Пинакотека 2001 01-02

Миф о России, или Философический взгляд на вещи

Франсина-Доминик Лиштенан

1. Т.Иванов и И.-Г.Вехтер Медаль «В память коронования императрицы Екатерины II». 1762 Государственный Исторический музей

Блистательнейшие мыслители XVIII столетия были убеждены, что всякому, кто подвергает критике Россию, страну, где воплощаются в жизнь идеи Просвещения, недостает «философического взгляда на вещи» 1* . Не только представители русского двора, но и их западные почитатели с негодованием встречали выход сочинений, чернящих Российскую империю; зато скептики, по большей части сами побывавшие в России, появление таких сочинений приветствовали.

«Дневник» Корба (1700), «Письма из Московии» Локателли (неведомого автора, скрывшегося под псевдонимом) (1736) и «Путешествие в Сибирь» аббата Шаппа д'Отроша (1768) были в России запрещены. Самые высокопоставленные критики спешили опровергнуть вражеские наветы и встать на защиту отечества; Петр I наводнил западную прессу сочинениями во славу своей империи, Кантемир и даже Екатерина II сочиняли яростные отповеди клеветникам северной державы. Всякий, кто покушался на миф о России, ставил тем самым под сомнение идеи философов: Фонтенеля, Вольтера и Дидро, выказывая недостаточную любовь к истине, которую, впрочем, каждый лагерь истолковывал по-своему. Среди противников русофильских идей самым прославленным был Жан-Жак Руссо. В «Общественном договоре» этот мыслитель, «враг общества, неспособный к общению» 2* , отказал императору Петру Великому, заложившему основы мифа, в каких бы то ни было талантах. По мнению Жан-Жака, Петр был чересчур нетерпелив; он вознамерился цивилизовать нацию, не готовую к тому, чтобы впитать совершенно чуждую ей культуру. Царь «помешал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они те, чем они не являются» 3* . В ответ на эти утверждения Вольтер назвал своего оппонента «деревенским сумасшедшим»! Неудивительно, что в подобной атмосфере «Путешествие в Сибирь» аббата Шаппа д'Отроша вызвало самые оживленные споры. Пьер Руссо отозвался об авторе «Путешествия в Сибирь» в высшей степени одобрительно: ученый этот «выказал больше мудрости, нежели все мудрецы древности»; не выпусти он свою книгу, французы, да и жители других европейских стран, продолжали бы заблуждаться насчет русской нации, которая, если верить ее поклонникам, «влиянием, оказываемым ею ныне на цивилизованную Европу, опровергает все, говоренное прежде о полной неспособности народов, живущих под властью деспота, к усвоению идей просвещенных» 4* . Поклонник Екатерины ответил стороннику

Шаппа сочинением под названием «Письма честного прямого скифа г-ну Руссо из Буйона, автору «Энциклопедической газеты». «Честный скиф» обвиняет Шаппа в пристрастности, в ненависти к России, в пренебрежительном отношении к русской нации, которое не позволяет ему взглянуть на вещи с философической точки зрения; Шапп, уверен «скиф», написал свою книгу специально ради того, чтобы «уничтожить» то «лестное мнение», какое имели о России европейцы 5* . Суждения «скифа» сродни критике, которой подверг Шаппа Гримм, чье опровержение написано если и не в соавторстве с Дидро, то, безусловно, под его влиянием: только «настоящий француз», которого небеса наградили «даром все знать, ничему не учась, все видеть, ни на что не глядя, все угадывать, не будучи колдуном, и все постичь, скача во весь опор из Парижа в Тобольск», мог предать печати столько лживых измышлений. Аббат показал себя человеком «невежественным, дерзким, пошлым, ветреным, охочим до бессмысленных мелочей и равнодушным к истине» 6* . Гримм в своей «Литературной, философической и критической корреспонденции» предъявляет Шаппу сходные упреки и бранит за отличающий его «Путешествие в Сибирь» «ребяческий, поверхностный, легкомысленный тон школяра или невежды, строящего из себя философа» 7* .

Все дело в том, что Шапп нанес серьезный удар по тем идеальным конструкциям, которые возводили философы: он развенчал российскую абсолютную монархию. Фонтенель, отдавший Петру I дань восхищения еще в «Похвальном слове Лейбницу» (1716), в 1725 году, после смерти императора, посвятил его памяти настоящий дифирамб. Покойный царь, величием свершений не уступающий Августу или Карлу Великому, пишет Фонтенель, приобщил к цивилизации великий народ, который прежде «не принадлежал к Европе». Петр, этот новый Александр, «законно» прибегнул к деспотической власти, дабы силой навязать своей стране просвещение 8* .

