Песочные часы

Подари мне куклу

Лена Короленко открыла дверь на мой звонок и почему-то очень обрадовалась:

— Это ты! Как хорошо!

— Лена, моя «Родная речь» не у тебя? А то я села уроки готовить, а «Родной речи» нет.

— Я сейчас посмотрю. Заходи.

Я зашла и с любопытством осмотрелась. Комната была разделена шкафом и занавеской на две половины. В этой половине над тахтой висел портрет какого-то хмурого дяденьки с красным носом и водянистыми глазами.

— Это кто? Твой дедушка? — спросила я.

— Что ты! — возмутилась Лена. — Это Мусоргский.

— А-а, — сказала я, как будто знала, кто такой Мусоргский. — А где твое хозяйство?

— Какое хозяйство?

— Ну, твой уголок, где ты уроки делаешь и в игрушки играешь.

— Уроки я делаю в той половине, а игрушек у меня нет.

— Как нет? А где же они?

— Мама их все отдала. Чтобы я не отвлекалась от основного.

— От какого основного?

— От музыки, — объяснила Лена. — У меня обнаружили абсолютный слух.

Она произнесла это с таким выражением, как будто хотела сказать: «У меня обнаружили стригущий лишай».

— Ну и что? А почему в игрушки-то нельзя?

— Не то что нельзя. Просто следят, чтобы я не тратила время на пустяки. Ко мне три раза в неделю учительница ходит по музыке, готовит в музыкальную школу. Уроки задает. Потом еще школьные уроки. И еще бабушка занимается со мной английским.

Лена вздрогнула и прислушалась.

— А у тебя много игрушек? — спросила она.

— Три полки и ящик!

— Ух ты! Счастливая! А какие?

— Ну, всех не перечислишь. Тигр, два мишки, куклы — Маша и Элиза, две лошадки, к ним повозочка, заяц, собака… Еще домик складной, обезьянка…

— Ой! Ты же можешь играть в зоопарк! Как будто звери сидят в клетках, а Маша и Элиза пришли их смотреть. И тут тигр вырвется из клетки и бросится на них…

— Нет, тигр не бросится, он старый, одноглазый, из него опилки сыплются.

— Ну, мишка! А они сядут на лошадки и…

Лена вздрогнула и прислушалась.

Я сказала:

— Да, в зоопарк — это хорошая игра. Можно попробовать.

— А ты во что играешь?

— Мы с Наташкой в школу играем.

— Наташка — это кто?

— Это моя подруга. Мы с ней как будто учительницы — по очереди. Куклы у нас — отличницы, а мишка, белый…

Лена вздрогнула и прислушалась.

— Что это ты все вздрагиваешь? — спросила я.

— Сейчас должна прийти, — с тоской ответила Лена и посмотрела на круглые часы, висящие под картиной.

— Кто?

— Училка. Она ровно в четыре приходит.

Лена как-то сразу погрустнела.

— Ты посмотри тогда мою «Родную речь», и я пойду.

— Сейчас.

Лена отдернула занавеску и вошла в другую половину комнаты. Там, прислоненная к стулу, стояла большая коричневая виолончель, тускло поблескивая крутыми бедрами. Она была похожа на богатую даму, вынужденную жить у бедных родственников. Лена обошла ее с таким видом, как будто это живой крокодил. Порылась в портфеле и воскликнула:

— Ой, вот же он! Они у меня прямо рядом лежали! Как это я положила и не заметила!

Лена вышла и плотно задернула за собой занавеску, словно опасалась, что виолончель может выскочить вслед за ней.

— Смотри-ка, уже четыре, а ее нет, — со слабой надеждой сказала Лена. — А знаешь, какой у меня был однажды счастливый день! Она заболела и не пришла, и мамы дома не было. Я чуть ли не до вечера одна играла.

— У тебя же нет игрушек.

— Никому не скажешь? Иди сюда.

Она встала на четвереньки и полезла под стол, приглашая меня за собой. Там она сунула руку под батарею и достала маленького уродца, слепленного из черного хлеба. Вместо ручек и ножек у него были спички.

— Вот. Это мой Кузя. Не трогай, а то у него головка отваливается. Вот это его кроватка, в коробочке. А вот в этой коробочке — мой детский сад. Это мне монпасье бабушка подарила, и каждый леденчик у меня — человечек. Вот этот, зелененький — воспитательница. А этот, желтенький — самая маленькая девочка, я ее больше всех люблю. Она болеет, видишь, у нее кусочек отколупнулся. Я ее отдельно в спичечную коробочку положила, это у меня как будто больница.

Лена аккуратно засунула свои коробочки с человечками обратно под батарею. Мы вылезла из-под стола, и она первым делом взглянула на часы.

— Хоть бы не пришла!

— Ты ее боишься, что ли?

— Я ее ненавижу, — сказала Лена. — Я вообще музыку ненавижу!

— Зачем же ты учишься?

— Да у меня же абсолютный слух! Мама говорит, что это верный кусок хлеба. А я вообще могу без хлеба! Я готова каждый день молочную лапшу есть. С пенками…

Мне что-то жалко ее стало, и я предложила:

— Хочешь, я тебе маленькую куколку подарю? Пупсика целлулоидного?

— Правда? — Лена просияла. — Очень хочу! Я его знаешь как буду любить! Я с ним в кровати буду играть перед сном. И в школу буду с собой брать, я его в парте устрою… Нет, правда подаришь?!

В дверь позвонили.

Мы обе вздрогнули.

— Ну, всё, — сказала Лена. Поникла, ссутулилась и, волоча ноги, пошла открывать.

Училка оказалась молодой и довольно симпатичной.

— Извини, задержалась, — сказала она, снимая пальто. — Ты отработала то, что я задала тебе в прошлый раз?

Лена что-то буркнула.

— Ну, пойдем, — сказала учительница, вздохнула и как-то поёжилась. Мне даже показалось, что у нее в глазах промелькнула такая же безысходная тоска, как у Лены.

Я взяла «Родную речь», попрощалась и ушла.

Вечером ко мне пришла Наташка, притащила своих зверей — крокодила, жирафа и петуха. Мы с моими и ее зверями забрались на диван и стали играть в корабль. Звери у нас были матросами. Мы раскачивались и пели моряцкую песню: «Эх, за волнами, бури полными, моряка родимый дом!» Когда мы дошли до слов: «Ну а главное — чтобы славная подарила бы письмо! Даже палуба заплясала бы, заходила бы колесом!» — в комнату вошла мама и сказала:

— Прекратите этот кошачий концерт! Вы что, сами не чувствуете, как перевираете мотив? У вас же слуха нет!

Наташка возразила, что это у меня слуха нет, а у нее есть, просто я ее заглушаю. А я обрадовалась. Я подумала: «Эх, как же мне повезло!»