Песочные часы

Внезапно ужаленный князь

На экзамене по математике устной в шестом классе я засыпалась. Завязла, как в трясине. Напрасно Евгеша с молчаливого согласия экзаменационной комиссии — двух сонных учительниц — кидала мне спасательные круги в виде наводящих вопросов. С каждым наводящим вопросом я не только не выкарабкивалась, а наоборот, погружалась все глубже и глубже и, наконец, захлебнулась.

Евгеша развела руки, как бы желая сказать: «В таких случаях медицина бессильна». Комиссия проводила меня кислыми взглядами.

Мысль о переэкзаменовке действовала на меня так, словно я сожрала какую-то отраву, и она медленно распространяется по всему организму. Сначала вроде бы ничего. Даже какое-то, слабое, конечно, чувство облегчения: когда она еще будет, эта переэкзаменовка. Но чем ближе я подходила к дому, тем сильнее меня скручивало. Во-первых, предстоял очередной жуткий скандал. Меня прямо затошнило, когда я представила себе мамину реакцию. Во-вторых, пропащее лето: все время будет маячить переэкзаменовка, а это что за отдых? В-третьих, я же никогда не пересдам. Я математику не знаю, ничего в ней не петрю. Если на контрольных и опросах я как-то выкручивалась с помощью списыванья и шпаргалок, то на переэкзаменовке такой надежды нет: пересдавать-то будут такие же тупицы как я. Если только такие существуют. Что вряд ли.

В общем, когда я подошла к дому, я была самым несчастным человеком на свете. А хуже всего то, что я упаду в глазах всего двора.

Во дворе Валя, подняв голову к балкону второго этажа, вела дискуссию с Мишкой Рапопортом о стихотворении Пушкина «Песнь о вещем Олеге». Вернее, о двух строчках из него: «Как черная лента вкруг ног обвилась, и вскрикнул внезапно ужаленный князь». К чему относится слово «ужаленный»?

— Я считаю, — говорила Валя, — что нужно произносить: «И вскрикнул! Внезапно ужаленный князь».

— А я считаю, — возражал Мишка, жуя бутерброд, — «И вскрикнул внезапно! Ужаленный князь». Ясно же, что он вскрикнул внезапно!

— А мне ясно, что он внезапно ужаленный!

Счастливые! Сдали экзамены, теперь о чем угодно могут рассуждать. Они и меня начали втягивать, но мне было безразлично, внезапно вскрикнул князь или не внезапно. Если бы я получила хоть троечку с двумя минусами, тогда бы другое дело.

Я вошла в подъезд и, тормозя на каждой ступеньке, стала подниматься.

Сверху кто-то спускался. Я испугалась, что это моя мама и что скандал начнется прямо тут, на лестнице. Но звук был другой: что-то шуршало и дребезжало. Это Наташка съезжала по перилам. Мы с ней часто при спуске пользовались этим видом транспорта. Дребезжали Наташкины пуговицы о перила.

Она поравнялась со мной, слезла с перил и сообщила:

— А у нас сегодня мышь в мышеловке ощенилась тремя мышатами! Приходи посмотреть. Ах, да!

Лицо ее выразило чувство сожаления. Она снова взгромоздилась на перила и поехала вниз.

Дело в том, что мы с ней несколько дней тому назад поссорились. Из-за чего — я уже забыла, да и она сама вряд ли помнила. Мы ссорились довольно часто, может быть, оттого, что очень дружили. Но быстро мирились.

Мама по моей унылой роже сразу догадалась о моем провале. И скандал разразился. Но продолжался не очень долго, потому что мама опаздывала в театр. Она сказала:

— Но когда я вернусь, я с тобой поговорю. И — ох, как я с тобой поговорю!

Вот этого я больше всего не люблю, когда мама оставляет часть нерастраченной энергии на потом.

Она ушла, а я поплелась в ванную реветь.

Потом умылась, подождала, пока у меня отпухнут нос и глаза, и пошла к Наташе. Я и забыла, что мы с ней в ссоре. Этим обычно наши ссоры и кончались.

Мне открыла Наташина старшая сестра Катя.

— Она в булочную пошла, — сказала Катя. — А ты мышь пришла посмотреть?

Она провела меня на кухню. Там на полу возле плиты стояла клеточка мышеловка, а в ней сидела мышь, и рядом с ней лежали три голых розовых мышонка. Я просто завизжала от восторга. Ну и чудо!