Несколькими годами позже за исчисление победоносных сражений российского императора берется Вольтер; в его «Истории Карла XII» Петр изображен демиургом, реформатором и законодателем нации, основателем империи, которая по его воле явилась из небытия в готовом виде. Рукотворная Россия призвана служить образцом Европе. Вольтер согласился также сочинить «Историю Российской империи» по источникам, навязанным ему русским двором. Не смущаясь ролью заурядного ис ториографа, Вольтер торжествует: «Родился Петр, и с ним родилась Россия!» 9* Этому образцовому государю мир обязан созданием современной, просвещенной империи. Еще несколько лет спустя в «Философском словаре» в статье «Россия» Вольтер помещает следующую отсылку: «См. Петр Великий» – ведь без Петра не существовало бы и России. Действуя почти провокационно, отводя европейским монархам роль статистов или вообще предавая их забвению, Вольтер положил начало «спору о России» 10* .

В ходе этого спора, который французские мыслители вели на протяжении всего XVIII столетия, служились два образа России. Фонтенель, Вольтер и их последователи описывали Россию как страну современную, «прогрессивную». Их оппоненты придерживались более традиционных взглядов, восходивших к авторам XVI и XVII веков, Герберштейну и, главное, Олеарию (сочинителю, на которого до появления Вольтера писавшие о России ссылались чаще всего); традиционную позицию занимал Руссо и (в смягченной форме) Монтескье. Автор «Духа законов» обвинял Петра в чрезмерной жесткости; не отрицая необходимости реформ в принципе, он критиковал формы их осуществления: по мнению Монтескье, царю следовало бы восстановить старинные нравы (например, те, какие господствовали в эпоху Киевской Руси) и попытаться уничтожить следы многовекового татарского ига, которое является одной из главных причин нынешнего жалкого состояния страны 11* , – мысль, усвоенная и переданная аббатом д'Отрошем.

Французы, наблюдавшие за спором философов о России, казалось, колебались, не зная, с кем согласиться: с одной стороны, в умах слишком прочно укоренились представления о варварской Московии, с другой – многие были рады приветствовать явление современной России – воплощение идеальной цивилизации. Эта двойственность, высказывающаяся в разных текстах с разной степенью четкости, хорошо видна в «Большом историческом словаре» Морери. Написанная в настоящем времени статья «Московия» содержит описание нравов, какие рисовали Маржерет, Олеарий и их подражатели. Однако упоминая Петра I, автор отсылает читателей к особой статье, посвященной этому государю. Статья же, озаглавленная «Петр I, царь, или император российский» написана, разумеется, в прошедшем времени, но выдержана в совершенно ином тоне: она содержит краткое изложение фонтенелева «Похвального слова Петру» и вольтеровских «Анекдотов о царе Петре Великом» 12* . Таким образом, внимательный читатель находил в одном и том же издании два на первый взгляд вполне достоверных описания одной и той же страны, полностью противоположных по содержанию и относящихся неясно к какому времени! В смятении пребывал, по-видимому, и автор статьи «Россия» в «Большом историческом, географическом и критическом словаре» Брюзена де ла Мартиньера, впрочем, явно лучше осведомленный о событиях, произошедших в России. «Следует, однако, признать, – пишет он, – что после смерти Петра Великого в России многое переменилось; и нравы, нами описанные, принадлежат более прежнему времени, нежели времени нынешнему. Перемены сии явственны более всего при дворе и в больших городах, кои уже не дикарями [sic!] населены» 13* . Заметны колебания относительно России и в «Энциклопедии»: с одной стороны, авторы ссылаются на Вольтера, с другой, сообщают, что цивилизация, искусства и науки «не пустили там глубоких корней, так что всякое, даже кратковременное, наступление варварства грозит разрушить это прекрасное здание» 14* .

