раз и заключается в том, чтобы с ходу опознавать таких людей. Приходько был очень влиятельным чиновником в сфере международных отношений, побывал советником Ельцина, потом Путина, потом возглавлял аппарат Медведева. И вот он катается на яхте олигарха Дерипаски в компании десятка проституток — пример коррупции как из учебника. Мы сняли расследование, и его посмотрело больше десяти миллионов человек.

На том коротком аудиофрагменте беседы Дерипаски и Приходько, который попал в инстаграм Насти Рыбки, слышно, что они обсуждают отношения России и США. В частности, Викторию Нуланд, тогда — помощника Государственного секретаря по делам Европы и Евразии. Незадолго до того, как мы опубликовали это расследование, в США как раз прогремела история о том, что глава предвыборного штаба Дональда Трампа, Пол Манафорт, получал миллионы долларов от Дерипаски, а сам рассказывал ему, что происходит в штабе. Этот эпизод стал одним из доказательств вмешательства России в выборы в США. Я тогда скептически к этому относился: ну какие рассказы? Вряд ли Дерипаска вообще общается с Путиным. А тут понял, что так это, видимо, и работало: вот же, прямо на яхте сидит чиновник путинского правительства и внимательно слушает. Так, благодаря глупой провокации этих девиц в нашем офисе, случился наш российский почти-Уотергейт. Стоит ли уточнять, что, в отличие от настоящего Уотергейта, последствий для участников никаких не наступило.

В общем, несмотря на все усилия Кремля, их план не работал. А такие атаки на нас только привлекали внимание, и наша поддержка росла.

27 апреля 2017 года, Москва. Выхожу из офиса — бум — ничего не видно, глаза жжёт нестерпимая боль. Первая мысль: «Теперь точно кислота». Останусь монстром до конца своих дней. Но, когда я отнял руку от лица, я увидел, что она зелёного цвета: фух, нет, снова зелёнка.

Один глаз ничего не видел. Сначала я попытался умыться, тем более что после барнаульского случая я стал большим специалистом по оттиранию зелёнки и у нас в офисе хранились на всякий случай и мицеллярная вода, и муравьиный спирт (лучшее средство), но получалось у меня неважно. Правый глаз был ярко-зелёным, выглядел ужасающе и болел всё сильнее. Мы вызвали врача, мне наложили повязку и сказали, что нужно срочно ехать в больницу. Но это был четверг — у меня передача, и если они хотят таким образом мне помешать, то у них ничего не получится: я выйду в эфир хоть зелёный, хоть одноглазый.

Вся моя одежда была залита зелёнкой. Я переоделся в толстовку из нашего магазина мерча и с зелёным лицом, с опухшим, неоткрывающимся глазом сел перед камерой.

В тот вечер мою передачу смотрело в прямом эфире несколько десятков тысяч зрителей, а в общей сложности — два миллиона человек. Однако глаз, который, как я про себя надеялся, должен был постепенно пройти, не проходил. На следующий день врачи сказали мне, что, вероятнее всего, спасти зрение не удастся. В зелёнку была специально подмешана какая-то ядовитая жидкость — у меня был ожог роговицы.

Несколько дней я сидел в комнате с зашторенными окнами — свет сильно резал глаза. Следующий четверговый эфир я провёл с чёрной повязкой, как у пирата: мне сказали, что от ярких эфирных ламп моему глазу точно придёт конец. Операцию можно было сделать в Испании — там есть оборудование, которого нет в Москве, но я не мог выехать из России: к тому времени мне уже шесть лет отказывались выдавать загранпаспорт.

Нападение с зелёнкой попало на камеры, и лица нападавших были отлично видны. Уже через день было известно, что это группа провокаторов, контролируемая Кремлём. Я сразу подал заявление о преступлении, но дело, конечно, не возбудили. Несмотря на то что имена и даже адреса нападавших мгновенно разлетелись по интернету, полиция говорила, что установить их личности «не представляется возможным».

