Пинакотека 2001 01-02

Александра Экстер: Les Livres Manuscrits

Об уникальных рукописных книгах Экстер, о ее Les Livres Manuscrits вспоминают не часто, о них почти никто не писал. В принципе, их даже мало кто видел – все они не в музейных, а в частных собраниях, в общем-то и не экспонировались толком, никогда не воспроизводились полиграфически. Впрочем, такая же судьба постигла вышивки и керамику Экстер, ее архитектурные опыты, проекты светильников и мебели.

Так бывает: что-то одно из созданного художником оказывается главным, затмевает другое. С Экстер случилось именно так: в ее биографии театр и живопись отодвинули на второй план все остальное – в том числе, и ее книги.

Конечно же, театр и живопись в полной мере свидетельствуют и о масштабе дарования художницы, и о неповторимости его звучания в многоголосии искусства ушедшего века. Конечно же, Экстер останется Экстер, если совсем не знать ничего иного – только ее живопись и театр. Но в том-то и дело, что ее искусство многолико и пленительно как раз своей изменчивостью и игрой – игрой возможностей, превращений, отражений и смен художнического амплуа.

Именно поэтому стоит внимательно всмотреться в биографию Экстер и тогда нельзя будет не заметить: к книге художница обращалась всегда – и в России, и в Париже. Более того: судьбе было угодно своеобразно замкнуть эту биографию. Имя Экстер широкой публике впервые стало известно как имя художника книги: ее заставки и концовки появились в ряде номеров киевского журнала «В мире искусств»(1907-1908), в Киеве же увидела свет и первая полностью оформленная ею книга – «Рыцарь из Нюрнберга» Ольги Форш (1908).

Последнее же свое произведение – иллюстрацию к сонету Петрарки – Экстер писала за несколько дней, а может быть, даже за несколько часов до смерти: она умерла дождливой ночью 17 марта 1949 года, упавшая рука лежала па прислоненном к кровати планшете с незаконченной гуашью.

Между таким дебютом и финалом – множество футуристических изданий, книги Б.Лившица и А.Аксенова, Я.Тугендхольда и А.Таирова, киевский альманах «Гёрмес» и одесские обложки для нот. А еще – четыре волшебно красивые детские книги-панорамы для парижского «Фламмариона»…

Первые Les Livres Manuscrits Экстер появились в начале 1930-х годов. Как правило, они делались на заказ или в качестве подарка, что, впрочем, отнюдь не говорит об их маргинальности, «отдельности». Наоборот, все в этих книгах свидетельствует о том, что каждая иллюстрация, каждый шрифтовой лист состоят в родстве с произведениями большого стиля, неотделимы от них.

Сегодня это особенно очевидно: парижская живопись Экстер имела самое непосредственное отношение к ее Les Livres Manuscrits, а театр Экстер помог ей найти свой путь к книжной иллюстрации, даже более того: он стал контекстом ее книг. Но обо всем этом дальше.

Следует напомнить, что к Les Livres Manuscrits Экстер была готова: в конце 1910-х годов, еще в России, она работала над альбомом абстрактных гуашей «Разрыв. Движение. Вес». А в Париже в 1930 году ею был выполнен в небольшом тираже альбом «Театральные декорации»: пятнадцать подписанных во всех экземплярах пошуаров с дорисованными «от руки» деталями, в каждом листе разными.

Еще один важный момент. Les Livres Manuscrits Экстер – это французские книги. Не в том смысле, что текст в них французский, а в том, что они естественно и легко вписываются именно во французскую традицию этого искусства, в 1930-е годы, как никогда широко себя демонстрировавшую, как никогда богатую шедеврами и именами: Матисс, Дерен, Андре Лот, Анри Лоране, Жан Люрса… Экстер, конечно же, понимала, в какой круг она вступает, и не рассчитывала на оправдание первых опытов, первых проб. Ее Les Livres Manuscrits – произведения высокой маэстрии; среди известных нам нет ни главных, ни второстепенных, все – блистательные творения, завораживающие своей гармонией, ликованием цвета, изысканностью пластических ансамблей.

Большинство Les Livres Manuscrits Экстер – это книги одного или двух-трех стихотворений. Авторы – Эсхил, Гораций, Петрарка, Франсуа Вийон, Ронсар, Андре Жид… И еще Анатоль Франс – маленькая его новелла «Таинство крови».

