Песочные часы

Культпоход на «Евгения Онегина»

Моя мама стояла во дворе и разговаривала с Аниным и Мишкиным папой. А мы с Аней и Мишкой неподалеку от них обсуждали пропажу хоккейной клюшки. Клюшка была общая, одна на всех, а Мишка ее спрятал и не отдавал.

— Зачем клюшку стырил? — нападали мы на Мишку.

— Век свободы не видать — не тырил! — не признавался Мишка.

— Брешешь! Спер, так отдай по-честному!

— В гробу я видел вашу клюшку!

— Ну, погоди, гад, — сказала Аня. — Если узнаем, что это ты свистнул клюшку, мы всем двором из тебя сало выдавим.

Я вдруг заметила, что дядя Толя и моя мама не разговаривают, а смотрят на нас.

— Ужас! — воскликнула моя мама. — Где они этого набрались!

— На улице, негодяи такие, где же еще, — объяснил дядя Толя.

— А чего? — удивилась Аня. — Чего мы такого сказали?

— Они даже не понимают! — всплеснула руками моя мама. — Наши дети! Какой стыд! А виноваты мы сами! Мы им мало уделяем! Не прививаем!

— Как им привьешь? Школа и улица!

— А искусство? Классика? Тем более, есть возможности! Необходимо водить их почаще, и именно на классику! Пусть даже они не всё поймут. Сама атмосфера театра будет на них исподволь действовать облагораживающе.

В воскресенье утром дядя Толя повел нас в Большой театр на оперу «Евгений Онегин». С нами пошла еще Валя. Она знала содержание — ей перед уходом рассказала бабушка. Валя была очень довольна, что мы ее с собой взяли. Она дала нам по мандарину, а сама за дорогу съела три.

Конечно, до этого мы бывали в театрах — и в Детском, и, конечно, в Вахтанговском, даже и в Большом один раз — на детском балете «Аистенок», где одну из перелетных птиц танцевала мама Наташи Абрамовой. Но на опере — никогда.

В театре, пока мы гуляли по фойе, многие зрители здоровались с нами, а некоторые с улыбкой смотрели нам вслед. Это от того, что они узнавали дядю Толю. На улице его тоже все узнавали, потому что он играл в фильме «Вратарь», и кричали вслед: «Карасик!» Но здесь, конечно, никто не кричал, потому что исподволь действовала облагораживающая атмосфера театра.

Мы поднялись по лестнице и заняли свои места — в ложе первого яруса. Кроме нас тут никого не было, но мы все равно вели себя культурно: уже, наверно, и на нас начала исподволь действовать облагораживающая атмосфера. Дядя Толя сходил в буфет и принес нам конфет и мандаринов.

Люстра начала медленно-медленно тускнеть, и одновременно с наступающей темнотой наступала тишина в зале. В этой тишине то там, то тут раздавалось покашливание, словно люди торопились выпустить все накопившиеся в груди звуки перед тем, как надолго замолчать. Я на всякий случай тоже откашлялась. Вслед за мной откашлялись Аня и Мишка. А Валя высморкалась: она во всем любила поступать по-своему.

— Ну, затихли! — сказал дядя Толя. — Слушайте! Увертюра!

Началась музыка. Сейчас раскроется занавес. Но музыка все не кончалась и не кончалась, а занавес все не раскрывался и не раскрывался, и я забеспокоилась: неужели заело шнур, за который тянут? Такой случай произошел недавно у нас в школе на вечере самодеятельности, но чтобы в Большом театре!

И вдруг занавес мягко и бесшумно раздвинулся. На ярко освещенной сцене перед крыльцом дома сидела старушка в чепчике и мешала ложкой в большом тазу, в котором ничего не было.

— Дядя Толя, — спросила Валя, — это Татьяна или Ольга?

Дядя Толя не успел ответить, потому что на сцену выбежали девушки в сарафанах и запели, а старушка стала им громко подпевать. Мы ждали, когда же они, наконец, напоются и заговорят нормально. Но они пели и пели, и кто бы ни выходил на сцену — тоже сразу принимался петь.

— Дядя Толя, а дуэль скоро? — спросила Валя.

— Во втором акте. Сиди спокойно.

Валя несколько минут посидела спокойно, а потом начала крутиться и подкладывать под себя то одну ногу, то другую.

— Ты чего? — спросил дядя Толя.

— Я хочу по-маленькому, — объяснила Валя.

— Дай послушать, — попросил дядя Толя.

Валя потерпела еще полминуты и снова заёрзала.

— Я больше не могу, — сказала она. — Я шесть мандаринов съела.

— Тьфу ты, чтоб тебя! — вздохнул дядя Толя. — Ну, пошли. Как только они вышли из ложи, Аня повернулась к Мишке и сказала:

— А вот слабо тебе кинуть вниз корку!

Мишка сейчас же привстал со стула и швырнул вниз корку от мандарина.

