Перспективы украинской революции

так же, как Хрущев.

О том, что большевики планируют продолжение своей бывшей и настоящей

политики на далекую перспективу, красноречиво свидетельствует план Хрущева еще

больше укрепить экономический централизм, самодостаточность и замкнутость

большевицкого, социалистического блока. Если бы Москва имела в планах

ликвидировать противостояние и враждебность, то хотя бы в хозяйственном плане она

допускала бы, вместо однобокого блокирования «стран социализма», развитие их

хозяйства с установлением нормальных хозяйственных взаимоотношений и с

некоммунистическими государствами тоже.

Программу и главные направляющие большевицкой политики и всей

деятельности, направленной на покорение всех народов и уничтожение всего

несогласного с материалистическим коммунизмом и московским империализмом,

начертил Ленин, объединяя империалистические стремления царской России с

марксистской доктриной о мировой коммунистической революции. Абсолютно

фальшивые попытки скрасить некоторым образом Ленина и ленинизм и приписать

захватническую экспансию московского коммунизма только Сталину, приводят лишь к

дезориентации народов и уменьшению их сопротивляемости. Большевицкую

империалистическую агрессию на полный размах запустили в действие Ленин и

Троцкий, с самого начала коммунистического господства. Сталин только лишь

неуклонно продолжал этот империалистический поход и был последовательным

реализатором, а не его основоположником. Поэтому развенчание культа личности

Сталина, начавшееся на ХХ съезде КПСС, ни в коей мере не свидетельствует об

отречении большевиков от агрессивного империализма. Наоборот, чтобы данная точка

зрения не ограничивала большевицкого размаха, кремлевский «коллектив»

одновременно предложил исторические исправления в смысле уменьшения

осуществленного личного вклада и роли Сталина в увеличении могущества СССР и в

разработке коммунистической доктрины. ХХ съезд КПСС подчеркнуто отметил

дельнейшую верность ленинизму и интернациональному направлению коммунизма, что

на деле означает продолжение коммунистических мятежей, посягательств и заговоров во

всем мире и московской агрессии везде, где представится благоприятный случай.

В тактике нынешней большевицкой политики тоже не видно существенных

перемен, в сравнении со сталинским периодом, если рассматривать его целиком, а не

только последний этап.

Подвижность и изменчивость тактики при последовательной стратегии на

далекую цель – это характеристичная особенность большевицкой политики,

утвержденная Лениным и доведенная Сталиным до абсолютного «совершенства» в

практическом применении. В этом отношении Хрущев со своим коллективным

руководством в Кремле есть такой же последователь Сталина, в частности, когда он,

продолжая бывшую и настоящую линию, пытается путем шарлатанства произвести

впечатление, вроде он изменяет курс всей политики.

Это же Сталин, за несколько лет перед Второй мировой войной, ввел было курс

«миротворческой»

советской

политики.

Он

использовал

«миролюбивое»

дипломатическое коммивояжерство Литвинова, которое сегодня наследуют Хрущев и

Булганин. Установление Коминформа – это тоже наследование сталинского трюка с

установлением Коминтерна, к тому же со значительно меньшим политическим

эффектом. Так как повторение одного и того же трюка менее эффективно, и каждый

знает, что сделано это прежде всего из внимания к Тито, которому Коминформ сидит в

печенках. В конце концов, ни Коминтерн, ни Коминформ не были руководителями

международной коммунистической деятельности, всем руководит сам Кремль, а их

заданием было исполнять его волю и создавать видимость независимого

интернационального руководства. Большевики имеют десятки форм и способов, чтобы

делать то же самое; с наемными, продажными марионетками они никогда не считаются,

когда приходит черед убрать их со сцены.

Также Сталин подал пример, как большевики могут при «мирной политике и без

вмешательства» разжигать внутренние войны при помощи своей агентуры, эмиссаров,

вышколенных военных специалистов и поставок оружия, а затем, если дело подходит к

проигрышу – отсторониться. Почему же Хрущев с Булганиным не посмеют повторить на

Ближнем Востоке сталинские образцы с соответствующей доработкой, тем более что

мастер преподал уроки использования разных типов примеров: испанский, греческий,

китайский, корейский, индокитайский или иранский?

Рассматривая все современные большевицкие ходы и мероприятия по отношению

к внешнему миру, наблюдаем последовательное ведение одного курса политики, которая

на все лады подготавливает дальнейшую экспансию московского коммунизма,

обманывает, засоряет, разлагает разные народы, создает и выжидает выгодные моменты,

чтобы ударить в слабое место. Не видеть такой последовательности и деяния с дальним

прицелом может только тот, кто не способен или не хочет рассматривать московский

большевизм таким, какой он есть на самом деле, во всех его действиях, как в прошлом,

так и теперь.

28. В НАЦИОНАЛЬНОЙ ПОЛИТИКЕ ХРУЩЕВ

СЛЕДУЕТ ПО СТОПАМ СТАЛИНА

(В НАЦІОНАЛЬНІЙ ПОЛІТИЦІ ХРУЩОВ ІДЕ СЛІДАМИ СТАЛІНА)

Обсуждая выступление Хрущева на ХХ съезде КПСС С.Бандера в этой, второй из череды, своей

статье на тему съезда (опубликованной в ежедневнике «Шлях Перемоги», Мюнхен, год ІІІ, № 19-20 (115-

116) от 6 мая 1956 г.) открывает настоящее обличье вождей коммунистической партии, в том числе и

Хрущева, как замаскированных последователей Сталина, в частности в национальном вопросе.

Разрекламированный разрыв нынешних кремлевских диктаторов с культом

Сталина создает впечатление, что с этой переменой связаны планы смягчить бывшую и

настоящую систему разностороннего террора и угнетения. Но под названием сталинизм,

как и под названием ленинизм, надо понимать всю большевицкую систему, которая

произрастает из марксистско-ленинской доктрины, развитой и приспособленной к почве

коренного московского империализма и тирании. Внедрил ее в жизнь, как основу для

московско-большевицкой империи, Ленин, а Сталин на протяжении всего своего

долголетнего властительства закрепил и «усовершенствовал» до крайней степени. Так

что не может быть настоящего разрыва со сталинизмом без существенных, коренных

перемен в государственно-политическом, общественном, хозяйственном строе, и прежде

всего – в национальной политике.

Как же выглядит теперь, в час отречения от сталинского культа, национальная

политика большевиков в свете их основополагающих утверждений и директив ХХ съезда

КПСС и провозглашенных ими же объявлений? Рассматривая эти вопросы сквозь призму

официальных большевицких постановлений и резолюций, надо иметь ввиду их

пропагандистские тенденции. Известно же, что большевики совсем не считаются с

правдой, стараются подавать информацию в таком оформлении и освещении, чтобы

изобразить свои планы и свою систему в наилучшем свете. Поэтому при каждой оценке,

которая опирается на большевицкие источники, необходимо корректировать

значительные погрешности в худшую сторону, если хочется приблизить ее к реалиям

подбольшевицкого состояния.

Большевики стараются как можно меньше говорить о национально-политических

вопросах угнетенных народов, которые существуют в составе СССР и в так называемом

лагере народных демократий. Но то, что относительно этих вопросов сказал Хрущев на

ХХ съезде КПСС, абсолютно ясно указывает на намерения Кремля удержать и еще

больше ужесточить сталинский, московско-империалистический, антинародный курс.

Хрущев неоднократно подчеркивал, что «Коммунистическая партия проявляет

неустанную заботу о том, чтобы крепла и развивалась братская дружба между всеми

народами Советского Союза, ибо эта дружба есть незыблемая основа могущества

советского государственного строя». А известно ведь, что братской дружбой большевики

цинично называют наиболее жестокое московское порабощение народов. У Хрущева

выходит так, что «ранее угнетенные и отсталые нации старой России достигли огромных

успехов в своем развитии и заняли равноправное место в дружной семье народов

Советского Союза». То есть политика коммунистической партии за владения Ленина и

Сталина была для этих народов благоденственной, и она должна последовательно

проводиться дальше.

Хрущев как можно четче подчеркнул московско-империалистическую суть

национальной

политики

КПСС

при

выяснении

вопроса

патриотизма

и

интернационализма. Ссылаясь на цитату Ленина, он восхваляет, как позитивное явление

«чувство национальной гордости у великорусских сознательных пролетариев», их

любовь к своему языку и родине. Такую же позитивную оценку и одобрение дает

Хрущев и так называемому советскому или социалистическому патриотизму, то есть

любви всех порабощенных народов и людей к их тюрьме – московско-коммунистической

империи СССР. Как третье основное чувство и направление, Хрущев отмечает

социалистический или пролетарский интернационализм, которым большевики

прикрывают свои эспансивно-захватнические тенденции и действия в форме подрывных

коммунистических акций и прямых военных агрессий. Большевики признают только

СССР, как родину всех закованных в нем народов и только один советский патриотизм.

Москали же, как господствующая нация, имеют право на свой собственный патриотизм.

В то же время про возможность существования в СССР также украинского,

белорусского, грузинского, туркестанского и других национальных патриотизмов всех

«равноправных в дружной семье народов» – Хрущев даже не заикнулся. Так как такой

патриотизм-национализм всех народов, кроме русского, большевики клеймят как

«буржуазный».

Рамки, которые большевицкая Москва оставляет для национального развития

угнетенных народов, определены сталинской формулой: «культура – национальная по

форме, социалистическая по содержанию». А социалистическая в большевицком словаре

значит обмосковленная, материалистическая, марксистская. Хрущев ясно подчеркнул,

что эта сталинская формула и дальше важна и обязательна, и в этом отношении нет

никаких изменений. Чтобы не было никаких неясностей по поводу продолжения

предыдущего антинационального, московско-империалистического курса, Хрущев с

упором заявил такое: «Вместе с тем, мы должны давать решительный отпор всем

проявлениям буржуазной идеологии, в том числе и национализму, оберегать чистоту

нашей коммунистической идеологии, неустанно добиваться еще большего сплочения

народов СССР, дальнейшего укрепления их великой дружбы».

Не лучшее отношение Москвы и в вопросе хозяйственных дел. Хотя большевики

и в них тоже применяют те же самые методы утаивания и перекручивания фактов, но, не

смотря на это, там очень ясно отражается московская колониально-империалистическая

политика. Заявления Хрущева на ХХ съезде КПСС красноречиво свидетельствуют про

то, что экономическая политика большевиков вводит колониальную систему в той же

мере и для стран так называемой народной демократии. Эта политика ведет к созданию

единоцельного подбольшевицкого социалистического блока, полностью отрезанного от

остального мира и противопоставленного ему. Под прикрытием взаимного

сотрудничества и специализации каждый раз проводится усиление централизации с

главенствующим положением Москвы и закреплением полной зависимости от нее всех

стран. Хрущев в речи подчеркивает, что экономика стран социализма должна

развиваться «специализированно», то есть однобоко, не по принципу собственных

потребностей и возможностей, а только в зависимости от московских

империалистических планов и навязанных требований, прикрываемых «деловой

координацией планов народного хозяйства всего социалистического лагеря».