Однако в тот раз Кремль всё-таки понял, что переборщил. Думаю, сказалось всё сразу: бездействие полиции, негодование моих сторонников. Стало ясно, что нападение меня всё равно не остановит, а поддержка только возрастёт. И тогда, как по мановению волшебной палочки, мне за один день вдруг выдали многострадальный загранпаспорт. В Барселоне мне сделали операцию, зрение удалось сохранить.

Существовали и другие способы препятствовать мне вести кампанию: согласитесь, непросто её вести, когда кандидат сидит, а я не вылезал из спецприёмников. За тот год я провёл под арестом два месяца (эта практика так понравилась Кремлю, что в следующем году я провёл там уже три). Во время президентской кампании первый раз меня посадили за митинг «Он вам не Димон».

26 марта 2017 года. Москва просыпается и читает удивительные новости, приходящие с востока страны: тысячи людей вышли на улицы Владивостока, потом Хабаровска, потом Новосибирска и Екатеринбурга. Они держат в руках цветные кроссовки и жёлтых надувных уточек. В Москве и Петербурге на улицах десятки тысяч человек, включая меня. Правда, митинговал я недолго — минут пять, может быть, и меньше. Поздравив сына Захара с днём рождения, я вышел из дому, успел доехать до Пушкинской площади, а там меня почти сразу скрутили и запихнули в автозак. Впрочем, уехать ему оказалось непросто: протестующие стеной окружили полицейский автобус и заблокировали дорогу.

Это были первые в истории России массовые митинги, спровоцированные расследованием о коррупции. Видео вышло 2 марта 2017 года. Оно называлось «Он вам не Димон», и в нём я рассказывал о коррупции Дмитрия Медведева, тогда — премьер-министра, до того — президента. До 2008 года Медведев был главой правительства, но потом они с Путиным поменялись местами. Путин тогда не стал нарушать Конституцию и идти на третий срок подряд, но и власть при этом отдавать не собирался. Была придумана незамысловатая комбинация, где президентом становится Медведев, ближайший друг и соратник Путина ещё со времени его работы в мэрии Санкт-Петербурга, а Путин становится премьером. По прошествии четырёх лет президентского срока они совершили рокировку и поменялись обратно.

Во время президентства Медведева было очевидно, что его власть — фальшивка: Путин как управлял страной, так и управляет. А над Медведевым все посмеивались. Он притворялся очень либеральным, обожал всякие новые технологии, гаджеты, интернет, сам вёл твиттер и инстаграм, что по меркам российских чиновников сродни полёту на Луну. Путин, к слову, не то что не ведёт соцсети — он вообще не знает, как пользоваться компьютером, а интернет называет проектом ЦРУ. Единственным сохранившимся «достижением» Медведева после четырёх лет у власти стало переименование милиции в полицию.

В общем, Медведева никто не воспринимал всерьёз. Он казался безобидным и нелепым. К нему намертво прилипли эпитет «жалкий» и прозвище «Димон». Его пресс-секретарь совершенно серьёзно требовала в интервью, чтобы в интернете Медведева Димоном не называли, настаивая, что её начальник — серьёзный и крутой.

Поэтому наше расследование мы из принципа назвали «Он вам не Димон». Медведев оказался вовсе не смешным чудаком, а настоящим коррупционером, и очень впечатляющего масштаба: он использовал сеть благотворительных фондов, чтобы получать через них деньги от олигархов и записывать на них свои роскошные дома. Мы тайком съездили к каждому из них, запустили из укрытия дрон, а потом в видео во всех подробностях показали, как на самом деле живёт Медведев. У него нашлось гигантское поместье на Волге, в старинном городе Плёсе. Посреди большого пруда около его особняка был построен небольшой домик для уточки. Не знаю, почему эта деталь так впечатлила наших зрителей, но уточка навсегда стала одним из символов будущих антикоррупционных протестов вообще.