2. Неизвестный художник XVIII века Портрет Дени Дидро Копия с гравюры по оригиналу Л.-М.Ванлоо Государственный Исторический музей

3. А.Ф.Радиг Портрет И.И.Бецкого. 1794 С оригинала А.Рослина. 1777 Государственная Третьяковская галерея

Почерпнуть какие-либо конкретные сведения о России из французской прессы XVIII века было затруднительно. В периодических изданиях: «Ключ к кабинетам монархов европейских», «Сборник исторический и политический о материях современ ных», «Исторический и политический Меркурий» (1697-1795) появлялись короткие сообщения о военных операциях вперемешку с рассказами о придворных празднествах, но речь во всех заметках шла исключительно о государях; о российском народе и даже о российской знати не говорилось ни слова. Не анализировались политические проблемы, слухи о возможных мятежах за отсутствием достоверной информации. В царствование Елизаветы Петровны и особенно в первые годы правления Екатерины II вести из России стали появляться чаще, но приобрели официальный характер: газеты публиковали то, что считал возможным предать огласке русский двор. В комментариях, размышлениях, исторических отступлениях французских издателей проступала – хотя и робко – некоторая тревога относительно России: информационная (а точнее, дезинформационная) политика этой страны затрудняла их работу. Если верить журналистам, империя царей представляла собой страну прогрессивную, в ней царил порядок, а власти ничто не угрожало. Однако авторы некоторых статей из «Ключа к кабинетам…» высказывались о России с чуть меньшим пиететом 15* .

Между тем контакты между двумя странами становились все теснее, увеличивалось и число французов, побывавших в России и видевших русскую жизнь своими глазами. «Сборник инструкций послам и посланникам Франции» ясно показывает, что дипломаты весьма трезво оценивали как русские, так и французские пропагандистские выдумки. Письмо маркиза де л'Опиталя, посла Франции в Петербурге, к министру Шуазелю, датированное 20 мая 1759 года, содержит выразительное описание чувств, которые охватывают людей, въезжающих в Россию или подъезжающих к Петербургу: «Она [Россия] покончила с азиатским хаосом лишь в царствование Петра I, после смерти которого, однако же, трон остался покоиться на основаниях непрочных, а страна не вышла полностью из потемок невежества. Исконные пороки правления российского не уменьшаются, а лишь приумножаются. Протяженность сей державы велика, средства же незначительны. Впрочем, однажды может она сделаться нам полезною, а в нынешних обстоятельствах восстановить ее против себя было бы опасно» 16* . Однако критические суждения такого рода оставались уделом редких очевидцев, среди которых особое место занимает аббат Шапп д'Отрош. Его сочинение подвело предварительные итоги многолетнего спора; творцам мифа о динамичной, современной «юной нации» Шапп напомнил о том, что в действительности эта нация живет под властью деспотизма, парализующего ее волю, а порой и оказывающего губительное воздействие на само ее существование.

4. К.-И.Майр Портрет Е.Р.Дашковой. Конец XVIII века С оригинала Д.Г.Левицкого. Около 1784 Государственный исторический музей

Иезуит Шапп пересек всю страну; в мирском платье, с компасом и книгами (знакомство с ними необходимо для правильного понимания его труда), он отправился в путь и добрался до Тобольска. Основные источники Шаппа – это классики: Бюф- фон, Гмелин, Штраленберг, а также Вольтерова «История Российской империи», которой он при каждом удобном случае противопоставляет «Общественный договор» Руссо, «Дух законов» Монтескье, а также собственные размышления, подкрепляемые указами и манифестами разных царей.

Под пером аббата Россия предстает страной, где царят безделье, насилие, пьянство, разврат, равнодушие и обман; последствия всех этих пороков аббату, по-видимому, пришлось испытать на себе. Шапп не заметил в России никаких следов той просвещенности и цивилизованности, о которых толкует Вольтер, из чьей «Истории» аббат, однако, охотно выписывает все сколько-нибудь критические отрывки (где речь идет о предательствах, убийствах, резне), благодаря чему собственные впечатления аббата от современной ему России обретают корни в ее истории. В отличие от Монтескье, Шапп не считает дурные нравы русских плодом завоевания или смешения с народами еще более варварскими; нет, все перечисленные пороки, по его мнению, – неотъемлемая часть русского национального характера, вконец испорченного, «извра щенного» 17* веками деспотического правления. В городах аббат заметил относительный прогресс, некоторые следы цивилизации. В Петербурге и Москве, сообщает он, обращение с женщинами из высшего общества самое учтивое; однако в деревнях слабый пол пребывает в постыдном унижении, причем «тирания мужчин» увеличивает распутность женщин! 18* Из наблюдений за жизнью крестьянских семей Шапп делает первый – впрочем весьма общий – вывод: угнетение порождает порок, ибо редкие мгновения счастья угнетенные испытывают, лишь если нарушают закон.