Два разных мирка – положение метрополии для Москвы и колониальная

зависимость стран «социализма и народной демократии». Хрущев пытается оправдать

это теми переменами, что СССР, мол, стоял один «среди капиталистического

окружения» и потому вынужден был развивать все отрасли тяжелой промышленности, а

теперь существует сотрудничество социалистических стран и их безопасность опирается

на индустриальное могущество всего социалистического лагеря. Доминирующее

положение московской «метрополии» прикрывается утверждением, что СССР как бы

великодушно предоставляет другим социалистическим странам развивать их промыслы,

в противоположность основам капиталистической экономической политики. На самом

же деле Москва старается таким способом как можно больше использовать

хозяйственные возможности вассальных стран, размещая среди них частичные заказы на

свои хозяйственные планы. В то же время она хочет полностью сделать зависимыми эти

страны с экономической точки зрения от себя, лишая их хозяйство возможности

самостоятельно развиваться и существовать без функциональной связки с ней, со всем

большевицким блоком.

Точно такие же основы хозяйственного централизма, полной хозяйственной

зависимости и использования применяет Москва против нерусских народов в составе

СССР.

Все хозяйственное планирование и руководство полностью сосредоточено в

Москве, в так называемых союзных министерствах. Хрущев говорит об этом так:

«Сохраняя за союзными министерствами общее руководство, определение плановых

заданий, контроль за их выполнением, снабжение оборудованием, финансирование

капитальных вложений, следует в то же время значительно расширить права

республиканских министерств».

Так что все управляющие функции в хозяйстве, подробно перечисленные, так

чтобы не осталось ни малейшей щелки, и дальше должны оставаться непосредственно в

руках московской централи. Про эти дела Хрущев говорит детальнее, обосновывая

экономическое верховенство Москвы на все лады, например, «Говоря о необходимости

расширения прав союзных республик, мы должны подчеркнуть необходимость

централизованного планового начала... Нужно всегда помнить, что важнейшим условием

успешного развития нашей страны и каждой республики Советского Союза является

сплочение усилий всех народов СССР...» Распределение между союзными республиками

бюджетных средств тоже должно быть централизовано в Москве.

Что же относится к тому «расширению прав» союзных республик и их

республиканских министерств? Хрущев дает вполне определенный ответ: «Они должны

в рамках, определенных общесоюзными народно-хозяйственными планами, сами решать

конкретные вопросы развития тех или других отраслей своей экономики». То есть:

Москва устанавливает планы, дает задания, а республики должны уже сами решать

вопросы, как их выполнить и перевыполнить. Это у Хрущева называется «еще большим

укреплением суверенитета каждой республики». В то же время он не скрывает, о чем

идет речь на самом деле при этом «укреплении суверенитета»: это «поможет во всю

ширь развернуть инициативу в использовании местных ресурсов» – то есть еще сильнее

увеличит перевыполнение планов московской эксплуатации.

Так называемые союзные республики в составе Советского Союза – это ведь, как

всем известно, только административные удаленные представители московской власти,

которые исполняют поручения большевицкого центра. Но даже при таком положении

Москва боится отдать им целиком даже исполнительные функции в администрировании

хозяйства, в частности промышленности. Важнейшие ее отрасли во всех «союзных

республиках» подчиняются непосредственно Москве, руководят ими союзные

министерства и в административно-исполнительном отношении. По отчету Хрущева из

всей промышленной продукции Украины только 62% подотчетно так называемой

республиканской промышленности. Таким способом Москва опутывает и приковывает

Украину и другие народы к московской империи при помощи многочисленных

перекрестных связок.

Вершиной сталинской национальной политики, заимствованной от царской

России и

усовершенствованной Иосифом Виссарионовичем, были методы

народоубийства, массовых выселений на далекие от национальных территорий

просторы, разбитие и перемешивание наций для постепенного ослабления и

уничтожения их биологической субстанции и превращения их в советский народ. Эти

самые методы переняли и всесторонне поддерживают наследники Сталина. Не случайно

же сразу после ХХ съезда КПСС и во время кампании развенчания Сталина московские

диктаторы во главе с Хрущевым и Булганиным провозгласили план переселения из

Украины и Прибалтики сотен тысяч молодежи. Это сделано в такую пору с умыслом.

Чтобы задокументировать неизменность большевицкой антинациональной политики,

согласно с традиционными планами московского империализма.

29. СТАЛИНИЗМ ХРУЩЕВА ВО ВНУТРЕННЕЙ ПОЛИТИКЕ

(СТАЛІНІЗМ ХРУЩОВА У ВНУТРІШНІЙ ПОЛІТИЦІ)

Третья из череды статья о неизменности московско-большевицкого «сталинизма», то есть

экономической эксплуатации населения, была напечатана за подписью С.Бандеры в еженедельнике «Шлях

Перемоги», Мюнхен, год ІІІ, № 21/117-23/119 от мая-июня 1956 г. Перепечатана вместе с предыдущей

статьей «Хрущев продолжает империалистический курс» (под общим названием «Политика Москвы

неизменна») в сборнике статей «Большевизм і визвольна боротьба», Бібліотека Українського підпільника,

№ 5, изд. ЗЧ ОУН; 1957 г., стр. 350-368.

Характеризующей вехой всей большевистской тоталитарной системы и политики

есть беспрекословное подчинение всех участков жизни одному плану: укрепление

коммунизма и российского империализма за счет всех порабощенных им народов и

дальнейшей его экспансии. Поскольку империалистические цели большевицкой внешней

и национальной политики ни в чем не поменялись, то не имеет смысла искать

основополагающих смен в направлении внутренней политики, – которая служит

осуществлению тех же целей. Но при неизменности направления к цели, все-таки могут

быть разные темпы и разное напряжение в практической деятельности. В этом

отношении наиболее обоснованные показатели относительно общих большевицких

политических планов можно найти в анализе современной внутренней политики Кремля.

ХХ съезд КПСС подтвердил неизменность большевицкой экономической

политики, которая ставит все хозяйство в услужение империалистической экспансии, в

частности на непомерное увеличение военного потенциала СССР, а не заботится об

увеличении уровня жизни населения. Правда, в главных заявлениях на том съезде много

говорилось о благосостоянии в СССР и его росте, но конкретные директивы

хозяйственной политики указывают на противоположные намерения.

Хрущев подчеркнул, что «КПСС проявляла и проявляет постоянную заботу о

первоочередном росте тяжелой промышленности». Значит, не гармоничное,

уравновешенное развитие всех отраслей народного хозяйства, а только первоочередной

рост тяжелой промышленности объясняет большевицкую экономическую политику. На

словах заявляется, про тяжелую промышленность, как про «основу развития всех

отраслей социальной экономики, укрепления обороноспособности Родины, улучшения

благосостояния народа». Но на деле для большевиков решающим является значение

тяжелой промышленности в увеличении военного потенциала, а про улучшение

благосостояния народа говорится только для пропаганды и декорации. По данным

Хрущева промышленное производство СССР увеличилось за 26 лет от 1929 до 1955 г. со

100 на 2049 процентов, то есть более чем 20-кратно. В то же время он даже не пробовал

сопоставлять цифровые данные о росте обеспечения населения хотя бы самыми

важными продуктами потребления за тот же период. Так как известно, что по многим

признакам бедность и нищета населения СССР стали еще сильнее, чем до 1929 г.

Если бы большевики развивали тяжелую промышленность для создания основы

развития всех отраслей экономики, тогда бы они заботились бы о росте этих других

отраслей до уровня уже достигнутого тяжелой промышленностью, хотя бы поэтапно и в

какой-нибудь мере. Тем временем правилами их хозяйственного планирования стали

последовательное форсирование тяжелой промышленности на пару с таким же

последовательным пренебрежением производством товаров широкого потребления. Так

было на протяжении всего срока властвования Сталина, и этот же самый курс проводит

Хрущев с неослабляемым упорством. Если Маленков хотя бы начал некоторые

перемены в пользу населения (развитие легкой промышленности и потребительского

производства для лучшего снабжения товарами народного потребления), то одним из

главных лозунгов хрущевского курса, выдвинутого после захвата власти и

утвержденного ХХ съездом КПСС, стал именно поворот к ленинско-сталинскому

форсированию тяжелой промышленности.

Хрущев сам признает, что «уровень производства у нас пока еще недостаточен

для обеспечения зажиточной жизни всех членов общества, что в стране еще много

недостатков и неорганизованности в хозяйственном и культурном строительстве».

Но в то же время он делает из этого вывод, противоположный хозяйственному

смыслу и нуждам населения. Неожиданно он говорит такое: «Нашлись «мудрецы»,

которые начали противопоставлять легкую промышленность тяжелой индустрии, уверяя,

что преимущественное развитие тяжелой индустрии необходимо было лишь на ранних

ступенях советской экономики, а теперь нам осталось только форсировать развитие

легкой промышленности».

Соответствующая резолюция ХХ съезда КПСС подтверждает позицию Хрущева

следующим

постановлением:

«Коммунистическая партия

считает безусловно

необходимым и впредь обеспечивать опережающий рост тяжелой промышленности,

прежде всего черной и цветной металлургии, угольной и нефтяной промышленности,

энергетики, машиностроения, производства химических продуктов и строительных

материалов». В этой самой резолюции дальше читаем такое знаковое утверждение:

«Вместе с тем съезд считает, что достигнутый в настоящее время уровень общественного

производства позволяет развивать быстрыми темпами производство не только средств

производства, но и предметов народного потребления».

Это уже издевательство чистой воды над народом. Официально утверждается, что

уже существует достаточная промышленная база для необходимого развития

производства товаров народного потребления, утверждается, что оно сильно отстает и не

удовлетворяет потребностей населения, и вместе с тем постановляется продолжать

прежний курс форсирования тяжелой промышленности за счет дальнейшего

пренебрежения легкой промышленностью.

Это делается в то время, когда, например, по статистическим данным самого

Хрущева в 1955 году в СССР изготовлено «аж» 251 млн. метров шерстяных тканей, то

есть немного больше, чем по метру на душу населения, и 299 млн. пар обуви (вместе с

резиновыми и домашними тапочками), то есть даже не по полторы пары на человека. Как

же так? Есть только один ответ – потому что для большевиков, как при Сталине, так и

при Хрущеве, жизненные потребности завоеванных ними народов не имеют значения, а

важен только рост военного потенциала СССР и его экономической возможности к

дальнейшим экспансиям.

Вся большевицкая экономическая политика опирается на положение, что

советское хозяйство должно служить московско-коммунистическому империализму, а не

человеку или народу. Люди и народы для большевиков состоят на службе советского

хозяйства, как один из действующих факторов, как тот объект, с которым можно вести

себя по-скотски, из которого можно выдавливать больше всего и за его счет

компенсировать все недостатки и недостачи других хозяйственных факторов.

Хрущев доложил на ХХ съезде КПСС, что «производительность труда в

промышленности в 1955 году почти вдвое превысила довоенный уровень.

За годы пятой пятилетки более двух третей всего прироста промышленной продукции

получено за счет повышения производительности труда». Всем известно, что этот рост в

советской системе происходит не столько за счет технических улучшений и

рационализации, сколько за счет небывалого в мире закручивания гаек

террористического давления на рабочих и крайней эксплуатации всех его сил.

Способами еще большего угнетения и эксплуатации рабочего класса является

поддержание так называемой дисциплины труда системой террора, постоянное

повышение обязательных норм выработки, система коллективных и индивидуальных

соцсоревнований, стахановщина и ей подобные методы гонок аккордного труда.