— Она что, их прямо в мышеловке родила?

— Ну да!

— Прямо вы видели как?!

— Нет, когда она попалась, мышат не было. А потом смотрим — мышата.

— А что вы с ними будете делать?

— Мы хотим их приручить. Мама не возражает. Главное, бабушку уговорить.

Я попросила отдать мне одного мышонка на воспитание. Катя согласилась.

Пришла Наташка, и мы втроем начали решать, чем кормить пленников. Катя сказала, что кормить надо взрослую мышь, а мышата будут питаться материнским молоком. Мы сунули в мышеловку кусочек колбаски, но мышь есть не стала. Кате пришла в голову мысль напоить мышь молоком из пипетки. Но ничего у нас не получилось, только забрызгали пол молоком, а на нас с Наташкой напал такой смех, что мы повалились на пол и задрыгали ногами.

В этот момент хлопнула дверь нашей квартиры. Настроение сразу упало. Я пошла домой. Не хватало еще, чтобы мама пришла за мной и Наташка узнала бы о моей переэкзаменовке.

Мама открыла дверь и, не взглянув на меня, прошла на кухню. Копит силы. Мама молча чистила картошку (у Ксении был выходной, она пошла в кино). Потом залила ее водой, поставила кастрюлю на плиту и всыпала в воду пол-ложки сахара.

— Это сахар! — робко подсказала я.

— Что? — спросила мама. — Где сахар? Нет, какой кошмар! Я просто не могу прийти в себя!

— Я пересдам! — завопила я. — Честное слово! В лагерь возьму учебники и буду зубрить!

— При чем тут это! — сказала мама. — Борис Евгеньевич разводится с Машей! Только что в театре об этом стало известно! Он прислал ей письмо, что от нее уходит. Она в ужасном состоянии.

Я не сразу даже сообразила, о ком она. Потом дошло: о Наташиных родителях.

— Поссорились? — спросила я.

— Нет! Влюбился! В молодую женщину! И ушел к ней! Бросил семью!

Как видно, маму эта новость здорово поразила: никогда о таких вещах она со мной не говорила, а тут — не могла молчать.

— Как это — влюбился? — удивилась я. — Он же старый.

— Пятьдесят два года, не такой уж старый! Главное, такая благополучная семья! Двое детей!

— А эта? Неужели тоже влюбилась? В лысого?

— Откуда я знаю! Скорее всего, позарилась на имя… Бедная Маша!

«…A скандала-то не будет!» — подумала я.

— А дети! — переживала мама. — Ну, Катя — она уже студентка, почти взрослая, но Наташа! Двенадцать лет! Самый трудный возраст! Она так обожает отца!

Мама еще долго вздыхала и ахала, обсуждая сама с собой это событие, а когда вернулась к моей переэкзаменовке, оказалось, что основную часть своих переживаний она выплеснула, и мы спокойно обо всем договорились: я еду в лагерь, беру учебники и там занимаюсь, а за неделю до переэкзаменовки возвращаюсь, а тем временем мама договорится с моей учительницей, и она меня подготовит. И уж если я тогда!.. Но я заверила маму, что уж тогда-то!..

На следующий день я вышла во двор и увидела Валю, которая сама с собой играла в теннис, отбивая мяч к стене дома. Она сразу перестала играть и спросила:

— Ты уже знаешь про Наташкиного отца?

— Знаю, — ответила я.

— Правда, это подло с его стороны?

— А что? А что? — спросила Аня, которая как раз вышла из своего подъезда.

— У Наташки отец с матерью разводятся! — хором объяснили мы с Валей.

— Да-а? — удивилась Аня. — С чего это они? Поссорились?

— Нет, влюбился! — охотно объяснила я. — В молодую женщину. Позарился.

Мы сели на скамейку и принялись обсуждать. Аня сказала, что ее родители вообще никогда не ссорятся, ее папа, если и кричит, то только на Мишку, и то редко. Валя сказала, что влюбляться, когда есть семья, противоестественно. Я согласилась, потому что мне очень понравилось это взрослое слово.