Шапп пишет, что встречал в России особ весьма образованных, но никто из них не проявил серьезного интереса к его астрономическим изысканиям; одни просто не хотели его понимать, другие относились к нему с недоверием, наконец, третьи строили ему козни. Даже в столичном свете, по словам Шаппа, царит некоторое стеснение, некоторая вялость; русские по сей день не смеют нарушить указа Анны Иоанновны, предписавшей своим подданным обсуждать в обществе лишь предметы сугубо частные 19* ; большинство из них, как показалось французскому путешественнику, невежественны, равнодушны и к изящным искусствам, и к точным наукам. Труды Петербургской Академии наук Шапп оценивает весьма низко 20* , а среди русских художников не видит подлинных талантов; большие надежды возлагались на Ломоносова и Кирилла Разумовского, однако плоды их трудов оказались куда менее замечательными, чем ожидалось. Русский народ отличается великим умением подражать, а потому любые перемены, с ним происходящие, касаются лишь видимости и не затрагивают глубинной сути; при этом русским свойственна беспримерная гордыня, они злы и завистливы; Шапп, точно так же, как и Кюс- тин семьдесят лет спустя, изображает русский ум «колким, саркастическим, насмешливым» 21* . Первыми жертвами заносчивости и дерзости русских становятся иностранцы, приглашенные в Россию для того, чтобы приобщить ее жителей к достижениям европейской науки: они либо растрачивают попусту

свои таланты и тонут в пучине посредственности, либо падают духом и возвращаются обратно в Европу. Вывод, к которому приходит Шапп, звучит следующим образом: «Ядовитое дыхание деспотизма отравляет все искусства и все ремесла; оно проникает внутрь мануфактур и мастерских. Мастера там прикованы к своим верстакам цепями […] Петр был убежден в том, что с Россией можно обращаться только так, и поныне вся нация разделяет его мнение». Со времен Петра I русские живут, объятые страхом, который душит их ум, парализует художественные способности, пресекает творческие дерзания. Всеобщая подозрительность, умело подогреваемая властями, затрудняет обмен художественными и научными идеями, который в других странах неизменно способствует расцвету искусства и науки: «В России никто не смеет мыслить; душа, униженная и доведенная до скотского состояния, теряет самую способность к размышлению. Можно сказать, что единственная пружина, приводящая в движение всю нацию, это страх» 22* . Руссо боялся, что дикие орды, явившиеся с Востока, покорят Европу; Шапп боится другого – упадка, который станет уделом Европы из-за соприкосновения с русскими.

Автор «Путешествия в Сибирь» создал образ той двуликой России, того двуликого, или, по крайней мере, двухголового русского Януса, который завораживает русистов (да и всех остальных) по сей день. Петру I, а скорее пропаганде его восторженных наследников (или, вернее, наследниц) и их «просвещенных» сторонников, мы обязаны, по Шаппу, появлением легенды о современной России, сотворенной в соответствии с некоей программой, неким планом… России, которой на самом деле не существовало; даже горстка фаворитов, в течение недолгого времени пользовавшихся царскими милостями, не могла служить воплощением этой выдуманной страны – своеобразной утопии, призванной заслонить или вытеснить образ восточной, средневековой Московии, нимало не готовой к подобному изменению. После Петра и Екатерины в России, не имея практически точек соприкосновения, сосуществовали две России: одна – провинциальная, народная, хранящая верность варварским обычаям; другая – городская, изображающая по приказу преданность западной цивилизации 23* . Два этих образа и соответствовали противоположным доктринам, которые исповедовали относительно России французские мыслители.

Аббат Шапп, внимательный читатель Монтескье, задается вопросом, не должен ли северный народ, частично приобщенный к цивилизации, стремиться к свободе, к относительной независимости от всемогущего государя; ведь «любовь к славе и добродетели», высший знак цивилизованности, может зародиться «лишь в лоне свободы» 24* . Власть, которой подчиняется Россия, носит сугубо материальный характер: никто из подданных не имеет никаких привилегий; вся нация в целом «пребывает в рабстве» 25* . Таким образом, европейские нравы с трудом приживаются даже в Петербурге – логове тирана, которому Шапп, судя по всему, предпочитает Москву, город более русский и более приятный – быть может, потому, что он располагается дальше от средоточия центральной власти? Состояние страны зависит от ее правительства, в этом аббат Шапп согласен с Вольтером, однако западная цивилизация не может пустить корни там, где деспотические установления убивают самую сущность европейского порядка, заключающуюся в праве на абсолютную политическую и нравственную свободу. Коллективный страх приводит к тому, что русские дворяне (по мнению Шаппа, недостойные этого звания) становятся рабами престола, и закабаление это причиняет им жестокие муки: «Русский народ, не имеющий никакого понятия о свободе, куда менее несчастен, нежели знать» 26* . В результате аббат берет себе в союзники Жан-Жака Руссо: «Возможно, прав г-н Руссо из Женевы, народу этому было лучше вовсе не знать цивилизации».

