Песочные часы

Сцены из спектакля

К первому родительскому дню мы решили подготовить настоящий спектакль, который шел на сцене театра, — «Кому подчиняется время». Пьеса братьев Тур. Содержание такое: нашего разведчика засылают с важным заданием в германский штаб под видом немецкого офицера. Ему помогает русская девушка-радистка, которая выдает себя за немку и служит личным секретарем гауляйтора — главного фашистского начальника. С помощью радистки, поминутно рискуя жизнью, герой осуществляет взрыв штаба (сработала мина замедленного действия, вмонтированная в старинные часы, — отсюда название), похищает гауляйтора и привозит его в Москву.

До выхода знаменитого фильма «Подвиг разведчика» с Кадочниковым в главной роли еще оставался год или два, а до «Семнадцати мгновений весны» и вовсе предстояло пилить и пилить через множество произведений столь же оригинального содержания. Спектакль театра Вахтангова был первой ласточкой и пользовался заслуженным успехом у публики. Разведчика играл Андрей Львович Абрикосов, а девушку-радистку — красавица Лёка Коровина.

Конечно, весь спектакль мы не могли осилить. Наш режиссер, она же воспитательница, Ольга Николаевна выбрала из него самые эффектные сцены. Роль разведчика досталась, конечно, Гришке Абрикосову. Ему даже не пришлось ее учить, он ее знал всю наизусть, а если что-нибудь забывал — смело нёс, что хотел. Ольга Николаевна только приговаривала временами: «Гриша, ты не в цирке! Не переигрывай, Гриша!»

Роль девушки-радистки получила Таня Пашкова, дочка Галины Сергеевны, в те годы исполнительницы большинства главных женских ролей в театре Вахтангова. Хорошенькая как мама, Танька совершенно не обладала ее способностями, зажималась перед публикой, забывала слова. Ольга Николаевна с ней мучилась, однако так и не решилась передать роль какой-нибудь другой девочке: не хотела травмировать Танькино самолюбие.

Роль матери героя сначала досталась мне. Это была очень трудная роль. Когда герой получает в Москве свое ответственное задание, он приходит к матери проститься. И мать на прощание крестит его и целует. Крестить Гришку я еще могла, но целовать! Напрасно Ольга Николаевна втолковывала мне, что я должна войти в образ, представить себе, что я старая женщина, которая не знает, суждено ли ей еще хоть раз увидеть сына. Когда я, войдя в образ, печально подходила к Гришке для материнского поцелуя, он как бы ненароком поворачивался спиной к залу и начинал мне подмигивать и плотоядно облизываться. И я каждый раз умирала от смеха и конфуза.

Ольга Николаевна в конце концов деликатно отозвала меня в сторонку и спросила, не буду ли я очень огорчена, если она попробует на роль матери Валю Шихматову. Я не только не была огорчена, а даже очень обрадовалась. Именно тогда я поняла, что в театре мое место только в зрительном зале. К тому же подошла моя очередь на «Шерлока Холмса», которого мы тем летом запоем читали. Не помню, кому принадлежала эта недавно переизданная, но уже аппетитно потрепанная книга в привлекательной обложке «Библиотеки приключений», но она пользовалась огромной популярностью, переходила из рук в руки, ожидающие трепетали в предвкушении, те, кому было невтерпёж, просили тех, кто уже прочитал, рассказать содержание, и те вдохновенно и подробно рассказывали, доходя чуть ли не до ссор и драк в обсуждении подробностей. Другие, наоборот, просили не рассказывать, а то читать будет неинтересно. Можно сказать, что то Плёсковское лето прошло у нас под знаком славных литературных имен: Артура Конан Дойля и братьев Тур.

На первой же репетиции Валя решительно подошла к Гришке и чмокнула его в лоб. Но Ольга Николаевна сказала, что это не тот поцелуй. Не материнский. Валя клялась, что именно тот, именно материнский. Участники спектакля ржали и отпускали шуточки.

Гришка проявлял изобретательность: не только облизывался и подмигивал, но напускал на лицо выражение дикого ужаса и беззвучно орал: «Пестрая лента!», или: «Ватсон, назад!», или что-нибудь подобное. Валя краснела, Ольга Николаевна, видя ее лицо без признаков материнской любви, заставляла повторять сцену снова и снова. Валя убегала с репетиции, ложилась на постель вниз лицом, говорила: «Я больше не могу!» Пыталась убедить Ольгу Николаевну, что можно только крестить, без поцелуя. Но Ольга Николаевна объясняла, что поцелуй — это кульминация, без него пропадает вся сцена. Тогда Валя пустилась на хитрость: она сказала, что на репетициях будет только крестить Гришку, поцелует же прямо на спектакле. А до этого будет тренироваться на разных предметах. И до самого спектакля Валя тренировалась. Она целовала материнским поцелуем спинку кровати, сборник фантастики Беляева и даже пыталась поцеловать гусеницу, но убедилась, что это еще противнее, чем Гришку.