Гуаши этих книг нельзя назвать иллюстрациями в привычном смысле слова, да и как, впрочем, можно проиллюстрировать оду или сонет? Нельзя назвать их и аккомпанементом к стихам. Здесь все другое: наслаждение поэзией и состязание с ней. Les Livres Manuscrits Экстер – своего рода диалоги слова и изображения. И очень важно увидеть, как они развиваются, как сосуществуют вербальная и пластическая темы, как выходит на первый план то одна, то другая, и как в какие-то моменты кажется, что слову уже недостаточно быть только словом, и оно стремится стать изображением, цветом, пластической формой, орнаментом…

3. Анатоль Франс- Таинство крови. 1941

Бумага, гуашь Частное собрание. США

5-8. Франсуа Вийон Малое Завещание. 1944

Бумага, гуашь Частное собрание. США

4, 9. Гораций Ода к Вакху. 1932

Бумага, гуашь Частное собрание. Словакия

«Поэт не обязан вдохновенно возноситься и парить над землей; его назначение не в том, чтобы, покинув землю, уноситься за звездами; он никогда не достигнет их. Его задача в том, чтобы творить восходящие звезды из всего, что мелькает в пределах его досягаемости» – это Пьер Ре- верди, финальный пассаж его «Мыслей о поэзии». Пожалуй, трудно найти более подходящий эпиграф ко всем Les Livres Manuscrits Экстер. И, пожалуй, трудно найти более точное выражение самой сущности подхода или, точнее, природы искусства художницы в этих книгах, чем формула Реверди в тех же «Мыслях о поэзии», прозвучавшая за несколько фраз до финала: «Задача не в том, чтобы выразить или даже передать, как говорит Валери, поэтическое состояние: нужно его возбудить. Поэт – это тот, кто умеет, кто должен оказаться способным возбудить это состояние посредством стихотворения».

У Экстер все именно так. В ее «Стихах» Ронсара главное – поэтическое состояние, не ослабевающее, не спадающее, длящееся от листа к листу. Просто так не объяснишь, откуда на эти листы пришли гирлянды и венки, ленты и цветы, плоды, рога изобилия, охотничьи рожки, колокольчики, лиры… Кто эти дамы в костюмах, так напоминающих костюмы героев «Ромео и Джульетты» Экстер, – ронсаровские Кассандра, Мария, Елена?

Обо всем этом, впрочем, пе думаешь, подчиняясь поэтическому состоянию художника. И понимаешь, что оно «возбуждено» поэтическим состоянием Ронсара. Что здесь тот момент высшего упоения поэзией, когда любая мелочь и каждое слово поэта ослепляют, как «восходящая звезда».

Рассматривая экстеровские «Стихи» Ронсара, непроизвольно вспоминаешь, что, наверное, чаще других поэт называет имя Авроры, богини зари. Не потому ли па листах книги возникают видения лучезарной страны, где всякий предмет, полевой цветок или обычный плод, волшебно озарены, наделены цветом, как будто впервые родившимся, впервые открывшимся в своей первозданности, и, что более важно, все облечено в форму, чарующую своей единственностью, словно только нашедшей и осознавшей себя. Это, действительно, важно, потому что Ронсар был гением формы, и точную форму у него обретало все – даже смутные видения, даже едва промелькнувшие чувства.

В поэзии Ронсара Экстер проницательно уловила ее абсолютно французскую природу. Ассоциации художника прозрачны, символы конкретны: за ними – Франция; «Стихи» Ронсара Экстер – это французская феерия, где все невидимыми нитями связано со всем – не только со словом Ронсара, но и с тем, что это слово взрастило. Здесь многое переплетено: ослепляющие вспышки версальских торжеств, атрибуты трубадурских песен, средневековая геральдика, мир старого Парижа… Но все именно переплетено, увязано в гирлянду так, что ничему не дано главенствовать, стать единственной и неопровержимой реальностью. Все – только ассоциации, но властные и сильные, не отпускающие и не позволяющие от себя отрешиться.