Петр был жесток к подданным, но, вынужден признать Шапп, страстно любя науки и искусства, пытался преобразовать Россию; по мнению аббата, законы, созданные царем, носили не практический, а теоретический характер; они были геометрическими фигурами – гениальными, но невыполнимыми. Аббат делает уступку философам, но делает ее не без лукавства: ведь нарисованная им картина реальных российских нравов решительно противоположна идеальному образу Петра Великого. Шапп д'Отрош обличает наследников Петра за неспособность ослабить тот гнет, без которого невозможно было обойтись их славному предку; он клеймит их за неумение приспособить «петровские» идеи к реальности страны, задавленной деспотической властью. С незапамятных времен Россия повиновалась тиранам; перемены заключались лишь в том, что одни тираны были более жестокими, чем другие; Анна Иоанновна, Елизавета Петровна, Петр III, Екатерина – все они, по Шаппу, правили страною деспотически.

Путевые заметки Шаппа так лее, как и его исторические отступления, написаны в прошедшем времени, однако всякий раз, когда он рисует картину нравов или анализирует условия жизни знати, народа или духовенства, повествование ведется в настоящем времени, благодаря чему его описания кажутся относящимися и к эпохе Елизаветы Петровны, и к царствованиям Петра III и Екатерины II. «Путешествие в Сибирь» описывает нацию, о которой французы еще в начале XVIII века не знали почти ничего, хотя она уже претендовала на роль в международной политике. Спор философов о России ставил, помимо конкретных вопросов общественного устройства, вопрос более общий, основополагающий – вопрос о принадлежности России к европейской системе. Одним она представлялась образцом, другим – врагом, грозящим разрушить равновесие на европейском континенте; между тем ее военная мощь, роль, которую она начинала играть в высшей дипломатии, развитие ее культуры – все это превращало «русский мираж» из выдумки философов в общественную реальность, которая – что вполне естественно для эпохи, предшествовавшей принятию «Декларации прав человека», – вызывала всеобщий интерес. Возникала потребность узнать как можно больше подробностей об устройстве этой страны, о формах управления ею, о ее государях, а также о народных обычаях, повседневной жизни крестьян и проч. Текст Шаппа, в сущности направленный против философов, представлял собою – вопреки или благодаря живости тона и стиля – наиболее полное описание России, каким располагал француз- ский читатель накануне царствования Людовика XVI. «Путешествие в Сибирь» (а также его критика и опровержение, сочиненное императрицей Екатериной II, – реклама, о которой можно только мечтать!) позволили французам узнать вместо мифа о России кое-что о ее реальном существовании. Картины, нарисованные аббатом, полностью развенчивали пропаганду философов, которые очень скоро и сами разочаровались в Екатерине II, а значит, и в России.

Конечно, Шапп плохо разбирался и в военном деле, и в православной религии, и в различных классах крестьян. История России сводилась под его пером к сборнику анекдотов. Впрочем, возможно, что и поверхностность Шаппа представляла собою одну из форм его полемики с философами. Сочинителям-русофилам Шапп противопоставил описание эмпирической реальности; он не собирался дополнять или совершенствовать написанное философами, он ограничился тем, что подспудно их опроверг. Он нарисовал другую Россию – ту, какую вслед за ним увидели и описали Кюстин, Жид, Кеннан; насколько справедливы были эти описания – тема, которой мы сейчас не касаемся, ибо она заслуживает отдельного разговора.

Перевод с французского Веры Мильчиной

1* [Catherine II] EAntidote. Amsterdam, 1771. T.l, p. 9 ; англ. пер.: The Antidote, or a Enquity into the Mйritй of a Book Entitled Л Journey into Siberia. Made in MDCCLXI… London, 1772.