— Дурак! — испугалась Аня. — Сейчас там заорут.

Но внизу никто не заорал.

— Не попал, — разочарованно сказал Мишка и замахнулся, чтобы бросить еще одну корку. Аня треснула его по руке. Корка выскочила из Мишкиной руки и упала вниз. Я засмеялась. Мишка обернулся ко мне и сказал:

— Чего ржешь? Спорим, слабо кинуть!

— А вот не слабо!

— Ну, кинь!

Я зажмурилась и кинула. Мишка перевесился через барьер и отпрянул:

— Там какой-то военный мне кулаком погрозил! — сказал он испуганно.

Вернулись дядя Толя с Валей.

— Дуэли еще не было? — озабоченно спросила Валя.

— Ничего еще не было, — ответил Мишка.

И мы опять стали смотреть на сцену. А там всё пели и пели. Хуже всего, что мне захотелось туда, откуда только что вернулась Валя. Но я стеснялась сказать об этом дяде Толе. Он так внимательно слушал. Даже глаза закрыл. Я стала притоптывать ногами. Дядя Толя открыл один глаз и сказал:

— Брось дурака валять.

Но я ничего не могла с собой поделать. Притоптывала и тоненько-тоненько скулила, вот так: и-и-и!..

— Да вы что, дома не успели, что ли? — догадался дядя Толя. — Пошли! И остальные уж давайте заодно.

— Я еще не хочу, — сказала Аня.

— А я вообще никогда не хочу! — гордо заявил Мишка. Когда я, радостная и довольная, снова заняла свое место в ложе, Валя сказала:

— Вы ничего интересного не пропустили: дуэли еще не было. Дядя Толя, я забыла: Евгений убьет Онегина, или Онегин Евгения?

— Евгений Онегина. То есть наоборот. Тьфу! Дайте же мне, наконец, послушать!

Я заметила, что у Мишки на коленях совсем не осталось мандариновых корок, а раньше лежала целая кучка.

— Ты что, все корки вниз покидал? — спросила я.

— Он их сожрал, — ответила Аня. — Я ему говорю: «Слабо тебе их сожрать!» Он и сожрал. Он на «слабо» что хочешь сделает.

Мишка сидел с выпученными глазами и с высунутым языком и дышал часто, как собака. Мы с Аней стали по очереди дуть Мишке на язык, чтобы охладить его. Дядя Толя дернул меня за косу, а Аню щелкнул по затылку. Мы притихли и уставились на сцену. А там все пели и пели. У меня затекла спина, а тут еще Валя привалилась ко мне и громко засопела. Я отпихнула ее, но через минуту она снова начала наваливаться на меня.

— Ты хоть не храпи, — попросила я. — А то я и так ничего не понимаю.

— Я храплю, потому что у меня гланды, — объяснила Валя. — Ты, если хочешь, можешь положить мне голову на плечо.

Я положила Вале голову на плечо. Но я не привыкла спать сидя, да и пение мешало. Все же, должно быть, я вздремнула, потому что не заметила, как кончился первый акт. Я только услышала звуки аплодисментов и увидела артистов, которые наконец-то не пели, а кланялись. Мы им так хлопали, что у нас потом даже ладони зудели. Мы хлопали от радости, что кончился первый акт.

— Ох, братцы, — сказал дядя Толя, — надоели же вы мне! Ладно, пошли мороженое есть.

Вдруг дверь открылась, и в ложу вошли маленький усатый генерал и высокая женщина в длинном платье.

— Безобразие! — закричала женщина, протягивая дяде Толе корки от мандаринов. — Хулиганство! Вы отравили нам всё наслаждение от оперы!

У меня от страха задрожали колени. Мишка отбежал в дальний угол и стал смотреть вниз, как будто увидел что-то ужасно интересное. Генерал молчал и только сопел.

— Мишка! — загремел дядя Толя. — Что это такое, я тебя спрашиваю!

— А что? — спросил Мишка.

— Я тебе покажу «а что»! Что это тебе, зоопарк, что ли?!

— Ой! Карасик! — воскликнула вдруг женщина. Заулыбалась, поправила прическу и заговорила добрым голосом: — Очень, очень приятно познакомиться! А это, значит, сынок ваш? Тоже, наверно, в артисты пойдет? Сразу видно! Ну очень! Очень приятно! Всего вам самого доброго! Извините!

И она потащила удивленного генерала к выходу.

У дяди Толи лицо покрылось красными пятнами.

— А ну вас к черту! — сказал он. — Пошли домой!

— А дуэль? — спросила Валя.

— Дома вам будет такая дуэль, что ни лечь, ни сесть! — пообещал дядя Толя. — И чтобы я еще хоть раз в жизни!..

Вечером дядя Толя позвонил моей маме и нажаловался. И мне очень влетело. Мама кричала, что ей за меня стыдно, это уму непостижимо, как можно так себя вести на гениальной опере.

А откуда я знала, что она гениальная? Нам же не сказали!