Лучше всех играла Аня Горюнова. Она играла немецкую шпионку, работающую в Москве под видом простой русской парикмахерши. Пьеса как раз начиналась с того, что герой, возвратившись в Москву с очередного задания, заходит в парикмахерскую побриться. Шпионка тотчас угадывает в нем нашего разведчика, но вида не показывает. Она как ни в чем не бывало бреет его, опрыскивает одеколоном, болтает о том, о сем, задавая мимоходом наводящие вопросы. Разведчик тоже смекает, кто перед ним, но тоже делает вид, что ни о чем не догадывается. Очень тонкая сцена. Побритый герой расплачивается и уходит. Парикмахерша провожает его до дверей, не переставая щебетать и кокетничать. Но когда она остается одна, игривое выражение медленно сходит с ее лица. Она подходит к телефону и набирает номер.

— Шеф? — говорит она голосом матерой шпионки. — Говорит Матильда. Подержанный диван продан. Высылайте агента за тумбочкой.

В театре роль шпионки очень хорошо играла Валентина Ивановна Данчева. Ане оставалось только скопировать ее манеру. Но она не стала копировать. Она играла по-своему, ничуть не хуже. Пожалуй, даже лучше. Сцена в парикмахерской была украшением спектакля. Ольга Николаевна очень хвалила Аню. Но сама Аня никак не могла успокоиться, искала какие-то новые интонации, жесты. Ей хотелось, чтобы ее игра понравилась маме и папе. Это было для нее важно, потому что она мечтала стать актрисой, как они, а они не очень этого хотели.

Мы валялись на пляже, и Аня говорила:

— Я еще сама не знаю, выйдет из меня что-нибудь или нет. Ольга Николаевна хвалит, но это не в счет. Вот если родителям понравится, значит, во мне и правда что-то есть.

— А вдруг они нарочно скажут, что им не понравилось? — предположила я.

— Нет, они врать не будут, — сказала Аня. — Если у меня есть данные, они скажут. Нет — значит нет.

Наступил родительский день. Утром, как обычно, была зарядка, потом линейка, потом завтрак. Но дальше режим не соблюдался: на прогулку не пошли, ждали автобус. Бродили по территории, прислушивались: не гудит ли? И наконец услышали: гудит!

Решено было встретить родителей торжественно, строем, под звуки горна, но где там! С ликующим ревом все наперегонки помчались навстречу автобусу. Он затормозил возле волейбольной площадки, дверцы раскрылись, и родители, торопясь и роняя свертки, начали спускаться с подножки. Несколько минут у автобуса царила веселая неразбериха, раздавались звуки поцелуев и первые после продолжительной разлуки родительские возгласы: «Как загорел!», «Как вытянулась!» и тому подобные.

Постепенно мамы и папы в обнимку со своими детьми выходили из круга и спешили куда-нибудь уединиться. Пошли и мы с мамой. Уходя, я оглянулась. Площадка перед автобусом опустела. Осталась одна Аня Горюнова. Лицо ее выражало растерянность и огорчение. Она встала на ступеньку и заглянула внутрь автобуса, словно надеялась: вдруг ее папа с мамой все-таки там. Но автобус был пуст, даже шофер куда-то ушел.

Моя мама оставила меня и подошла к Ане.

— Твои, Анечка, хотели приехать, но у них очень ответственный концерт, — мама уважительно понизила голос: — Правительственный. Они просили тебе передать, что в следующий родительский день приедут непременно.

— В следующий? — переспросила Аня дрогнувшим голосом.

Родительские дни у нас бывали один раз за смену. Заказывался специальный автобус, а то и крытый грузовик. Рейсовые автобусы до Плёскова не ходили, а о личных машинах тогда еще почти никто из Вахтанговцев не помышлял. Значит, Ане предстояло ждать родителей еще целую смену, чуть ли не двадцать дней!

— Пойдем с нами, — предложила моя мама. — Посидим у речки.

Но Аня поблагодарила и отказалась. Сказала, что побудет лучше в палате, почитает. Она пошла к дому, и по походке ее, по низко опущенной голове видно было, что она очень подавлена.