2* Voltaire. Dictionnaire philosophique. Paris, 1879. T. 4, p. 81.

3* Rousseau ].-]. Du Contrat social Livre 2, chap. 8; цит. no: Voltaire. Dictionnaire philosophique, p. 218; рус. пер.: Руссо Ж.-Ж. Трактаты. M., 1969, с. 183.

4* Journal encyclopйdique, le 1 octobre 1770. p. 41-54; отрывки из книги Шаппа (Chappe d'Auteroche J. Voyage en Sibйrie. Paris, 1768) были опубликованы в «Газете сельскохозяйственной, торговой, художественной и финансовой» в январе – феврале 1769 (Journal de Г agriculture, du commerce, des arts et des finances, 1769, Janvier, p. 66~90; Fйvrier, p. 16-42) со следующим предуведомлением редактора: «Сочинение это разом и полезное, и приятное, ибо автор предлагает публике как рассказ об ученых открытиях, им. сделанных, так и забавные и увлекательные описания предметов, им увиденных в стране, кою знаем мы еще недостаточно. Мало кто до сей поры справился столь удачно с таковою задачей» (Journal de l'agriculture… 1769, Janvier, p. 66-67).

5* Lettres d'un Scythe franc et loyal а M. Rousseau, de Bouillon, auteur du Journal encyclopedique. Amsterdam; Paris, 1771, p- 26.

6* Ibid.

7* Grimm F.-M. Correpondance litterature, philosophique et critique. Premiиre partie, 1753-1769. Paris, 1813. T. 4, p. 333. v Fontenelle В. Eloge du Czar Pierre le Grand

8* Fontenelle В. Oeuvres completes. Genиve, 1968, p. 339.

9* Voltaire. Histoire de l'empire de Russie sous Pierre le Grand // Voltaire. Oeuvres historiques. Paris, 1879. T. 4, p. 81.

10* Voltaire. Dictionnaire philosophique. T. 4, p. 81.

11* Montesquieu Cli.-L. de. Esprit des Lois // Montesquieu Ch.-L. de. Oeuvres complиtes. Paris, Collection «E Intйgrale», p. 643-644 (livre 19, chap. 14).

12* Grand Dictionnaire historique. Ed. Drouet. Paris, 1759, T. 7, 8.

13* Bruzen de la Martiniиre A.-A. Grand Dictionnaire geographique, historique et critique. Paris, 1741. T. 5, p. 153.

14* Encyclopйdie, ou Dictionnaire raisonnй des sciences, des arts et des metiers. Neufchastel, chez Faukche, 1756. T. 14, p. 445.

15* См. превосходную диссертацию: Hanslik 1. Das Bild Russlands und Polens im Frankreich des 18. Jahrhunderts. Frankfurt, 1985. p. 23-84.

16* Rambaud A. Recueil des Instructions donnйes aux ambassadeurs et ministres de France. Russie. Paris, 1890. T. 2, p. 91.

17* «Странствуя по России, всюду видел я народ, совершенно отличный от того, какой найти рассчитывал, полагаясь на труды этого прославленного философа [Монтескье]. Все дело в том, что в сочинении своем, [Дух законов. Кн. 14, гл.2] рассматривал он северные народы отдельно от правительства, коему они подчиняются., а между тем правительство русское так сильно извратило природу человека, покорив государю самые независимые его способности, что даже и о характере сего народа, как таковом вынести суждение весьма, затруднительно…» (Chappe d'Auteroche J. Voyage en Siberie. Amsterdam, 1769-1770, p. 341).

18* Ibid, p. 261.

19* Шапп обличает «подозрительность, повсеместно распространенную в России, и абсолютное молчание нации, особливо относительно предметов, имеющих хотя бы малейшее касательство до правительства, и до государя…» (Ibid, р. 193).

20* «Те, кто не знакомы с «Учеными записками», содержащими неопровержимые доказательства мнения, мною высказанного, могут обратиться за подтверждением к тысячам [!] путешественников, посетившим. Петербург и Москву» (Ibid, р. 341).

21* Custine A. de. La Russie en 1839. Paris, 1855, p. 57 ; рус. пер.: Кюстин. A. de. Россия в 1839 году. M., 2000. T. Le. 430.

22* Chappe d'Auteroche J. Op. cit., p. 359, 361.

23* Ibid, p. 338-339.

24* Ibid, p. 338-339.

25* Ibid, p. 196.

26* Ibid, p. 194.