Аналогичное можно сказать и о женских образах книги. Да, их легко наделить именами ронсаровских героинь. Но это не главное, и Экстер не настаивает на этом. Если изображения разместить одно за другим, то возникнет что-то вроде фриза, где также будут увязаны в единое целое и галантный сюжет, и сцена придворного спектакля, и парижская миниатюра, и цитата из Пуссена… И здесь ни одной из тем не дано восторжествовать, ни одному из образов не позволено стать образом единственной (или конкретной) героини Ронсара. Все вместе они – возвышенный мадригал Прекрасной Даме поэта, его Кассандре, Марии, Елене…

Совсем другой подход предлагает Экстер в «Малом Завещании» Франсуа Вийона: всего лишь семь гуашей, традиционно расположенных на отдельных полосах, все одного размера. Они не врываются в текст, не прерывают его, существуют вполне суверенно.

В принципе создания книги соблюден, если так можно сказать, жанр завещания: главное – прежде всего текст, его «параграфы», «пункты», «положения», выделенные ясно, поданные определенно. Все остальное – дополнения, оформление документа.

К слову, автор каллиграфии в книге – ученик Экстер, Евидо Колуччи – стилизует текст под средневековый документ: особо и ярко акцентирует красную строку – она у него и в самом деле выполнена красной гуашью; сам же текст представляет собой торжественную, ритмически выверенную структуру, напоминающую тексты в средневековых французских часословах.

Свое «Малое Завещание» Вийон написал в Париже, и Экстер недвусмысленно дает понять, что документ этот именно парижский, подтверждающий свою «париж- скость» уже давно ставшими эмблематичными мотивами города. Елаз без труда различает силуэты Клюни, Консь- ержери, Нотр-Дам, башни Сен-Жак…

На первый взгляд, в иллюстрациях Экстер все от французской миниатюры, от средневековых иллюминованных манускриптов; в них царит куртуазный дух поздней готики. Поражает цвет – жизнерадостный и светлый, совсем такой, какой присутствовал не только в миниатюре, но и в витражах, и в станковой живописи раннего XV века. Много общего в выборе и сочетании красок – оранжево- красных, синих, светло-зеленых; во включении в композицию элементов архитектуры и пейзажа; в трактовке фигур, слегка удлиненных, очерченных гибкой уверенной линией.

Экстер никогда не скрывала источников своего вдохновения, своих художественных привязанностей. Наоборот, заявляла о них открыто, демонстративно и далее с гордостью. Так было в ее живописи и сценографии. Гак было и в ее Les Livres Manuscrits.

Но Экстер не стала бы Экстер, если бы ее произведения оказались всего лишь стилизациями, пусть виртуозными, пусть даже пронизанными самыми чистыми помыслами и покоряющими героизмом самоотречения. Опираясь на искусство прошлого, порою цитируя творения великих мастеров, «раздвигая» и «входя» в их систему, в их образный мир, Экстер всегда умела сохранить себя: свою поэтику и свою очень рано сложившуюся пластическую систему. Все это как раз отчетливо видно в «Малом Завещании» Вийона.

Один из ярких примеров: единственная среди иллюстраций интерьерная сцена. От задней стены остались лишь абрисы стрельчатых окон, они членят пространство на место действия и фон, на интерьер и экстерьер, причем экстерьерный план охватывает собой интерьер. Такое пространство не скрывает своей театральной природы: в нем отчетливо деление на игровую площадку и задник.

В средневековой миниатюре «театральность» не сразу ощутишь, она – особенно в интерьерных сюжетах – скрыта иллюзией отгороженного, замкнутого пространства. Хотя, если всмотреться, то можно обнаружить структуру, весьма напоминающую сценическую коробку. Пластический ход Экстер вроде бы ничего не нарушал, не разрушал образный строй миниатюры, ее атмосферу, только несколько смещал акценты: все оставалось прежним, но увиденным иначе; не замечавшееся ранее становилось явным.

Экстер вообще была убеждена, что в истинной живописи всегда таится игровое начало и если его увидеть и осознать, зримым становится грандиозный театр. Сама она не раз подтверждала это, обращаясь к композициям Пуссена, античным фрескам, кубистическим пейзажам… В нашем случае – к французской миниатюре.

В сущности, иллюстрации к «Малому Завещанию» не что иное, как театральный парафраз миниатюры, в них сочетаются и следования канону, и его вольная интерпретация. Вольность заключается в том, что театральное начало акцентировано приемами театра XX века.