Когда в других странах вклад рабочих в социальную продукцию постоянно

увеличивается, и вместе с увеличением производительности увеличивается их

заработная плата и жизненный уровень, то в «стране социализма» растет только нищета,

гнет и изнурительный труд. Хрущев хвастается, что «Себестоимость промышленной

продукции снижена за пятилетие на 23 процента». Но за это время не повышена

соответственно заработная плата рабочим, не снижены в той же мере цены на товары

народного потребления. Весь прирост идет на укрепление могущества большевицкого

государства и в пользу правящего класса государственно-партийной бюрократии.

Поскольку большевизм во всей своей практике показывает себя, как система

антинародная, то этот его характер самым жестоким образом проявляется против

крестьянства, для которого он стал худшим из врагов, уничтожителем. Сталинская

политика последовательно шла по линии абсолютной ликвидации крестьянства и

замещения его новым классом колхозных крепостных. Хрущев, который принадлежал к

главным инициаторам и руководителям сталинской политики против крестьянства,

теперь настаивает на ее последовательном продолжении. Вот некоторые примеры его

курса:

«На работу в МТС (машинно-тракторные станции в СССР), колхозы и совхозы

из городов и промышленных центров направлены многие тысячи инженеров, техников,

партийных и советских работников... Более 20 тысяч коммунистов из городов

направлены на село и рекомендованы председателям колхозов». Так Хрущев

превозносит, как новое большевицкое достижение, нашествие на село коммунистических

надзирателей-наставников и административных горлопанов, которые содержатся за счет

колхозов и должны еще сильнее додавливать крепостничество. Это повторение

сталинской практики наездов на село коммунистических банд из городской тусовки во

время акции «раскулачивания».

Машинно-тракторные станции должны стать одним из факторов давления на

колхозы. Чтобы укрепить эту функцию МТС, Хрущев рекомендует отдать им еще и

оперативное руководство заготовками в колхозах. А чтобы они вернее исполняли свои

задачи давления на колхозы, Хрущев требует перевести их финансирование на

«хозяйственный расчет» за счет колхозов, вместо того, чтобы финансировать их из

государства.

В резолюциях ХХ съезда КПСС есть постановление, чтобы «создать

непосредственную материальную заинтересованность руководителей районных

партийных и советских органов в результатах хозяйственной деятельности МТС,

колхозов». То есть все эти коммунистические горлопаны, которые угнетают колхозников

и содержатся за их счет, должны быть еще и отдельно награждены, в соответствии с тем,

сколько им удастся выдавить из села для советского государства.

Инициированная после ХХ съезда ликвидация остатков приусадебных участков,

которые часто бывают базой выживания обнищавшей семьи колхозника,

свидетельствуют о том, что Хрущев собирается превысить Сталина в антикрестьянском

курсе. Для него колхозная система тоже является промежуточной. Он это на ХХ съезде

КПСС сказал четко: «Решая неотложные задачи дальнейшего подъема сельского

хозяйства, мы должны уделить особое внимание развитию совхозов, которые

представляют собой высшую форму организации социалистического сельского

хозяйства». К этой «наивысшей форме социалистического сельского хозяйства»

большевики идут последовательно. Чтобы не было даже какого-нибудь сомнения, что

крестьянин имеет какое-то право совладельцем. Все сельское хозяйство – собственность

советского государства, всем руководит – назначенный большевиками бюрократический

аппарат, а на месте крестьянина – уже даже не колхозный, а совхозный крепостной.

В большевицкой системе особенно важное место занимает организация

концентрационных лагерей. Правда, основополагающие условия этого учреждения не

являются изобретением большевиков, а относятся к традиционным методам московского

империализма и тирании, применяемых российским царизмом в несколько других

формах. Но большевики довели данную методику до небывалого «совершенства» и

массовости.

Система концлагерей должна выполнять два основных задания в большевицкой

политике. Во-первых – она служит наиболее массовому уничтожению в глуши и мраке,

врагов и противников большевицкого режима, а также невыгодных ему людей. Во-

вторых – она должна выдавливать из обреченных на смерть жертв все силы в каторжном

труде для пользы большевицких хозяйственных планов, в том числе и таких, которые

было бы невозможно реализовать в таких условиях нормальными способами. Таким

образом, система концентрационных лагерей – с одной стороны – относится к основным

способам большевицкой национальной и внутренней политики, политики московского

порабощения других народов и коммунистической классовой борьбы. С другой стороны

– эта система стала одним из важнейших факторов в большевицкой экономической

политике. Как мотив одиночных волн массовых арестов и заключений в концлагеря,

побеждает то один, то другой из этих двух моментов. Наконец действие и последствия

обоих сплетаются в нераздельную целостность, так как политическая и экономическая

система большевизма имеет одинаковый империалистически-антинародный характер.

Кремль всегда пытается скрыть от Мира правду и любые сведения о системе

концлагерей и каторжного труда, как с политической, так и с хозяйственной стороны

дела. Так что было бы напрасным искать в каких-нибудь официальных большевицких

документах прямого отражения размеров и значения этой системы в большевицкой

политике и экономике. Но иногда и в официальных большевицких данных находится

хоть и посредственное, но наглядное отражение экономического эффекта этой системы.

Так было и на ХХ съезде КПСС.

На том съезде много говорилось о развитии советского хозяйства в Сибири, в

далеких восточных областях. В резолюциях есть и такие постановления:

«Дальнейшее развитие производительных сил страны настоятельно требует

вовлечения новых источников сырья, топлива, электроэнергии и, прежде всего,

мобилизации

огромных

природных

ресурсов

восточных

районов

страны.

В течение ближайших 10—15 лет в восточных районах должны быть созданы

крупнейшая база страны по добыче угля и производству электроэнергии, третья мощная

металлургическая база с производством 15—20 миллионов тонн чугуна в год, а также

новые машиностроительные центры».

В этой резолюции говорится только о хозяйственных целях форсирования

индустриализации на тех малонаселенных и лишенных соответствующей сети

коммуникаций просторах. Ведь всем понятно, что за такими планами перемещения

главной массы индустриального потенциала СССР все дальше на Восток стоят, прежде

всего, военные, а не мирные хозяйственные мотивы. Но в данном рассмотрении нас

интересует больше всего не столько военно-политический, сколько другой момент, а

именно: на какой экономический фактор большевики в главной мере опирают

проведение этих своих планов? Ответ на этот вопрос находим в отчетном докладе

Хрущева, хотя он дает его в скрытой форме.

Он говорит такое: «Как показывает опыт, добыча угля и производство

электроэнергии на Востоке экономически более эффективны, чем в Европейской части

СССР.

Достаточно, например, сказать, что затраты капиталовложений на одну тонну

прироста добычи угля в пятой пятилетке по бассейнам Восточной Сибири были в два с

половиной раза меньше, а в Кузбассе в полтора раза меньше, чем в Донбассе.

Себестоимость одной тонны угля в прошлом году в Кузбассе (Кузбасс, Кузнецкий

угольный бассейн в сибирской части СССР, в котором добывают в основном уголь и

железную руду, занимает Кемеровскую область, восточнее Алтайского края) была

почти в полтора раза ниже, чем в Донбассе (Донбасс, Донецкий бассейн, Донеччина

является основной топливной базой и наиважнейшим промышленным районом Украины

и всей Восточной Европы, областью мощной каменноугольной промышленности и

металлургии, расположена в юго-восточной части Украины, между средним и нижним

течением Донца на севере и юго-востоке, и Приазовской возвышенностью и

Приазовской низменностью на юге; занимает площадь 23.000 квадратных километров.

Донеччина немилосердно эксплуатируется Москвой).

В 1960 году намечается добыть в Кузбассе 80 миллионов тонн угля. Эти 80

миллионов тонн обойдутся государству на 2,4 миллиарда рублей дешевле, чем такое же

количество угля, добытого в Донбассе.

Второй пример такого же порядка.

На реке Ангаре строится Братская гидроэлектростанция мощностью 3 миллиона

200 тысяч киловатт. Она будет вырабатывать 22 миллиарда киловатт-часов

электроэнергии в год, то есть столько же, сколько две крупнейшие гидроэлектростанции

Европейской части СССР — Куйбышевская и Сталинградская. Между тем строительство

Братской ГЭС обойдется в два раза дешевле, чем строительство Куйбышевской и

Сталинградской гидроэлектростанций, вместе взятых, а себестоимость электроэнергии,

вырабатываемой в год на Братской ГЭС, будет на 200 миллионов рублей ниже, чем на

Куйбышевской и Сталинградской гидроэлектростанциях. Вот, товарищи, насколько

выгодно нам шире осваивать энергетические ресурсы Востока!»

Дальше Хрущев обобщает, что на протяжении 10 лет надо преобразовать Сибирь

в наибольшую базу и других отраслей индустрии.

Почему же строительство великих индустриальных сооружений в Сибири, при

огромных средствах на дальние и тяжелые перевозки, должно обходиться настолько

дешевле, чем в индустриализованной «европейской части СССР»? Почему же

промышленная продукция разных отраслей на слабо освоенных сибирских территориях

должна стоить значительно меньше?

Хрущев не потребовал ответа на эти вопросы, так как все участники съезда КПСС

знают очень даже хорошо, в чем дело. Но это известно и всем другим, кто знаком с

большевицкой системой рабского труда. Достаточно сравнить размещение советских

концлагерей с территориальным расположением упомянутых новых строительств и

проектов индустриализации Сибири, чтобы получить полностью однозначный ответ. Это

же ставка на невольничий труд заключенных и ссыльных, которая российскому

государству и коммунистическому режиму стоит так дешево, по крайней мере, до срока

окончательного расчета и великой расплаты, которые грядут!

Но Хрущев с товарищами тем временем этим не тревожатся, уверенные, что кости

угробленных каторжан не поднимутся из под гигантских ГЭС и других их строительств.

Точно так московские цари не боялись костей запорожцев, на которых был построен

Петроград. Но все же потомки тех запорожцев из волынского полка начали своим

выступлением в том же Петрограде революцию, которая погребла царизм.

Из аргументации Хрущева ясно вырисовывается, что в планах индустриализации

Сибири большевики рассчитывают не только на природные богатства этой страны, но

прежде всего на рабский труд, как главный действующий фактор в хозяйственном

освоении тех богатств самым дешевым и наиболее удобным для режима способом.

Именно поэтому кремлевский режим Хрущева-Булганина последовательно использует те

же самые методы, которые ознаменовали эпоху Сталина. Зная, что именно такие планы

принял ХХ съезд КПСС, как фундамент новых «достижений» социалистического

строительства, нельзя надеяться, что большевики добровольно отрекутся от системы

невольничьего труда. Можно, наоборот, с высоты полета сказать, что все большевицкие

начинания, которые должны создавать впечатление ликвидации системы концлагерей,

как, например, известие, переданное французским социалистам, рассчитаны только на

пропагандистский эффект, без существенных изменений. Большевики могут делать

много шума со сменой внешних форм, названий, с перегруппированием, с

показательным роспуском некоторых концлагерей и освобождением некоторой части

заключенных. Но саму систему рабского труда и массового уничтожения нежелательных

элементов, с полным использованием их сил до остатка, большевики будут пытаться

удержать до тех пор, пока будут силы.

