Пепел тебя

Пролог

ХЭЛСТОН

пять лет назад

— Продолжай идти. Продолжай идти. Продолжай идти.

Я повторяла эти слова снова и снова, хоть они уже едва срывались с губ. Они стали моей мантрой. Ровный ритм гнал меня вперед, даже если вой ветра глушил звук, а губы почти не шевелились.

Мои зубы яростно стучали, когда я изо всех сил пыталась заставить свои ноги продолжать движение. Свежие порезы на животе жгли, когда ветер хлестал по тонкой рубашке. Хотелось сорвать ее и сбросить все, к чему он прикоснулся.

Я щурилась, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь густые деревья и падающий снег.

Из груди вырвался всхлип, когда босая нога угодила на острый камень. Мне казалось, что снег уже отобрал у меня чувствительность, но я ошиблась.

Я сказала себе, что это даже хорошо. Значит, ноги еще не отмерзли — пока.

Я оглянулась. Тишина. Я больше не слышала его. Сначала он кричал мое имя в ночь, а потом умолк.

Тишина всегда хуже. Я поняла это на четвертый день. А потом были еще двадцать девять. Дни, когда я была уверена, что умру в той сырой, темной пещере. Дни, когда я иногда даже этого хотела.

— Продолжай идти.

Я сжала кулаки, тело тряслось, и я вонзила ногти в ладони, надеясь, что боль заставит меня двигаться. Ногти отросли — нечем было их подстричь. Но к боли я привыкла. Мой порог стал выше, и ногти, режущие кожу, почти ничего не значили.

Живот свело в жестокой судороге. Суставы ныло и тянуло, словно я та жестянка из старого фильма. Как же он назывался?

Вспышка головокружения накрыла меня, за ней поднялась волна жара. Я будто вспотела, будто пылала изнутри. Желание сорвать с себя тонкую рубашку стало почти нестерпимым.

Болело все — от кончиков пальцев на ногах до корней волос. Казалось, кожа трескается.

Я споткнулась и рухнула на колени. Ледяной снег был блаженством для раскаленной кожи. Я позволила себе упасть на спину. Благословенный снег. Холод просачивался в кожу, успокаивая.

С ветром донесся голос. Мне почудилось, что он зовет меня.

Слезы побежали по вискам. Это он. Он нашел меня.

Нужно подняться. Бежать. Сражаться.

Но я не могла. Может, мне повезет, и он наконец меня убьет.

Надо мной что-то шевельнулось — силуэт.

— Хэлстон?

Голос был низким, шероховатым, словно его прошли наждачной бумагой. Но в нем было что-то успокаивающее, мягкое. Не так, как у того мужчины.

— Вот черт, — проворчал другой. — Она что, в ночной рубашке? На улице девять градусов мороза.

— Сообщи, — резко бросил тот, что стоял надо мной.

Силуэт снова качнулся над лицом, то приближаясь, то уплывая. То четко, то туманно. Но каждый раз, когда зрение прояснялось, меня поражала его красота: темные волосы, густая щетина на резкой линии челюсти, нос, будто когда-то сломанный. А глаза…

Глубокая синь. Я будто тонула в этих озерах. Добрые. Не злые. Не такие, как те коричневые, полные ярости.

— Хэлстон, теперь ты в безопасности. Мы тебя вытащим. Скажи, где болит?

Я услышала, как второй мужчина диктует цифры, затем — треск рации.

Я открыла рот. Попыталась что-то сказать. Но ни звука.

Мужчина наклонился, достал что-то из рюкзака.

— Надо согреть тебя.

Он потянулся укрыть меня одеялом и застыл. Резко поднял голову и посмотрел на напарника.

— Она в крови. Ее порезали.

Второй выругался:

— Остальные будут тут через тридцать минут.

— Надо согреть ее. У нее переохлаждение.

Они задвигались вокруг меня.

Синие глаза склонились ближе.

— Нужно тебя перенести. Будет больно. Но иначе мы тебя не согреем.

— Нет, — хрипнула я. — Жарко.

Боль мелькнула в этих прекрасных синих глазах.

— Тебе кажется, что жарко. Тело тебя обманывает. Мы должны тебя перенести. На счет три. Раз. Два. Три.

Огненная боль пронзила меня, когда мужчины подняли и переложили куда-то. Но я не издала ни звука. Это стало инстинктом. Ему всегда нравилось, когда я кричала. Я научилась молчать и не давать ему этой власти.

По краям зрения плыло темное марево.

Чья-то рука сжала мою.

— Хэлстон, не теряй сознание.

Эти бездонные глаза заполнили весь мой мир. Такие красивые.

— Синий, — прошептала я.

Он сжал мою руку сильнее.

— Хэлстон!

Но я уже уходила под воду. И мне было все равно. По крайней мере, на краю темноты меня встречала доброта.