Другим символом стали кроссовки: всю коррупционную схему Медведева мы вычислили благодаря им. В 2014 году группа хакеров взломала почтовый ящик премьер-министра и опубликовала письма. Мы подробно изучили их и выяснили, что Медведев просто обожает кроссовки. Он заказывал их десятками, а доставляли их на адрес управляющего директора одного из «благотворительных» фондов. Так мы смогли доказать его связь с Медведевым, а за этим открытием потянулись все остальные — шале в Красной Поляне, поместье в Курской области, виноградники в Тоскане и в Анапе.

На один из «благотворительных» фондов Медведев записал огромный дом на Рублёвке, в самом дорогом районе Подмосковья, где живут чиновники и олигархи. Дом этот медведевскому фонду подарил олигарх Алишер Усманов. После нашего расследования к обсуждению неожиданно подключился и сам Усманов: он записал чуть ли не самое странное видео, какое мне приходилось видеть в жизни. Оно называлось «Тьфу на тебя, Алексей Навальный». Один из самых богатых людей на планете, сидя на своей знаменитой яхте «Дильбар» за шестьсот миллионов долларов, говорил, что он, в отличие от меня, «живёт в счастье», обзывал меня лузером и неучем.

Сам Медведев на расследование о себе отреагировал не менее странно. Во время посещения мясокомбината «Тамбовский бекон» он дал спонтанную пресс-конференцию, где назвал наше расследование чушью, мутью и компотом, но не объяснил, откуда у него все эти дачи, виноградники и фонды. Зато обвинил меня в том, что я не просто коррупцию расследую, а бессовестно пытаюсь заставить людей избрать меня президентом. Учитывая, что к тому времени я уже почти четыре месяца вёл активную избирательную кампанию, это было не очень шокирующее открытие.

Хоть я и пишу, что реакции на наше видео не последовало, мы получили очень красноречивый ответ — просто немного в другой форме. 26 марта, когда по всей России шли митинги, мои коллеги вели онлайн-трансляцию из нашего офиса. Люди прямо с протестных акций присылали нам фотографии, видео, а мы всё это показывали в прямом эфире.

В разгар трансляции, которую одновременно смотрели сто пятьдесят тысяч человек, в нашем офисе отключили электричество. Потом туда ворвались полицейские с собаками, задержали находившихся там сотрудников, забрали и вынесли всю технику — компьютеры, камеры, свет, микрофоны. Ничего из этого нам, конечно, никогда не вернули: как я уже писал, это была осознанная тактика Кремля, чтобы нас разорить. Тринадцать сотрудников, которые обеспечивали трансляцию, отправились прямиком в спецприёмник.

Наше расследование навсегда уничтожило политическую карьеру бывшего президента Медведева. Но это было не главное наше достижение: расследование про Медведева стало поворотным моментом вообще для всего оппозиционного движения в России. Когда через десять дней после его публикации я записал обращение с призывом выходить на улицы и требовать ответов, многие отнеслись к этому скептически. Считалось, что массовые митинги по всей России невозможны — они бывают только в Москве и Санкт-Петербурге. Но 26 марта акции протеста прошли более чем в ста городах. Это доказывало, что антикоррупционная повестка — главный объединяющий фактор, способный консолидировать в России людей даже с очень разными политическими взглядами. Часть этих митингов была организована нашими штабами, часть — просто волонтёрами на местах. Восемьдесят процентов участников — молодёжь, которая раньше не то что на митингах не бывала, а вообще политикой не интересовалась.

Я очень горжусь этим достижением: мы увлекли политикой целое новое поколение — инициативных, смелых, способных к самоорганизации молодых людей, которые искренне недовольны тем, что происходит в стране, и готовы за свои взгляды выходить на улицы.

Президентская кампания превзошла всё, что мы делали раньше. Сотни людей работали над ней каждый день, а сотни тысяч — поддерживали, помогали, переводили деньги, распространяли расследования и выходили на митинги.