Другим проявлением той же самой системы использования и уничтожения людей

является так называемое освоение целинных земель. В этом Хрущев уже проявился не

только последователем, но имеет право на авторство. Эта новая метода в основе

зиждется на том же принципе, что и концлагерная: человек – ничто, он должен

выполнить работу и стать перегноем для роста таких планов социалистического

строительства, которых иначе бы не было, или не было бы, чем оплачивать. Форма

организации этих «предприятий» значительно отличается от концлагерей. Цели

уничтожения и последствия прячутся как можно старательней, а вместо характера

наказания, делу придаются внешние признаки добровольности и героического запала.

Эта смена внешнего оформления обусловлена политическим смыслом из

внимания на общность, против которой направлены эти уничтожительные намерения.

Если в национальной и классовой борьбе большевиков, которой служат концлагеря,

четко говорится об уничтожении политических и классовых врагов, то те же штампы уже

не хочется применять к молодежи, против которой направлено «освоение целины». Так

как, по сути, речь идет о систематической прополке среди молодежи, в частности среди

молодежи угнетенных народов, наиценнейших элементов, которые смогут стать

серьезной угрозой для большевизма. Но открыто зачислить цвет молодежи, выращенной

коммунизмом, во враги большевизма означало бы признать его неудачу. Потом Хрущев

считает, что лучше сгноить такую молодежь на целине с хвалебными песнями. Уже

после ХХ съезда КПСС произошли события, которые явно указывают на то, что в акции

переселения молодежи главное не столько освоение слабо населенных просторов, а

прежде всего это форма массового вырывания ее из среды порабощенных наций и

уничтожение ее на чужих бескрайних территориях. Или какие еще другие цели имеет

переселение молодежи сотнями тысяч из южной Украины на крайний Север, и в то же

время из северной Прибалтики на Юг, в Казахстан?

Говоря об экономической стороне целинного дела, Хрущев цинично сказал, что

такими методами, при небольших затратах, большевикам по карману вести зерновое

хозяйство в Казахстане, Сибири и на Урале, если из пяти лет на два урожайных и одно

среднего урожая два будут неурожайными. Так большевики за чужой счет отрывают

украинскую молодежь от хлеборобной украинской земли и распахивают чужими руками

пустыни и засушливую целину, ведь у них свои счета и экономика «социалистическая».

Что касается демократизации в СССР, ХХ съезд компартии не предоставил

никаких оснований для обоснованных надежд в этом направлении. Хрущев с акцентом

подчеркнул курс дальнейшего укрепления господствующего положения и роли партии в

государстве, на всех участках жизни. Это мягкая форма изречения о самой твердой

диктатуре партии и безоглядном советском тоталитаризме. Много внимания посвящено

улучшению внутренне-партийные отношений, но это должно укрепить, а не смягчить

диктатуру и господство коммунистов над народом. Также и усиление партийного

контроля над советскими органами безопасности ни в коей мере не указывает на

сокращение их антинародных, террористических практик. Это только борьба между

двумя кликами и их аппаратами за верховенство, кто над кем должен быть старшим.

Только когда партийный аппарат Хрущева победил амбиции окружения Берии и взял под

свой контроль весь аппарат КГБ, тогда этот аппарат стал «безупречным». Вот что

говорит Хрущев по сути этого дела: «В связи с пересмотром и закрытием ряда дел у

некоторых товарищей стало проявляться определенное недоверие к работникам органов

государственной безопасности. Это, конечно, неправильно и очень вредно. Мы знаем,

что кадры наших чекистов в подавляющем своем большинстве состоят из честных,

отданных нашему общему делу работников, и доверяем этим кадрам».

Конечно, Хрущев доверяет им и на их преданности делу большевицкого

народоненавистничества хочет и далее опирать московско-коммунистическую тиранию.

Не случайно он употребляет наиболее ославленное и ненавидимое определение «чести»

при выражении им признания и доверия. Таким способом подчеркивается свое

признание всей чекистской системы, за все время ее существования, при всех сменах

названия, от ЧК до НКВД и КГБ. Такое и «кредо» Хрущева, и визитная карточка его

режима.

Может казаться парадоксальным доказывать, что режим Хрущева-Булганина

имеет в планах продолжать курс Сталина в то время, когда он пытается вызвать

полностью противоположное впечатление. Но такой парадокс свойственен системе

московского абсолютизма, как царского, так и большевицкого образца, которая всегда

старается прикрывать свой антинародный и нечеловеческий характер.

Безостановочный, всесторонний гнет тиранического режима на протяжении

столетий не смог полностью сломить стремление порабощенных народов и

закрепощенных людей к национальной, политической и социальной свободе и

независимости, к свободному развитию духа и всей жизни, к справедливым отношениям

между людьми и народами. Из-за этого противопоставления между естественными

стремлениями наций и людей – с одной стороны, и империалистическими целями и

тиранической системой российской тюрьмы народов – с другой, постоянно присутствует

ненормально высокое напряжение. Как когда-то царское, так потом большевицкое

самодержавие пытается оседлать и усиливать этот внутренний гнет прежде всего

способами всестороннего массового террора, нищеты и невольничьих отношений в

общественно-экономической жизни, выдачей привилегий господствующему классу –

опоре режима – когда-то дворянству, а сегодня коммунистам, за счет остального

населения, заигрыванием с империалистическими настроениями русского народа,

удержанием и распространением господства московитов над другими народами,

тотальным преследованием и уничтожением всех очагов и сил национально-

политического, религиозного, культурного и социального сопротивления и стремления к

свободе. Ни царизму, ни большевикам никогда не удавалось полностью убрать

внутреннее напряжение, окончательно уничтожить своих противников. Поэтому оба

проявления московской империалистической системы были вынуждены время от

времени предоставлять частичные уступки или маневрировать соответственной

уступчивостью, чтобы на какое-то время уменьшить внутреннее напряжение.

В этом отношении московское самодержавие имеет уже свои традиции и

отработанные методы, которыми пользуется и большевизм, приспособив к новым

обстоятельствам. К таким систематически применяемым методам относится

перекладывание вины за преступление самой системы и всего режима на отдельную

специально подобранную личность, которая стала невыгодной и должна быть

ликвидирована. Такой методой чаще всего пользовался Сталин, но и его последователи

не брезгуют нею, как это видно из дела Берии и других. Подобным целям «сбрасывания

балласта», чтобы обмануть общее мнение и уменьшить внутреннее давление на режим,

служит выдвижение все новых призывных лозунгов, ударных кампаний,

соответствующее создание новой атмосферы и ситуации во внешней и внутренней

политике.

Традиционным маневром московской империалистической политики, в частности

на внутреннем участке, применяемым как клапан аварийного сброса давления, является

создание огромного пропагандистского шума об обширных реформах в связи с

персональными сменами – когда-то на царском престоле, а теперь на верхушке

компартии. Крайне резкие случаи такой категории, которые доходили до осуждения

предыдущих самодержцев, связывались не только с персонально-династическими

делами, но и с глубинными кризисами, которые потрясали всю империю и ее основы.

В традициях царизма находятся прообразы и большевицкой системы. Смерть

Сталина и смена на его «секретарском стуле» тянет за собой такие же политические

явления, как предыдущие смены на царском престоле. Руководство Маленкова, ощущая

усиленное давление антибольшевицких настроений и сил и раздрай режимной системы,

было вынуждено обещать и начать некоторые смягчения в экономическом отношении.

При этом не была затронута вся политика предыдущего периода, для сохранения мнения

о нерушимости генеральной линии и самой системы.

Приход к власти Хрущева стоял во внутренне-партийных распрях под знаком

возвращения к твердому сталинскому курсу в экономической политике, что наиболее

ярко проявилось в форсировании тяжелой промышленности за счет дальнейшего

пренебрежения производством товаров народного потребления. Но при этом

большевицкая партия слишком хорошо осознала нетвердость позиций большевизма,

которые удерживались исключительно тотальным террором, но тоже имеют границы

своего влияния. Всей партией овладело понимание, что необходимо принимать какие-то

меры для уменьшения внутреннего напряжения. Этого не смог переломить и Хрущев. Но

чтобы не допустить дело до настоящих уступок со стороны большевизма, Никита

Сергеевич провернул такой маневр: кинул на откуп славу Сталина, отрекся от его культа

и соответственно от его практик, привлек к этой сенсации пропагандистский шум о

вроде как серьезных реформах во всей политике и, замылив этой шумихой общее

мнение, потихоньку продолжает и укрепляет все то же ленинское дело. Наверное, у

хитреца Никиты припрятана еще одна, может и самая важная мыслишка, что

развенчанием культа Сталина он расчистит дорогу для культа Хрущева. Но это уже вне

официальных планов партии.

Если присмотреться к сути хрущевских «реформ», то сразу видно, что все они

ограничиваются укреплением позиций коммунистической партии, направлены на ее

внутреннюю консолидацию, укрепление. В них нет ни следа какой-либо либерализации,

которая касалась бы «простого» народа, его жизненных условий и прав.

Внутрипартийная демократизация, коллегиальное руководство верхушкой партии,

контроль партии над чекистской системой, ревизии процессов и приговоров против

действующих партийцев – все это ни в коей мере не затрагивает диктатуры партии над

народом, системы коммунистического террора, угнетения и эксплуатации.

Осуждая методы взаимного уничтожения в распрях между партийными

вершителями, Хрущев старается укрепить свое влияние и власть в партии. Так как при

полном расслоении коммунистических кадров сверху вниз на феодальные клики для

взаимной поддержки и прикрытия, над каждым партийцем висит постоянная опасность,

что какая-нибудь персональная размолвка в верхушке может привести к его

неожиданному падению. Устраняя этот страх, Хрущев надеется привлечь себе

общепартийные симпатии.

Подобным

способом

нынешние

кремлевские

диктаторы

стараются

консолидировать коммунистические кадры и вне СССР, и эти их мероприятия имеют

реальную подоплеку. Только это не является началом или частью какой-то общей

реформы советской политики и системы, направленной во благо захваченных ею

народов. По большевицким планам все должно приводить к противоположным

результатам. Внутреннее укрепление коммунистического режима и кадров во время

разрядки Москва задумывает использовать для покорения следующих, дальних народов

и сдавливания коммунистических клещей на уже покоренных странах.

30. БОЛЬШЕВИЦКАЯ ТАКТИКА И ОСВОБОДИТЕЛЬНАЯ

БОРЬБА

(БОЛЬШЕВИЦЬКА ТАКТИКА Й ВИЗВОЛЬНА БОРОТЬБА)

Эта статья является дополнением трех предыдущих. Утверждения автора, почему кремлевские

вершители вынуждены идти на уступки, и почему невозможно возвращение к сталинским

террористическим методам в прежних огромных масштабах, придают всем трем статьям острую

актуальность и теперь.

Статья эта была напечатана, за полной подписью С.Бандеры, в еженедельнике «Шлях Перемоги»,

Мюнхен, год ІІІ № 24/120 и 15/121 за июнь 1956 г.