К обеду все, конечно, опоздали. За столом никто ничего не ел — наелись домашних вкусностей, привезенных родителями. Мертвый час отменили — нужно было готовиться к спектаклю.

Сооружали занавес на высокой сцене перед павильоном-столовой, ставили скамейки и стулья, устанавливали декорации. Когда почти все было готово, хватились Ани. Отыскали ее за домом, у старой липы с дуплом. Она сидела в траве с книгой на коленях.

— Ты что?! — закричала Валя. — С ума сошла? Бежим быстрее! Аня подняла от книги распухшее от слез лицо и высморкалась в подол сарафана.

— Как же ты будешь играть с такой рожей? — поинтересовался Мишка Рапопорт, который играл гауляйтора.

— Я вообще не буду играть, — сказала Аня.

— Как не будешь?! Уже рассаживаются! У тебя первая сцена! Ты что?!

— Мою роль Оксанка репетировала, — сказала Аня. — Она сыграет.

Кто-то сбегал за Ольгой Николаевной. Воспитательница подошла и опустилась на корточки рядом с Аней.

— Возьми себя в руки, — сказала она. — Ты коллектив подводишь.

— Не могу! — всхлипнула Аня. — Как я с такой рожей!.. Пусть Оксанка!

— Хорошо. Пусть Оксанка, — согласилась воспитательница. — Но ведь не Оксанка, а ты мечтаешь стать артисткой. А артист должен играть. Какое бы ни случилось несчастье и даже горе. Если он, конечно, настоящий артист и понимает свой долг. Человек, Аня, может всё, если подчиняется долгу. Встань! Докажи самой себе, что ты можешь стать настоящей артисткой.

Вообще-то, Ольга Николаевна не донимала нас назиданиями, любила пошутить. Пожалуй, это была ее первая и единственная подобная речь, но она прозвучала к месту. Выразила то, что в тот момент бессловесно кипело и булькало в наших душах.

…Родители уже сидели на скамейках и стульях под открытым небом. На сцену вышел Славка Степанов, наш горнист и конферансье, и объявил о начале спектакля. Двое мальчишек из младшей группы, мрачные от чувства ответственности, раздвинули занавес.

Не больше десяти минут прошло с того момента, как Аня сидела у липы и утирала сарафаном зареванное лицо. А сейчас она так естественно смеялась, так весело взбивала мыльную пену, с таким неподдельным удовольствием мазала Гришку кисточкой для бритья, что зрители то и дело принимались хлопать. Это была разбитная, симпатичная парикмахерша, но в то же время и коварная шпионка, ух какая коварная! Если бы герой не был таким проницательным, он легко мог бы попасться на ее шпионскую удочку. И когда она, поговорив по телефону с шефом иностранной разведки, ушла со сцены, зал разразился единодушными долгими аплодисментами и комментариями: «Замечательно!», «Какая органика!», «Внешне — совершенно Вера Бендина!», «И от Анатолия Осиповича много!», «Браво, Анечка!»

Больше зрители никому не кричали «браво!» Наоборот, чем дальше, тем веселее становилось в зале. Андрей Львович Абрикосов, глядя на Гришку, хохотал раскатистым басом и приговаривал: «Ну, негодяй! Это он карикатуру на меня!.. Ну, поросенок!»

Валя с отвращением поцеловала Гришку материнским поцелуем и под смех зрителей облегченно убежала со сцены. Танька Пашкова, дрожащим от ужаса голосом произносила: «Да, господин гауляйтор!» «Нет, господин гауляйтор!» Блокнот дрожал в ее руках, и она была похожа на двоечницу, плавающую на экзамене. Гауляйтор в огромных очках, с огромной сигарой в зубах, то и дело косился в зал, где его папа, Иосиф Матвеевич, утирал слезы от смеха.

Спектакль окончился. Артисты наскоро разгримировались и вновь соединились со зрителями. Наступило время расставания, уже шофер ходил вокруг автобуса и поглядывал на часы…

Перед сном, уже лежа в постели, Валя сказала:

— Если честно, то мы все играли отвратительно, кроме Аньки.

— Да ну, — махнула рукой Аня. — Все равно я ничего себе не доказала.

— Если бы не Ольга Николаевна, ты бы никому ничего не доказала, — сказала справедливая Валя. — А так доказала.

Ольга Николаевна каждый год ездила со своей маленькой дочкой в наш лагерь воспитательницей. Она была двоюродной сестрой артистки Лёки Коровиной и преподавала в школе литературу.