24 декабря 2017 года состоялось моё официальное выдвижение в кандидаты на пост президента. По закону, если ты самовыдвиженец, тебя должна выдвинуть группа избирателей численностью не менее пятисот человек. Путина в Москве выдвигала группа, состоявшая из чиновников, спортсменов и актёров. Моё же выдвижение мы решили провести сразу в двадцати крупнейших городах. Мы прекрасно понимали, что одну встречу нам запросто сорвут, поэтому подстраховались. На выдвижение в каждом городе могли прийти все желающие, но в Москве мы лично приглашали волонтёров, которые уже участвовали в нашей кампании: если бы мы пригласили всех, то просто не успели бы провести процедуру выдвижения за один день.

До последнего было непонятно, где пройдёт выдвижение в Москве — с помещениями, как обычно, были сложности. Сначала владельцы радостно соглашались и говорили, что они меня очень поддерживают, а на следующий день перезванивали: «Ой, извините, что-то у нас не получится». В конце концов мы решили проблему радикально: раз все отказывают нам в помещении, мы возведём его сами. Мы арендовали огромный шатёр, установили его на пляже в парке «Серебряный Бор» и в последний момент разослали волонтёрам приглашения.

Утром, к тому моменту, как я приехал в Серебряный Бор, первые встречи уже прошли на Дальнем Востоке. Забегая вперёд, скажу: нам удалось провести их все — ни одна не сорвалась, несмотря на полицию, которая считала их несогласованными митингами. По всей стране в них приняло участие больше пятнадцати тысяч человек.

Год кампании — поездок, встреч, агитации, — и вот перед тобой полный зал людей, семьсот человек. Юрист ФБК Иван Жданов произносит: «На голосование выносится вопрос о выдвижении Алексея Навального кандидатом на пост президента России. Кто за?» — и все одновременно поднимают руки. Дух захватывает, и тебя переполняет благодарность и чувство ответственности — перед теми, кто работал с тобой всё это время, кто голосует сейчас за тебя в этом зале, кто поддерживает тебя по всей стране. Я гордился тем, что я кандидат всех этих смелых и честных людей.

Стоя на сцене с женой, детьми и моими соратниками, я произнёс речь, в которой сказал, что мы идём на выборы побеждать, потому что мы — самая многочисленная оппозиционная сила в стране. Но если так случится, что нам откажут в регистрации, то я призову к бойкоту выборов.

В тот же день в девять вечера мы подали документы о моём выдвижении, а на следующий нас пригласили на встречу: это означало, что ЦИК уже вынес решение. Глава Центральной избирательной комиссии Элла Памфилова восседала в президиуме в окружении своих подчинённых. Она надменно сказала, что мне отказано в допуске к выборам на основании приговора по делу «Кировлеса». К этому моменту дело было уже во второй раз передано в ЕСПЧ, а значит, вот-вот должно было последовать решение об очередном его пересмотре. «Я двенадцать лет в советское время на производстве отпахала, а вы зарабатываете тем, что собираете деньги незаконным образом и оболваниваете молодёжь», — заявила мне Памфилова. Эти слова, которые тогда не могли вызывать ничего, кроме недоумения (какое это отношение имеет к процедуре моего выдвижения?), предвосхитили сразу два моих уголовных дела — о «вовлечении несовершеннолетних в противоправные действия» (так власти назвали участие молодых людей в митингах) и о «сборе средств на финансирование экстремизма» (экстремизмом они назвали мою президентскую кампанию). По второму обвинению мне прямо сейчас, когда я уже сижу в тюрьме, грозит тридцать лет.

После того заседания я, как и обещал, призвал избирателей бастовать — не просто бойкотировать выборы, а ещё и активно агитировать за этот бойкот и записываться в наблюдатели. Мы смогли выставить на выборах тридцать три тысячи наблюдателей. И явку, и результат Кремлю пришлось подделывать у них на глазах — видео с фальсификациями был потом завален весь интернет.

Но даже несмотря на то, что меня не допустили до участия в выборах, эта кампания позволила нам перешагнуть на новую ступень. Организованная нами сеть штабов стала постоянно действующей инфраструктурой оппозиции. И это была оппозиция нового типа — способная вывести людей на улицы в любом городе, участвовать в выборах и побеждать на них.