Подробное рассмотрение так называемого нового курса Москвы укрепляет в нас

убеждение, что большевики не собираются существенно изменять свою систему и

политику, ни на внутреннем, ни на внешнем участке. А когда в то же время

коммунистическая пропаганда поднимает так много шумихи про отход от сталинизма и

новое направление в политике коммунистического блока, то все эти изменения надо

относить к его тактике. Но и такие перемены тактического порядка имеют свое значение,

если их рассматривать в связке с прошлым развитием и тенденциями развития в

будущем. Чтобы корректно оценить это значение, надо отдельно рассмотреть

объективные причины, которые заставляют большевиков вводить такие изменения в

своей тактике, отдельно – их цели, которые они хотят достичь, и, напоследок –

последствия таких действий Кремля.

Говоря о причинах, можем сразу утверждать, что коммунистическое руководство

в Москве должно было уяснить себе бесперспективность и опасность дальнейшего

использования предыдущей тактики. Отсюда выплывает план широко задуманного

тактического маневра, который должен был бы создать более благоприятную для

большевизма атмосферу, во внутренних и внешних отношениях.

С самого начала своей власти и до недавнего времени большевики планово и

последовательно удерживали СССР в положении осажденной крепости. Независимо от

всех изменений во внешнеполитической ситуации, которые то допускали, то вновь

исключали какую-то внешнюю угрозу для СССР, Москва на протяжении трех с

половиной десятилетий не ослабляла ни на йоту боевой готовности и внутреннего

напряжения, как будто во время настоящей непосредственной военной угрозы. В

основном это был наигранный искусственный страх, так как большевики прекрасно

представляли дела в текущей международной ситуации, которая редко когда

предоставляла обстоятельства, допускавшие, что кто-то готовит войну против СССР.

Таким наигрыванием Москва между тем прикрывала свои собственные приготовления к

дальнейшим империалистическим экспансиям. Но еще более важной целью этой тактики

было создание оправданий для большевицкой системы тотальной диктатуры и террора,

которая должна была бы объясняться осадным положением и постоянной внешней

угрозой. Таким образом, вопли о военном сговоре против СССР стали постоянным

атрибутом большевицкой внутренней политики.

После Второй мировой войны Москва была вынуждена пересмотреть свою

политическую тактику «осажденной крепости». К этому ее принуждал рост

национально-революционных антибольшевицких сил и их освободительной борьбы,

которая стала серьезной угрозой для удержания большевицкого господства на

захваченных территориях. С одной стороны революционно-освободительные движения

ранее порабощенных народов, среди которых сильнее всех развились повстанческие

действия УПА, а с другой – непокоренные еще национальные силы только-только

захваченных стран создавали для большевиков трудный для победного преодоления

рубеж.

Неизвестно еще, как бы развивались события, если бы Москва не имела

возможность бросить против национально-освободительных движений огромные

вооруженные силы, мобилизованные во время войны, и не воспользовалась бы

необычайно благоприятной внешней обстановкой, созданной близорукой политикой

западных держав под конец и сразу после окончания войны. Подготавливая планы

дальнейшей коммунистической экспансии, движимой военной мощью СССР,

большевики продолжали свою тактику «миротворца под угрозой», пришивая своим

недавним верным союзникам собственные агрессивные намерения. И в то же время они

наблюдали, как данная тактика очень опасно обращается против них самих.

Поддерживаемое большевицкой пропагандой убеждение, что против СССР готовится

новая война, что западные державы готовы к активному, вооруженному вторжению –

ослабляло среди народов, борющихся с большевицкой оккупацией за свою

независимость, чувство одиночества, брошенности и морально поддерживало их в

антибольшевицком сопротивлении.

Чтобы нейтрализовать вредные для большевизма последствия от такой

пропаганды про внешнюю агрессию, Москва одновременно применяет разные методы

демонстрации своего военного могущества. Это делается тоже с двойной целью, для

внешнего и внутреннего эффекта. Как дополнительное подкрепление такой

политической тактики, большевики начали в послевоенные годы не только в

захваченных ними странах, но и по всему свету большую тарабарщину с так

называемыми акциями мира.

Таким способом Москва старается распространить во внешнем мире очередную

неразбериху и диверсию, затащить в водоворот своего влияния дезориентированные

слабые и разложившиеся элементы внутри различных народов. Но еще более важным

для нее является внутреннеполитический эффект, чтобы показать порабощенным

народам, как далеко простирается советское влияние, насколько оно сильное, и что в

случае войны большевики будут иметь везде своих помощников. Под этим самым

призывом к защите мира коммунисты начали очередные репрессивные действия по

задавливанию антирежимных сил и деятельности, в первую очередь – в странах так

называемой народной демократии.

Именно так объясняются эти абсурдные противоречия в большевицкой политике

и пропаганде: с одной стороны визг про окружение, про военный сговор против «стран

социализма» и про их миролюбие, а с другой стороны – наибольшие в мире

мобилизованные армии, абсолютно военизированная экономика, не только лишь

содержание, но и демонстрация несусветной военной мощи. Во внутреннем отношении

первое должно оправдывать военно-тоталитарную систему «осажденной крепости», а

второе должно гасить революционно-освободительные, антибольшевицкие процессы.

Впрочем, различие между внутренней и внешней политикой у большевиков довольно

условное, не совпадает с понятиями других народов, оно сводится больше к количеству,

чем к качеству, как по отношению к целям, так и к соответствующим способам их

достижения.

Прибирая власть, верхушка постсталинского режима должна была провести

инвентаризацию, сложить баланс предыдущих большевицких наработок. При этом им

пришлось признать, что бывшая тактика все больше и больше теряет действенность, при

этом не ведет к внутренней стабилизации. А такую стабилизацию Кремль жаждет очень

сильно, но так, чтобы ни в чем не менять сути большевицкой системы, не ограничивать

господство коммунизма и московские завоевания. Правда, во внешнем отношении СССР

достиг небывалой мощи, завоевал сильную международную позицию, пришел к

серьезному техническому оснащению своего хозяйственного и военного потенциала. Все

это, на пару с благоприятной для Москвы международной обстановкой, казалось, должно

было бы обеспечить большевицкой империи и системе внутреннюю силу, крепость и

несокрушимость. Но в это же время то, что составляет основу каждого государства –

отношения между государством, его системой и властью – с одной стороны, а народом и

человеком-гражданином – с другой, выглядит в большевицком царстве хуже всего. В

этом вопросе нет ни просвета, ни даже перспектив на оздоровление отношений.

Большевизм вырвал огромные опустошения в народах, но не добыл настоящих

побед на главном направлении, во внутреннем покорении человека и народа. Он не смог

искоренить ни религию, ни национализм, не удалось ему уничтожить людские души,

индивидуальность каждого человека. Большевикам не удалось русифицировать

порабощенные народы, переварить их в один «советский народ», как и не получилось

воспитать поколения коммунизированных стадных людей. После тридцати пяти лет

безостановочного уничтожения всех противопоставляемых, непокорных элементов,

после такого же долгого монопольного формирования жизни и воспитания людей,

коммунистический режим борется с теми же самыми, каждый раз возрождающимися

противниками.

Насилие и террор, как оказалось, не были временным способом «военного

коммунизма», а остались неотъемлемой составляющей большевицкой системы, основой

ее власти. Однако действие террористической системы стало ослабевать, не взирая на

распространение ее применения и не уменьшаемое давление. Это четко проявилось как

раз в то время, когда большевицкая Москва достигла вершины своего могущества и

пользовалась самой благоприятной внешней ситуацией. Революционно-освободительная

борьба ОУН-УПА и массовый героизм украинского народа в процессе этой борьбы, и в

то же время подобные стремления и выступления других народов в крайне

неблагоприятной

послевоенной

ситуации,

убедительнейшим

образом

засвидетельствовали, что идейные побуждения национально-освободительной борьбы

сильнее, чем влияние большевицкой террористической системы. Такими же

показательными проявлениями того, что всесилие большевицкого террора переломлено,

стали забастовочные заговоры и повстанческие выступления в Восточной Германии

(Заговор и восстания начались 16 июня 1953 г. в Восточном Берлине выступлением

немецких рабочих, которые протестовали против увеличения норм выработки,

впоследствии требованиями стали свободные выборы и смена коммунистического

правительства; 17 июня эти выступления приобрели больший масштаб и охватили

забастовкой почти всех рабочих, которые начали восстание. Большевицкие войска

задушили восстание при помощи танков и пушек и расстрелами лидеров рабочих; по

данным западногерманского парламента (бундестага), были расстрелы 62 человека, а

25.000 арестованы.), и в сибирских концлагерях (О восстаниях и забастовках в

сибирских концентрационных лагерях, которые поднимали обыкновенно заключенные-

украинцы из ОУН и УПА, и начало которых восходит еще к 1946, подробнее написано в

книге «Московські вбивці Бандери перед судом» (Мюнхен, 1965), в разделе «Материалы и

документы» ч. 5: «Восстания и забастовки в большевицких концентрационных лагерях и

ссылках в 1946-1959 годах», стр. 455-456). Равнозначность этих взрывов с двух концов

советских владений, на разных, независимых шестеренках в системе террора, стала

символичной. В частности, массовая активная борьба политических заключенных, душой

и авангардом которой являются украинские националисты, в далеких сибирских лагерях,

в самом горниле абсолютного террора – поднимает и гонит волны сильнейшего

душевного потрясения, которые расходятся среди народов и будят энергию

освобождения.

Все это наглядные признаки того, что влияние террористической системы теряет

свое всевластие, что ее побеждают идейные побуждения к борьбе за свободу. Этот

перелом еще более важен тем, что он отчетливо проявлялся в обстоятельствах

наибольшего благоприятствия для большевизма и наиболее трудных для

освободительной борьбы. Моральный результат этого противостояния совершенно

противоположен соотношению физических сил обеих сторон. Это явление значительная

угроза для большевицкого господства, и постсталинские шишки в Кремле не могли

обойти это без пристального внимания.

Наследникам Сталина, как Маленкову, так и Хрущеву, было бы очень тяжело и

рискованно начинать свое правление еще большим закручиванием гаек общего гнета и

террора. Это стало еще более невозможным потому, что в традициях московского

самодержавия смена императора приносила некоторые послабления, по крайней мере –

сначала. Так же и смерть Сталина укрепила противорежимные настроения и вызвала

ожидание исправления внутреннего положения. К тому же, было бы тяжело придумать

успешные методы усиления сталинского террора и натиска, когда прежние методы

начали терять силу своего влияния и результатов. Поэтому коммунистические диктаторы

были вынуждены искать другие, дополнительные способы, чтобы противодействовать

разрушительному для большевиков моральному усилению освободительных движений и

свободолюбивых настроений.

Одним из таких способов, введенных Хрущевым и Булганиным, является разрядка

внешней ситуации. Предвестниками этой новой тактики было прекращение войны в

Корее и Индокитае, а после первой Женевской конференции (Первая после Второй

мировой войны Женевская конференция министров четырех сверхдержав: США,

Британии, Франции и СССР по вопросам «разрядки и мира» прошла 16 апреля 1954 г.)

Москва начала эту тактику все больше распространять и рекламировать.