В самый разгар обсуждения из подъезда вышла Наташа с авоськой в руке. Мы тут же замолчали. Она, конечно, сразу догадалась, что мы про нее говорили, сделала движение назад, в подъезд, но пересилила себя и независимо пошла к воротам. Но когда она проходила мимо нашей скамейки, я увидела, что независимость эта напускная, а на самом деле Наташка вся напряжена, словно так и ждет, что мы засмеемся или скажем что-нибудь обидное. Но мы ничего такого говорить не собирались. Наоборот, справедливая Валя встала со скамейки, подошла к Наташе, положила ей руку на плечо как товарищ товарищу в трудную минуту жизни и сказала:

— Наташа! Ты не думай. Ты для нас какой была, такой и осталась. И мы тебя в обиду не дадим! А вот твой отец поступил подло, мы все его осуждаем.

Наташа скинула Валину руку со своего плеча и высокомерно ответила:

— Подумаешь — осуждаете! Мой отец честнее ваших! Он, по крайней мере, в открытую! А ваши — тайком изменяют!

— Например, мой отец моей маме никогда не изменяет! — с достоинством сказала Валя.

— Твой?! — Наташа мстительно захохотала. — Твой особенно! Особенно! Тайком! Мой хоть честно, в открытую!

Она подняла подбородок и, помахивая сумкой, скрылась в подворотне.

Такого мы от нее не ожидали.

— Мы ее жалеем, а она нас же оскорбляет! — с обидой сказала Валя.

— Рассуждает как опытная, — заметила Аня.

— Я с ней больше не дружу! — заявила Валя.

А мне было жалко Наташку. Еще недавно она прямо надувалась как пузырь от гордости, что она дочь такого папы, и вот — пузырь лопнул. Я подумала — не догнать ли мне ее? Но, во-первых, чем я могу ей помочь? А во-вторых, она такая сейчас злая, что и меня отошьет.

И я не пошла ее догонять, а осталась сидеть и обсуждать ее.

Несколько дней я Наташу не видела. Обычно мы по нескольку раз на день забегали друг к другу, а тут она ко мне не заходила, а первой идти мне тоже не хотелось.

Но потом мама сказала:

— Как тебе не стыдно! Вы же подруги! Пойди, побудь с ней.

Открыла мне Катя и сказала, что Наташа пошла в аптеку и что у мамы был сердечный приступ и ночью вызывали скорую помощь. Я на цыпочках прошла в детскую.

Я очень любила эту комнату за ее веселый беспорядок. На полу под самым подоконником всегда было набрызгано, потому что Наташка так поливала свои фуксии, что вода переполняла блюдца и переливалась через край. Фуксии были пышные, густые, усыпанные яркими цветами и бутонами, словно балеринки с тонкими ножками, в красных, розовых, лиловых пачках. Катины стол и полка были аккуратными, а Наташины — завалены книгами, учебниками, цветными карандашами, обрезками бумаги, картинками, зверями. У Наташки очень много резиновых, деревянных, фарфоровых зверей, и мы еще недавно любили в них играть.

А сейчас звери стояли на полках, земля в цветочных горшках высохла.

Тихонько стукнула входная дверь, в коридоре пошептались и в комнату вошла Наташка.

— A-а, это ты, — сказала она.

Мы встретились с ней глазами, и я увидела, что Наташке очень плохо. У нее было такое выражение лица, как будто она заблудилась в лесу и очень устала. Мне захотелось сказать ей что-нибудь утешительное, чтобы показать, что не ей одной плохо.

— А я экзамен по алгебре завалила, — сказала я. — Теперь будет переэкзаменовка.

Она посмотрела на меня так, словно позавидовала.

— Скоро папа придет, — сказала она. — Катя ему позвонила, что у мамы сердечный приступ, и он сказал, что придет. С врачом. Так что ты долго не сиди, он, может быть, сейчас придет.

— Ну, ладно, я тогда пойду, — сказала я.

— Иди, — ответила она.

— Да, а как мышата? — спросила я уже в дверях.

— Мышата? А! — она равнодушно махнула рукой. — Бабушка их утопила.

Я ушла с таким чувством, словно расстаюсь с прежней Наташкой навсегда. Да так, пожалуй, оно и было.

А с алгеброй все обошлось, я ее пересдала. И не осенью, а через неделю. И хотя отвечала ничуть не лучше, чем на экзамене, Евгеша поставила мне желанную троечку. Правда, когда она выводила мне эту тройку, у нее сделалось выражение лица как однажды у мамы, когда она по ошибке глотнула из бутылки вместо яблочного сока подсолнечное масло. Но об этом я маме не сказала.