Отсюда – распахнутость пространства (иными словами: отсутствие павильона), взаимопроникновение интерьера и экстерьера. Отсюда – игра перспективой, меняющийся принцип перспективных сокращений. Отсюда и то, что архитектурные мотивы и пейзажные фрагменты возникают словно вывезенные на подмостки па тележках, а часто недвусмысленно напоминают театральные прати- кабли. И наконец, в иллюстрациях, кажется, просто-на- просто воспроизведены мизансцены некоего спектакля: герои изображены в движении, в диалоге, их жесты красноречивы и энергичны.

И любопытная, но не сразу заметная деталь: Экстер не часто и не везде позволяет себе еще одну вольность: иногда, вопреки эпохе и вопреки общему стилю изображений она вводит пластические фразы совсем иного происхождения, открыто современные, свои собственные, не раз звучавшие в ее живописи и театре. Это, в основном, детали: один из женских костюмов – буквальная цитата костюма героини экстеровской «Дамы-Невидимки»; лепка складок другого женского костюма – тоже цитата из «Ромео и Джульетты» и т.п.

Собственно говоря, все это не совсем «вопреки эпохе и стилю». Правильнее, наверное, сказать иначе: здесь игра художественными мотивами, сложное переплетение реминисценций и театральных отражений.

В иллюстрациях к «Таинству крови» Анатоля Франса Экстер снова разыгрывает спектакль. И на этот раз, несмотря на определенность фабулы и конкретность героев, она вновь предлагает зрелище, лишенное явного сюжета: в серии листов нет движения от пролога к развязке; они воздействуют силой сложения, настойчивым повторением, по сути, одной и той же пластической ситуации.

Все листы – городские сцены, чаще всего многолюдные, иногда – с одинокой фигурой. Герои их неотличимы друг от друга, их профили повторяются, лица едва намечены, на них никогда не падает свет, да и цвета они того же, что и кирпичные стены домов.

Экстер, кажется, совсем не занимала метафизичность сюжета новеллы, ей важно было другое: среда, взрастившая этот сюжет. И она пишет город – сумрачный, тревожный, откуда нет выхода, за стенами которого неизвестность. «Таинство крови» Экстер – это театр теней, навязчивых видений, преследующих призраков. И это спектакль, в котором все-таки есть сюжет, только совсем иной, не повествовательной, природы.

Подобное часто бывает в музыке: одна тема повторяется вновь и вновь, медленно и неотвратимо нагнетая тревогу, пугая своей неизменностью и нескончаемостью. Так и здесь: от листа к листу ничего не происходит; только город (франсовская средневековая Сиена) словно бы окружает, наступает, втягивает в себя.

Сиена у Экстер – это и мираж, и вполне устойчивый образ. Два этих ощущения не ослабевают от листа к листу: мираж не рассеивается, образ не обретает конкретность; как будто поворачиваются невидимые зеркала, отражая все время одно и то лее, хотя, может быть, и с разных сторон.

И опять же: пластическую ситуацию «Таинства крови» Экстер можно описать в терминах чисто театральных. Если придвинуть иллюстрации одну к другой, возникает эффект, подобный вращению сценического круга, на котором выстроена единая установка – в особенности, когда круг поворачивается несколько раз и во время движения на нем разыгрываются какие-либо сюжеты.

10. Пьер Ронсар Стихи. 1946

Бумага, гуашь Частное собрание. Оксфорд. США

11. Эсхил Семеро против Фив. 1930Бумага, гуашь Частное собрание. Нью-Йорк

«Таинство крови» – особый случай в искусстве Les Livres Manuscrits Экстер. Конечно, образный строй книги обусловлен атмосферой новеллы, но также и тем, что в этот – единственный, кстати, – раз художнице довелось иллюстрировать прозу. Отсюда – и некая герметичность пластики, и отрешенная, сосредоточенная в себе образность. Все остальные книги Экстер (вспомним хотя бы ее Ронсара, ее Вийона) совсем не похожи на эту. Заимствуя известное и замечательное название, их можно было бы определить как «Книги ликований». Именно так: подразумевая и всю широту, и всю эмоциональность слова «ликование».

Среди «Книг ликований» Экстер, возможно, самая впечатляющая и наиболее вдохновенная – «Ода к Вакху » Горация. О ней можно было бы написать поэму, если бы листы ее сами не были написаны к стихам.