Начало новой тактики во всей политике Кремля было продиктовано

внешнеполитическими обоснованиями. Предыдущий курс холодной войны привел к

такой стабильности фронтов, которая остановила дальнейшее продвижение

коммунистической экспансии. Было бы тяжело и нецелесообразно продолжать это

бесконечно без заметных результатов. Пришлось бы или идти на все большее обострение

и расширение конфликтов, приближаясь к Третьей мировой войне, или искать другие

решения развязки. Последнее и сделала Москва, стараясь удержать в своих руках

инициативу в международном развитии. Предлагая разрядку между коммунистическим

блоком и западными державами, она рассчитывает на более благоприятные

обстоятельства для коммунистического проникновения и распространения своего

влияния мирными способами, и на свою прибыль от расширения хозяйственных

взаимоотношений. Впрочем, гибкость и переменчивость тактики – это в политических

игрищах важный способ удерживать инициативу и принуждение противника к

оборонительной позиции. Москва старательно пытается пользоваться этим выверенным

способом.

Но не менее внешнеполитических повлияли и внутренние мотивы при последней

смене тактики в советской политике. Разрядкой взаимоотношений с западными

державами и непомерным пропагандистским раздуванием такого поворота большевики

хотят, вопреки своей предыдущей тактике, создать общее убеждение, что для их

нынешнего положения нет никакой угрозы извне, что они не имеют противников,

которых надо бояться, и что такая ситуация стабилизировалась на длительный срок.

Одновременно, своей политикой нормализации взаимоотношений с Западом Москва

старается обязать западные страны, чтобы они не проявляли никаких симпатий, не

давали поддержку для антибольшевицких, национально-освободительных движений.

Первое и второе должно было бы, согласно большевицким планам, затормозить развитие

этих движений, создать для них еще более трудную внешнеполитическую и

психологическую ситуацию. В таких обстоятельствах у порабощенных народов должно

было бы утвердиться убеждение, что позиции СССР навсегда нерушимо стабильны, и не

предвидится поводов для совмещения освободительной борьбы с какими-нибудь

внешними осложнениями для советов.

Второй частью этого маневра, рассчитанного на внутреннее укрепление

большевицкой системы, является создание впечатления, как будто в этой системе

проходят серьезные реформы, которые принесут заметное улучшение условий жизни и

больше свободы. Такие убеждения должны быть вызваны объявлениями о разрыве

КПСС с культом Сталина и некоторыми внутренними изменениями, специально

рассчитанными на пропагандистский эффект. Таким способом большевики хотят вызвать

к себе симпатию, пробудить среди порабощенных народов надежду на эволюцию

большевицкой системы и отвлечь их внимание от освободительной борьбы.

Вот такие планы можно увидеть по тактическим маневрам в политике Кремля в

последнее время. Они были вызваны, главным образом, событиями, которые

сигнализируют об опасном для большевизма процессе, что главная основа его

властвования – система тотального террора – перешла пик своей силы и ее влияние

начало уменьшаться. Чтобы предотвратить угрожающее развитие, большевики пытаются

привести к тому, чтобы порабощенные народы внутренне смирились с нерушимостью

большевизма, связали свою судьбу с российской империей и коммунизмом и видели

единственный выход в позитивном участии в его дальнейшем развитии.

В то же время большевики не собираются проводить существенные изменения,

реформировать свою систему. Детальное изучение материалов ХХ съезда КПСС

показывает, что цели большевицкой внутренней, национальной и внешней политики в

основе остаются неизменными, все планы направлены только на укрепление

большевицкой системы и распространение коммунизма. Точно так и новая тактика в

московской политике должна служить только успешному продвижению к тем же целям.

Между причинами, которые вызвали смену политической тактики Москвы и целями,

которых она пытается достичь измененной тактикой, существует прямое

противопоставление. Большевики хотят перехитрить те причинные факторы, которые

принуждают их к переменам, и их нейтрализовать.

Удастся ли им это? Будут ли последствия большевицких тактических маневров

соотноситься с их целями, или сильнее будут отвечать собственным причинам, которые

их вызвали? Окончательный ответ на эти вопросы даст сама жизнь. Но и теперь уже есть

достаточные основания для прогнозирования в том направлении.

Прежде всего, можно быть уверенным, что очень быстро все увидят разницу

между фактическим содержанием и целями новой тактики большевиков, их

пропагандистским позиционированием. Эта ложь может принести большевикам разве

что незначительный выигрыш во времени. Зато ее негативные последствия будут

несравнимо большими. Своей пропагандой про необычайные пользу и льготы для

народов и каждого отдельного гражданина СССР от новых планов и «реформ»,

большевики только подтверждают обоснованность таких требований и подкрепляют их.

Когда же действительность оказывается противоположной, такой же нетерпимой,

невыносимой, как и была до того, то это не только усиливает ненависть народов к

большевизму, но и внутреннюю уверенность против режима за его обман и лживость.

Правда, лживость была с самого начала одной из основных опор и характеризующих

признаков большевизма. Поэтому коммунистам и кажется, что доливание в давно

переполненную меру уже никак не навредит. Тем временем такими уступками

большевицкий режим документирует свои обязательства, и когда он с ними ни в коей

мере не справляется, то это добавляет морально-психологическое убеждение всем тем

силам, которые негативно относятся к существующему положению и не хотят с ним

смириться.

Подобные результаты, убийственные для большевицкого престижа, должны

использовать хрущевские методы отбеливания себя частичным признанием, что

большевицкие практики во времена Сталина были преступными. Всем известно, что

сегодняшняя верхушка КПСС и СССР принимала одну из решающих ролей в тех

практиках и должна нести за это ответственность. Во-вторых, осуждаемые сегодня

сталинские методы составляют становой хребет всей большевицкой системы. Разве что

сегодняшний режим в Москве по-настоящему порвал бы с предыдущими методами

большевизма и ввел бы человечный курс, соответствующий жизненным требованиям

народов и каждого человека – то этим мог бы хоть частично искупить свою вину за

предыдущие преступления. Но, это невозможно.

Перемены, которые хоть в какой-то мере отвечали бы справедливости и

стремлениям подсоветских народов, будут равнозначны коренной ликвидации

большевизма, коммунистической системы и российской империи – тюрьмы народов.

Такие перемены могут быть реализованы лишь путем бескомпромиссной борьбы с

большевиками и победой над ними, а не их руками. Если уж коммунистическая партия

сегодня отрекается от части своих бывших злодеяний, переписывая их на счет одного

только Сталина, но продолжает придерживаться тех же самых методов, тем самым она

представляет против себя наихудшее свидетельство – не только крайней моральной

нечистоплотности, но и полной потери политического сознания. Так как перед глазами

народа о переменах или бессменности большевицких методов свидетельствует вся

большевицкая система, которую каждый чувствует в повседневной жизни на

собственной шкуре, а не реабилитация большевицких вожаков минувшего, или какие-то

лишь административные реформы, или одиночные стремления, сделанные лишь на

показ. Таким способом народ не обманешь, а если Кремль думает, что это получится

сделать хрущевским подпрыгиванием – то лишь обманывает сам себя.

На ХХ съезде компартии ее главари задокументировали единственное в истории

проявление личной никчемности и подлости. Хрущев, описывая безумную преступность

диктатуры Сталина, имел огромное бесстыдство признаться, что он и другие ближайшие

«соратники Сталина» видели и понимали всю эту преступность, но молча содействовали

ей, страха ради, чтобы сберечь свою шкуру и положение. Не знаешь, чему больше

удивляться, самообнаженной ли никчемности Хрущева, Булганина, Микояна и других

«звезд», или поголовной подлости и безответственности всех участников съезда, которые

такое дно ставят во главе СССР и мирового коммунизма. Это действительно

исторический съезд, раскрывший моральную гниль коммунизма, верхушки и стержня

московской империи!

Большевики рассчитывают на то, что в порабощенных ими народах господствует

такое же лишение здравого смысла, чувства достоинства и ответственности, и что их

хитромудрые маневры будут восприниматься за чистую монету. В этом они сильно

просчитаются. Результатом такой тактики будет не только рост всеобщей ненависти, но

и распространение презрения к ним. Это будет новый, очень стойкий фактор, который в

психологическом плане преодоления последствий террора отыграет важную роль. В

сталинский период большевизм, при всей своей хищной чудовищности, выступал в

маске сатанинского фанатизма, что еще сильнее утверждало замораживающее влияние

его террора. Теперь Хрущев вывернул наизнанку и показал всем его настоящее нутро,

залатанное фальшью, жаждой власти и трусостью. Приспособление сталинских методов

террора, но в хрущевской маске, уже не будет иметь того парализующего влияния, а

будет вызывать еще более сильное сопротивление и ненависть.

Так как большевицкая тактика задабривания не приносит коренного улучшения

жизненных условий, не удовлетворяет национально-освободительным стремлениям

народов к свободе, тем самым продолжается сопротивление и борьба закрепощенных в

СССР наций с большевизмом. Выше упомянутые моменты будут добавлять

противорежимному сопротивлению и освободительной борьбе моральный стимул. В

этом самом направлении подбадривания будет действовать осознание того, что именно

прежняя борьба вынудила большевиков отступить с прошлых, казалось бы, нерушимых,

позиций. Пока что они пытаются контролировать ситуацию гибкой маневренной

тактикой, но тщетно. Борьба за свободу будет продвигаться далее с усиленной энергией.

Этого напора не выдержат большевики одними лишь маневрами, тяжело будет отбросить

его и контрнаступлением усиления террора. Вопреки своим первоначальным планам

большевицкая Москва будет вынуждена начать стратегическое отступление, идя на

фактические уступки. Этим воспользуется и укрепится борьба за свободу во всех

отношениях, в том числе и национально-освободительная борьба Украины и других

народов за свою государственную независимость и справедливый устрой.

31. НЕИЗМЕННАЯ СТРАТЕГИЯ МОСКВЫ

(НЕЗМІННА СТРАТЕГІЯ МОСКВИ)

Неизменная стратегия Москвы постоянно проявляется в двойственности ее политики:

вынужденными уступками успокоить тех, кто ей противостоит, и в соответствующий момент, а то и

одновременно с уступками, наброситься на них и быстро с ними расправиться. Эти методы она применяла

против поляков во время их выступлений в Познани и против венгров за их всенародное восстание. Так

что С.Бандера в этой своей статье предостерегает, что «любое обоснование надежды на другие, более

мягкие формы и способы московского существования – смертельно обманчивы».

Статья была напечатана в еженедельнике «Шлях Перемоги», Мюнхен, год 3-й, № 47/143 от 18.11

1956 г. Отрывок из нее под заголовком «Традиции и методы московских империалистов» появился в

ежемесячнике «Визвольний шлях», Лондон, год изд. ХІ/ХVII за октябрь 1964 г., в пятую годовщину со дня

смерти С.Бандеры, стр. 1057-1065.

Отношение большевиков к последним проявлениям самостоятельности польского

коммунистического режима и бескомпромиссное подавление освободительной

революции в Венгрии выявили цепочку проблем, которые относятся к вопросу так

называемой эволюции и демократизации большевизма и вопросам антибольшевицкой

борьбы.

На первый взгляд может показаться, что отношение Кремля к упомянутым

тенденциям в Польше было продиктовано совсем другими, противоположными целями и

действующими в большевицкой системе пружинами, чем в случае с Венгрией. Поэтому

кое-кто и думает, что за таким неожиданным скачкообразным изменением большевицкой

тактики – от уступчивости в развитиях польских событий до крайней жестокости против

венгерского восстания – должны стоять какие-то далеко идущие внутренние перемены, в

том числе и персональные рокировки в большевицкой верхушке. Но если при этом взять

во внимание последовательность большевицкой империалистической политики,

приходим к выводу, что в обоих этих случаях большевики действовали по одному

генеральному плану. Это не исключает того, что в игру могут вступать и внутренние

потрясения в большевицкой верхушке. Но это были бы, скорее, производные явления,

может быть, последствия, а не главные причины применения этих двух

противоположных тактик.

С самого начала оккупации этих стран и вплоть до последнего периода так

называемой десталинизации по отношению к Польше и Венгрии большевицкая Москва

проявляла полностью тождественные цели захватнической политики и применяла

одинаковые методы. Революционное кипение в Польше и взрыв революционной борьбы

в Венгрии зародились одновременно, на одной и той же почве. А про методы

большевицкой реакции в обоих случаях принимало решение одно и то же коллективное

руководство КПСС.

Так что нет оснований предполагать, что применение двух разных тактик было

последствием изменений в международной ситуации, в связи с военными действиями

Израиля, Франции и Англии против Египта. Эти действия, правда, в морально-

политическом отношении создали более приемлемую ситуацию для московского

хищнического нападения на Венгрию. Но Кремль хорошо знает положение политики

западных держав и считает устойчивым фактором то, что в настоящее время они не

предприняли бы какую-нибудь эффективную вооруженную кампанию по защите

подавляемой большевиками освободительной революции любого порабощенного

Москвой народа, даже в том случае, если бы не было злосчастного эпизода в Египте.

Значит, если развитие событий в Венгрии имело в оценке Москвой такое же

значение, как развитие событий в Польше, то не было бы такой разницы в большевицкой

реакции. Если же в этих двух случаях Москва заняла, – как для большевицких норм, –

диаметрально противоположные позиции, то это указывает как можно четче, что для нее

это были два абсолютно разных, противоположных в своих последствиях дела, не взирая

на их одинаковое происхождение и развитие. Эта разница оценок и применения двух

противоположных тактик иллюстрирует стратегию большевицкой политики в

свойственном, глубоком, а не уплощенном отражении.

Позиция Москвы по отношению к октябрьским событиям в Польше выдержана

еще в рамках смягченного, отделяемого от сталинизма курса большевицкой политики.

Попытки кремля подмазать и распространить легенду о разрыве с прежними,

сталинскими методами во внутренней и национальной политике, должны были затронуть

и сателлитные страны. Чтобы придать этой тактике признаки настоящих изменений

политического курса, Кремль вынужден был делать такие движения и спускать на

тормозах не раз такие явления, от которых побежали опасные трещины в большевицкой

системе тотального угнетения любой свободы. Когда Хрущев решился перейти на такую

тактику, то это произошло под давлением антибольшевицких настроений и сил, которых

не удалось в долгосрочной перспективе покорить одним лишь террором. Большевики

отчаянно пытаются вынужденные тактические уступки превратить в успешный способ

дальнейшей экспансивной политики, направленной на захват народов Азии и Африки

под свое влияние. Именно поэтому сегодняшние коллективные диктаторы в Кремле так

заботливо стараются сохранить и распространить в мире миф, что в пост-сталинский

период цели мирового коммунизма осуществляются по воле народов, человеческими,

демократическими методами.

Именно в таком плане Москва осуществляла свою сдержанную реакцию на

эмансипационные стремления компартии Польши, когда сориентировалась, что они не

переступают тех границ, которые Кремль считает допустимыми. Эта тактика, не обращая

внимание на незначительные потери, дает Москве сильные аргументы для укрепления

легенды об эволюции и демократизации пост-сталинской большевицкой системы. Даже

еще в разгар венгерского восстания Кремль пытался удержать эту легенду и подкрепить

ее заявлением от 30 октября об исправлении прежних ошибок в отношениях с так

называемыми народными демократами и про готовность установить взаимоотношения с

этими странами на условиях равенства и суверенности.

Когда сейчас после такого заявления Москва отбросила так заботливо

сохраняемую маску отстранения от сталинизма и со всей жестокостью перешла на

свойственную московско-большевицкую тактику погромов, то это было результатом

продуманно распланированной, неизменной стратегии московского империализма.

Кремлевские диктаторы точно отдавали себе отчет, что с таким крутым

поворотом сами разбивают легенду о внутреннем перерождении большевизма и в

значительной мере уничтожают уже достигнутую или намеченную от нее пользу. Это

ярко свидетельствует о том, что они считали невозможным и бесперспективным

дальнейшее применение смягченной тактики против Венгрии. Удержание этой страны в

большевицких тисках для Москвы важнее, чем вся польза и планы, связанные с курсом

открещивания от сталинизма. Скорее всего, Москва имеет ввиду не только подавление

национально-освободительной революции в Венгрии. Таким примерным погромом

освободительной

борьбы

большевики

хотят

парализовать

самостийницкие,

антикоммунистические движения и настроения во всех порабощенных странах.

Как недавнее осуждение сталинских методов и фальшивое смягчение

большевицкой системы, так и последнее неприкрытое возвращение к осуждаемым

методам являются следствием и доказательством того, что ни первая, ни вторая тактика

не могут навсегда закрепить московское господство над свободолюбивыми народами и

искоренить их самостийницкие и антикоммунистические устремления. Большевики

вынуждены менять тактику, или комбинировать одну с другой потому, что при

постоянном удержании одной системы антибольшевицкие силы приспосабливаются к ее

климату и вырастают до угрожающих для московской империи размеров. Но

переменчивость и комбинирование все равно не защитят антинародный и

нечеловеческий большевизм от неминуемого краха.

Возвращение большевиков к методам отчаянного террора и погрома в подавлении

венгерской освободительной революции отчетливо показало, что эти методы остаются

неизменной основой большевицкой тактики, главным и окончательным средством их

национальной политики. Если только возникает серьезная угроза для удержания

московского господства над любым порабощенным народом, тогда Москва

жесточайшим образом применяет свои методы погромщика, выработанные всем

развитием российского империализма и «рационализированные» его вершиной

эволюции – большевизмом. Это делается в таких случаях всегда, независимо от внешней

ситуации, от других планов и направлений московской политики. Решает только оценка

заседающих в Кремле тиранов, считают ли они необходимым и желаемым услужить

этим последним аргументом московскому империализму. Все остальные способы и

методы имеют вспомогательное, второстепенное значение. Москва может их в любой

момент отбросить, когда захочет оперировать неприкрытыми когтями хищника.

В соответствии с этим все народы, которым приходится иметь дело с Москвой, в

частности те, которые борются за свое освобождение, вынуждены направлять свои силы

и стремления, тактику и стратегию своей борьбы на этот основной способ действия

московского империализма, на его беспощадную хищническую тактику. Любое

обоснование надежды на другие, более мягкие формы и способы московского

существования – смертельно обманчивы.

32. ПЕРВЫЕ ВЫВОДЫ

(ПЕРШІ ВИСНОВКИ)

Основываясь на уступчивости Москвы в деле Познаньских волнений, и ее хищнической реакции

на венгерское восстание, автор этой статьи «Первые выводы» раскрывает те границы, старательно

замаскированные большевиками, за которыми заканчивается влияние тактических соображений, а

решающими становятся лишь требования захватнического московского империализма. В верности

утверждений и выводов этой статьи можно было убедиться в течение следующих лет, когда Москве стали

сопротивляться такие ее сателлиты, как Румыния, Болгария и Чехо-Словакия.

Статья была напечатана за подписью С.Бандеры в «Шляху Перемоги», Мюнхен, год ІІІ, № 48/144

от 25.11 1956 г., перепечатана в сборнике статей «Большевизм і визвольна боротьба», Библиотека

Украинского Подпольщика, № 5, изд. ЗЧ ОУН, стр. 455-460.

Грязное, неприкрытое убийство людей, которое московские варвары творят в

Венгрии на глазах у всего мира – это на самом деле никакая не новость в большевицкой,

и вообще в московской, практике покорения народов и уничтожения непокорных. Ведь

большевики с самого начала своего властвования систематически применяют точно

такие же методы против Украины и других порабощенных народов, к тому же в еще

больших и жесточайших размерах. Поголовное уничтожение с помощью оружия

свободолюбивого населения, вместе с женщинами и детьми; спланированные и

организованные стремления заморить весь народ голодом и холодом, каторжным трудом

и лишением последних для жизни средств; массовые выселения и переселения в страны

страшной медленной смерти – все это старые практики московско-большевицкого

зверства.

Мир безразлично молчал, когда большевицкая Москва уже почти сорок лет

такими методами пытает и разрушает Украину, Беларусь, народы Кавказа и Туркестана.

И скорее всего, такое безразличие происходит не от незнания или непонимания того, что

творится в страшной совдепии! Но и теперь повторение большевицких зверств в Венгрии

вызвало морально-политическое потрясение и реакцию западного мира, как будто он

впервые узнал о таких методах и зверствах Москвы, или будто он очнулся от

непробудного сна.

Это пробуждение вызвано двумя главными причинами. Во-первых –

западноевропейские нации почувствовали непосредственную близость страшных когтей

московского медведя и отчетливо осознали, что большевицкая угроза в следующую

очередь просто накинется уже на них. Во-вторых – большевицкие погромы в Венгрии

бесследно развеяли все иллюзии, что большевизм после смерти Сталина начал

перерождаться, что его методы становятся мягче, человечнее, и что агрессивность

московского империализма начала притупляться, по крайней мере, в вооруженно-

насильственных формах действия.

Такие усыпляющие миражи навеяла мировому политическому мнению не только

ехидная большевицкая тактика и рафинированная пропаганда. То же самое делала вся

продажная распадническая международная мафия, которая находилась в тайном союзе с

большевизмом. И та же трусливая, соглашательская политика западных держав по

отношению к большевицкой Москве добавляла штрихи к всеобщему обдуриванию

собственных народов.

И в тот час, когда убаюканное политическое чутье западных народов впало в

гипнотический сон, настало неожиданное пробуждение от большевицкого удара в

Венгрии. Потрясение вызвала не столько сама жестокость большевицких зверств, так как

мир стал безразличен к чужому горю, когда оно далеко, – но именно близость и

неожиданность такого удара. Глубокие антибольшевицкие брожения овладели

настроением западноевропейских народных масс, не склонных к таким волнениям. И

даже различные сознательные и бессознательные прихвостни и подпевалы московского

коммунизма на Западе, которые из-за неожиданного разворота большевицкой тактики

очутились в позорном кругу всеобщего внимания, начали отрекаться от коммунизма и

осуждать деятельность Москвы в Венгрии.

Большевицкие погромы для подавления освободительной революции венгерского

народа ярко показали, что природа московского империализма и коммунистического

режима ни в чем не изменилась, что Москва не хочет выпускать ни одной жертвы из

своих лап, а когда какой-либо народ восстает против коммунистического гнета и

московской эксплуатации, тогда она показывает свои звериные когти. Жестоко утопив

восстание венгерского народа в крови так называемое коллективное руководство Кремля

проявилось перед всем миром в правдивом свете, как последовательный преемник и

наследник ленинско-сталинских методов. Вся шумиха про смену курса и отказ от

сталинских методов оказалась подлой ложью.

Таких последствий точно не желали себе кремлевские диктаторы. Об этом четко

свидетельствует одновременное применение другой тактики против Польши. Если уж

своей жестокостью против венгров большевики перечеркнули свои тактические планы,

это указывает на то, что решающими оказались другие, более важные для них мотивы.