Поразительно, какой огромный, какой волшебный мир возникает у Экстер в связи с небольшой, всего в пять строф одой. Герои его – Вакх и вакханки, сатиры, нимфы, наяды. И еще – птицы, бабочки, черепахи, виноградные лозы и грозди, цветы и листья. А еще – кубки, подносы, ткани, звериные шкуры…

«Петь ничтожное, дольнее//Больше я не могу!» – восклицает Гораций. И, вторя ему, Экстер дает жизнь миру, в котором разлита пьянящая радость – только она одна – миру, который еще не знает, что такое увядание и печаль.

Листы написаны с такой энергией, что чувствуется, как увлекали, как гипнотизировали Экстер строки Горация и какое счастье доставляло ей облекать их в плоть красок и форм.

Может показаться, что листы к «Оде к Вакху» – вольная фантазия на тему античности. Фантазия Экстер, действительно, ничем не скована и за ней, в самом деле, античность. Но античность Горация!

При всей бессюжетности оды, при всей словесной экзальтации образы ее поражают живой конкретностью, осязаемостью и зримостью. «Жуткая вещественность» – говорил о них Гёте. Плюс еще горациевские метафоры, символы, сравнения: они вспыхивают в каждой строке, сплетаясь в драгоценную ткань, чарующую своими переливами и сверканием.

«Ода к Вакху» Экстер – это ода цвету, краскам, ода цветению и красоте. Если говорить о палитре книги, то она – беспредельна. А главное – каждый цвет подается в полную силу, подобно горациевому слову, осязаемо, зримо, материально. И, как в строках поэта, все сказанное кажется сказанным впервые, цвет у Экстер ослепляет своей первозданностью, полнотой и силой.

В одах и гимнах Еорация то и дело упоминается счастливая страна – где-то за морем, на островах – недосягаемая и желанная. Если можно так сказать, место действия «Оды к Вакху» Экстер именно там – на островах мечты поэта.

Уже говорилось о том, что театр был контекстом Les Livres Manuscrits Экстер. И первое, что вспоминается в связи с «Одой к Вакху», безусловно, «Фамира Кифаред» в Камерном театре. Неутихающие цветовые вихри, пронзительные цветовые рифмы, безостановочный круговорот красок и форм – все в «Оде к Вакху» возвращает в памяти первый спектакль художницы. Без слова «контекст» не обойтись и в разговоре еще об одной «античной» книге – «Семеро против Фив» Эсхила. Только здесь у Экстер все иначе: книга оказалась контекстом спектакля.

В театральном варианте задумывалось действие немноголюдное. Эскизы костюмов, которые, как всегда у Экстер, были не чем иным, как эскизами мизансцен, свидетельствуют о предполагавшихся напряженных диалогах, о словесных поединках, о почти ритуальной экзальтации героев. К минимуму действующих лиц должен был быть сведен и Хор.

В сущности, так и у Эсхила. Фиванская война у него – только в прологе, в рассказе Этеокла. В книге Экстер – текст только пролога: как раз здесь возникает картина войны.

В книге нет деления на иллюстрации и текст: одно неотторжимо от другого. Текст, как в монологе Этеокла, движется сплошным потоком – без остановок, без абзацев и красных строк-. Одновременно с ним движется и изображение. В принципе, оно существует на полях текста, хотя это и не совсем так, а вернее, совсем не так. Дело в том, что здесь два одновременных, наложенных друг на друга потока – шрифта и изображения. Вместе они образуют единое пространство, очень цельное, очень напряженное, куда-то стремительно мчащееся. Сверкающее блеском клинков, шлемов, щитов. Пугающее настойчивым и бесстрастным ритмом черных букв.

Похоже на мощную оркестровую увертюру: она пронесется, отгремит, и в тишине зазвучит соло певца. Образность пластики книги Экстер как раз такой природы. Книга – своего рода увертюра к спектаклю…

Театр всегда был неутоленной страстью Экстер. После А.Таирова ей довелось работать со многими труппами, с разными режиссерами, но воплотить во всей полноте свой театр ей больше не удавалось. Спектакли Камерного театра так и остались непревзойденными ее шедеврами. Но о сцене она не переставала думать никогда. Идеи захлестывали ее, и она часто писала эскизы костюмов и декораций просто так, для себя, не надеясь на их воплощение. Использовала каждый случай и любой повод, чтобы напомнить о своем театре.

Не потому ли такой магией лицедейства исполнены ее Les Livres Manuscrits? Не потому ли они так завораживающе зрелищны, так нескрываемо театральны?