Сравнительный обзор этих двух случаев – большевицкой реакции на события в

Польше и в Венгрии – обнажает тщательно скрываемые большевиками границы, за

которыми заканчивается влияние тактической целесообразности, а решают только голые

намерения московского захватнического империализма. Этот вопрос стоит рассмотреть

основательнее, потому что ответ на него дает основы для познания стратегии

большевизма и для предусмотрения большевицкой реакции в критических ситуациях. В

газетной статье можно только отметить самые важные моменты.

В чем же основная разница между беспорядками в Польше и Венгрии в начальной

их стадии? Подчеркиваем: в начальной стадии упомянутых событий в обеих странах, так

как в дальнейшем развитии разница стала полностью очевидной. Тем временем

большевицкая реакция сразу была различной, не обращая внимания на поверхностное

подобие первых выступлений. В Венгрии большевики с самого начала выступили с

танками и пушками против демонстраций, а в Польше, после встречи верхушки КПСС с

Центральным Комитетом компартии, который начал разрядку ситуации, прекратили уже

начатые приготовления к военной реакции.

В Польше компартия смогла в то время хитрой тактикой овладеть

разбушевавшимися самостийницкими настроениями масс, втиснуть их в свое русло и

удержать в приемлемых для Москвы границах. Гомулка и его сторонники, использовали

свою марку национал-коммунистов, сыграли роль глашатаев национально-

самостийницких стремлений Польши. На самом же деле их претензии к Москве не

продвинулись дальше требований некоторой автономии для польской компартии,

уменьшения централистского давления Кремля и внутренне-партийных просчетов в

кадровой политике по отношению к наиболее скомпрометированным предыдущими

коммунистическими практиками личностям. То, что они отстаивали из национальных

требований польского народа, ограничивалось минимальными уступками, на которые

коммунистический режим вынужден был пойти, чтобы хоть частично разрядить

напряжение антикоммунистических и антимосковских настроений и предотвратить

неминуемый взрыв.

Московские вершители поняли, что такое внутреннее отступничество испытанных

коммунистов не переходит явных границ хрущевской тактики открещивания от

сталинизма, выдвижение их во главу компартии и режима и их скромные реформы будут

действовать, как предохранительный клапан. В угрожающей ситуации Москва тоже

соглашается на незначительные послабления, «шаг назад», если этим обеспечивает себе

возможность потом сделать «два шага вперед». Решающее значение для Кремля играла

гарантия, которую давал Гомулка, что в Польше будет сохранена коммунистическая

система, диктатура коммунистической партии и остаются гарнизоны советской армии.

Это краеугольные камни московского властвования над покоренными народами. Если

эти столпы остаются нерушимыми, то все остальное имеет временный, второстепенный

порядок для Москвы.

Напротив, в Венгрии первые демонстрации сразу придали совсем другое

направление развитию событий. В Будапеште вышли на улицу народные массы с

четкими революционными, антимосковскими и антикоммунистическими настроениями и

с такими же лозунгами. Компартия – ни как целость, ни какая-либо ее часть – не имели

никаких видов на остановку или оседлание народной волны. Большевики, вместе со

своей агентурой,– верхушкой компартии в Венгрии, сразу решили, что для удержания их

господства нет других путей, кроме как удушения революции насилием. И они

последовательно пошли по этой линии. А временные уступки и компромиссы с

требованиями революции они делали только из тактических соображений, чтобы

воспользоваться в свое время и не быть полностью отстраненными в критический

момент.

Первый вывод из этого сравнения такой, что для большевиков самым важным

делом и в то же время критической линией, за которой политическая тактика не имеет

значения – удержание диктатуры компартии в захваченных странах. Постоянное

пребывание советских гарнизонов является основным стержнем московского

присутствия. Армия несет основную тяжесть советской оккупации только на начальной

стадии и в критические моменты покорения какой-нибудь страны, а обычно она

выполняет роль обеспечивающей подпоры. Постоянное господство Москвы над каждой

страной осуществляется тотальной коммунистической системой, которая забивает в

колодки все проявления жизни, весь народ и каждого человека. Компартия и

коммунистический режим являются надежнейшей гарантией покорности Москве. Через

свою враждебность к свободе, к желаниям и жизненным потребностям собственной

нации они вынуждены опираться на насилие коммунистического аппарата и на силы

московской империи, чтобы удерживать свою власть, постоянно. А из этого вытекает

устойчивая зависимость от Москвы и безысходность ей служить.

Если удерживаются эти гаранты московско-большевицкого господства над какой-

либо страной, по под давлением безысходности большевики могут идти на различные

временные уступки национально-политическим, экономическим, религиозным и

культурным стремлениям данного народа. Вспомним, что и при Ленине, и при Сталине

были такие оттепели и смягчения режима, когда большевикам приходилось совсем туго.

Были НЭП, «украинизация», возвращение «украинизации» во время последней войны. А

потом, когда большевики укрепят свое положение, приходит новое закручивание

режимных гаек. Для Москвы самое важное – только бы удержать в руках вожжи, даже

если для этого надо на некоторое время их ослабить.

Второй вывод из сравнения развития событий в Польше и Венгрии – это

очередное подтверждение, что когда дело идет к разрушению коммунистической

системы и диктатуры коммунистической партии, тогда большевики концентрируют свои

вооруженные силы и расправляются с данным народом самым жестоким способом.

Кое-кто хочет этим обосновать точку зрения, что в подбольшевицких условиях

невозможен и нерационален революционный путь освобождения, а постепенным

эволюционным способом народ может достичь свободы. Это точка зрения самообмана.

Около сорока лет истории большевицкого закрепощения народов дает множество

примеров, когда большевики на какое-то время вроде как подыгрывают постепенному

распространению свобод для какого-нибудь народа, в разных участках жизни, а потом

неожиданно обостряют курс и громят не только все достижения этого процесса, но все те

национальные силы, которые в нем проявились. У большевиков вопрос перехода от

смягченной тактики до полного уничтожения зависит, прежде всего, от содержания и

степени самостийницкого процесса. Когда дело доходит до расшатывания московского

господства и коммунистической системы, тогда Москва действует без маски, вне

зависимости, имеет ли она дело с революционным взрывом или спокойным

эволюционным развитием.

Одновременность погромов в Венгрии и уступчивость в Польше ярко

подтверждает, что большевики всегда готовы к хищному прыжку из скрытой позиции.

Любое эволюционное развитие дает им возможность действовать планово и выбирать

самый удобный момент и способ для нанесения сокрушительного удара. Революционная

борьба, напротив, создает ситуацию двух враждующих сторон, и большевики теряют

безраздельную инициативу в ситуации. Но важнее то, что национальная революция

уничтожает весь аппарат, которым большевизм разъедает и покоряет нацию изнутри.

Революция прокладывает разлом фронта между народом и предательской компартией,

которая служит врагу. Каждый революционный взрыв подкашивает большевицкую

систему порабощения и выправляет положение народа в его затяжной освободительной

борьбе, если он эту борьбу продолжает, не смотря на жертвы.

33. ПОДЗАБЫТЫЙ ОПЫТ

(ПРИЗАБУТА НАУЧКА)

Старания западных политиков найти способ сосуществования с империалистической Москвой

оставило следы и среди некоторой части украинского сообщества на чужбине. Главными спикерами такого

«сосуществования» и ставки на коммуно-комсомольские кадры в борьбе против Москвы были: правое

крыло Украинской Революционно-Демократической Партии (УРДП), возглавляемой Иваном Багряным и

ее левое крыло с Иваном Майстренко, а также аппарат Заграничного Представительства УГВР. Так что в

своей статье «Призабута научка» (напечатана за полной подписью в еженедельнике «Шлях Перемоги», год

ІІІ, № 50/146 от 09.12 и 51/147 от 16.12 1956 г.) Степан Бандера, на исторических примерах из недавнего

прошлого и современности, выявил вред новейшего советофильства и его прислуживания чуждым силам.

Про собственные кадры борцов автор писал в статье «19. К вопросу об основных кадрах национально-

освободительной революции» – настоящего сборника.

Коэкзистенциальный курс, который еще месяц назад господствовал в

международной политике, и, казалось, на долгий срок определял ее развитие, вызвал и в

украинской политической жизни на чужбине буйный рост породненного с ним

декадансного горлопанства. Подняло голову новейшее советофильство, выдвинутое

новыми прислужниками, которое, используя душащую международную ситуацию,

выступило в новой форме. Правда, в нынешней атмосфере, очищенной психологически-

политическими брожениями, которые вызвала национальная революция в Венгрии,

всяческие советофильские силы и течения совсем затихли. Но это только замирание и

прятки. Большевизм и его соратники будут сильно стараться, чтобы подкормить эти

ферменты идейно-политического разложения и использовать их работу при первой

возможности. Поэтому есть смысл осветить грунт и корни этого разлагающего явления,

показать способы и последствия его деяний, чтобы обезвредить на будущее.

Современное советофильство имеет множество общих черт с громким когда-то

постреволюционным советофильством. В действительности современное отличие этого

явления значительно хуже первоначального. Это в одинаковой мере касается его почвы,

возбудителей и последствий. Особое значение имеет то обстоятельство, что

современный рецидив возник после того, как на опыте прошлого проявились

бессмысленность и вред советофильских тенденций. Именно поэтому, чтобы правильно

оценить проявление этого перерождения, необходимо припомнить развитие и

последствия его первичного появления перед тридцатыми годами.

Течение советофильства развилось на Западных Землях Украины под польской

оккупацией и среди украинской политической эмиграции в эпоху НЭПа и так

называемой «украинизации» на подсоветской Украине. В его поток попали разные

политические и общественные деятели, которые не имели особых симпатий к

коммунизму или москвофильству, но искали какой-нибудь «ориентации», какого-то

более легкого выхода, опоры и помощи в той затяжной и, казалось бы, безвыходной

ситуации. Психологической подоплекой советофильства был морально-политический

слом после поражения национально-освободительной борьбы и неподготовленная

реакция на гнет польской оккупации ЗУЗ и на безразличное отношение западных

государств к украинскому делу. Политическим топливом для этой тенденции было то

развитие разных участков украинской национальной жизни, которое происходило на

Средних и Восточных Землях в период НЭПа и «украинизации».

Первое советофильство основывалось на следующих основных постулатах: в

УССР развивается новая форма украинского государства. Несмотря на то, что у нее есть

огромные недостатки, например, отсутствие суверенитета и коммунистическая система,

она дает Украине большую пользу и несет в себе существенные задатки для исправления

и совершенствования. УССР создает базу и рамки для развития всех участков жизни

украинской нации и должна стать опорой для сохранения и развития украинства в других

частях Украины и на чужбине. Поэтому украинцы за пределами УССР должны признать

ее как украинское государство и поддерживать ее, а не отвергать.

Распространению таких взглядов и настроений на Западных Землях и среди части

политической эмиграции способствовал смягченный курс большевицкой политики, а

именно – так называемая украинизация. Но сознательные, патриотические круги СВУЗ

(Средних и Восточных Украинских Земель) не прикладывали к этому своих рук. Они уже

хорошо познали суть большевизма и не имели никаких иллюзий по отношению к

искренности и длительности большевицких смягчений.

Очевидно, украинские патриоты, действуя в разных проявлениях украинской