Плач третьей птицы

…Устав, что нас от нас же ограждает [280]

Этот самый авва Паламон был учителем Пахомия Великого; вероятно, глядя на муки старца Господь и послал ангела дать преподобному устав, на медной дщице, с начертанием самых общих правил; они касались

еды: позволяй каждому есть по потребности и пища пусть предлагается для всех вместе; в Тавенисси братия готовили по очереди; на трапезе подавались хлеб, соль, варево из чечевицы или фасоли, овощи, травы; фрукты выдавались на руки и съедались в келии; больным полагались вино и уха;

трудов: назначай труды, соразмерные с силами каждого; работали в садах и огородах, заготавливали травы для засолки, собирали финики, плели рогожи, веревки и сумки из пальмовых ветвей, пекли хлеб; категорически запрещались тщеславные выходки с целью продемонстрировать личное рвение, вроде перевыполнения нормы, соревнования и т.п.

одежды: у каждого должен быть льняной левитон с поясом, белая козья или овечья милоть и кукуллий с изображением пурпурного креста; монашеская одежда, разъясняет авва Дорофей, символична, это снаряжение воина на службе Царя царствующих: мантия без рукавов сковывает и затрудняет действия рук при побуждениях ветхого человека, например украсть или ударить; пояс, препоясывая чресла [281], напоминает о готовности на дело и умерщвлении плоти; аналав с крестом знаменует веру во Христа и отречение от всего мирского; куколь (камилавка), в старину похожий на младенческий колпак, подчеркивает детскую простоту и смирение монаха [282], а женский апостольник, покрывало с прорезью для головы, символизирует самоотверженность, всецелую посвященность Богу.

Не все понимают, что монашеское облачение отнюдь не согласуется с потребностями тела или удобствами, скорее наоборот; важна специальная форма, располагающая взирать горе; человек в форме всегда человек долга. Недаром в годы гонений монашеская форма вызывала сугубую ярость большевистских палачей, оравших: снимите ваши костюмы!

молитвы: положи совершать по двенадцать молитв (псалмов) в полдень, вечером перед заходом солнца, в полночь, и три молитвы в девятом часу. Авва Пахомий заметил, что молитв мало, и получил разъяснение: устав должен годиться для всех, чтобы даже слабые могли без отягощения его выполнять.

В этом суть; с одной стороны устав побуждает нерадивых выравниваться в строю, тянуться вверх за сильными, с другой, не позволяет уж очень возноситься горе, звеня цепями и веригами. Мирская прыть потому и пропадает по вступлении в обитель: подвиг самопринуждения, когда он исполняется поголовно всеми в дисциплинарном порядке, подвигом не выглядит. Впрочем, некий мудрый игумен считал, что довольно для нынешних слабых людей и тех скорбей, какие попустил Бог в общежитии – и сказал он эти слова еще в XIX веке.

В первозданном виде ангельский устав никогда не применялся: надо заметить, основатели монашества, чрезвычайно строгие к себе, начертали куда более снисходительные правила для своих учеников и последователей. Уже преподобный Пахомий установил для братий ежедневно достаточную пищу, приготовленную на огне, чтобы всем хватало сил для трудов и молитвы.

Именно этот устав стал исходным образцом для обителей в Египте, Палестине, Сирии и лег в основу правил Василия Великого, Иоанна Кассиана и преподобного Венедикта, переведенных и опубликованных святителем Феофаном Затворником в сборнике «Древние иноческие уставы». Устав Саввы Освященного хорошо известен на Руси как богослужебный, под названием Иерусалимского; другой устав, также имевший широкое хождение в нашем отечестве, именовался Студийским, т.к. получил начало от святого Феодора Студита.

Византийская эпоха сохранила множество типиков: не только игумены, но и архиереи, императорские особы и ктиторы, учреждавшие монастыри, составляли свои правила, не отличавшиеся оригинальностью, разве что одни ограничивались общими законоположениями, а другие нормировали быт иноков до мельчайших подробностей [283], но на деле вряд ли скрупулезно исполнялись.

Устав складывался постепенно, по мере необходимости, в каждом сообществе как в каждой семье имея своеобразные черты. Новые правила являлись соответственно постепенному падению нравов: древние уставы не предусматривали, как греческие, впадение в блуд по пьяному делу, преступную связь монаха с монахиней или рвоту из-за пресыщения; у нас на монашеском съезде 1909 года предлагали включить в состав обетов отказ от употребления спиртных напитков.

Если в Византии увлекались составлением правил, то на Руси писаный устав не рассматривался как нечто обязательное, собственные уставы появились не раньше XIV века; жили просто, сообразуясь с условиями и степенью ревности, как Бог на душу положит; сам игумен был для братии правилом и образом, примером поведения.

Устав обычно состоит из литургического и дисциплинарного разделов, с добавлением наставлений духовно-нравственного характера; исключение представляет собой устав преподобного Нила Сорского, содержащий только подвижнические поучения.

С Х века, когда оформился дневной богослужебный круг, литургическая часть устава различалась лишь временем, установленным для богослужений: полунощницу начинали в полночь или рано утром, затем следовала утреня, после которой полагался недолгий отдых перед литургией; иногда вся служба шла без расхода, за ней сразу трапеза, а после – нет, не отдых, а труды, послушания. На сон отводилось время после вечерни и молитв на сон грядущим, примерно с 7 часов до полуночи.

Некоторые из наших новооткрытых монастырей пробовали так же: ночное богослужение – это звучит и вдохновляет! Но увы, существо с дряблыми мышцами, отвыкшее от телесного напряжения, сложно поднять на молитву после трудового дня, притом поднять не значит разбудить. Даже совы, способные бодрствовать ночью, изнемогают: отдых всяко нужен, а днем монастырь шумен почти как завод: гудят стройки и ремонты, тарахтят автомобили, двери стучат, люди кричат – уснуть не удается.

Таким образом, ночная служба превращается в болезненную формальность, в отбываемую муку; певчие, бывает, стоя отключаются и падают на полуслове. Сил действительно никаких нет; на упрек, что большинство пренебрегает уставом и не встает ночью, одна монахиня простодушно возразила: слава Богу хоть утром встаем! Формальная приверженность бдениям на деле означает дыру на месте утреннего богослужения, заключающего смысловое содержание вседневного цикла: проспали кто в постели, кто на службе.

Множество обителей, считаясь с поголовной немощью, держится общепринятого церковного порядка: полунощница с 5 или 6 утра, затем часы и литургия, а утреня присоединяется к вечерне, стало быть, совершается вечером, когда труды окончены и спешить некуда. В некоторых монастырях положен двухчасовой отдых перед вечерней службой, время безмолвия, расходуемое по усмотрению и силам каждого: частично на молитву, частично на чтение или сон. Другие Иисусову молитву с поклонами включают в состав церковной службы вместе с канонами иноческого правила.

Так записано в уставе; в действительности, что касается женских обителей, при конце полунощницы нарядчица или благочинная выдворяет сестер из храма на работы; те, кто в силах трудиться, чрезвычайно редко имеют возможность посещать службу: одна послушница насчитала восемь раз за год, после чего переменила монастырь.

Начальствующие любят приводить лукавое изречение послушание выше молитвы [284]; на самом деле благосостояние монастыря мало зависит от усилий насельников и никакой необходимостью этот догмат не оправдывается: не весной или осенью ради урожая, а круглый год действует это расхолаживающее правило, притупляющее интерес к богослужению и превращающее обители в пресловутые колхозы. Так повелось вообще-то издавна; в одном монастыре расспрашивали старушку, жившую здесь до разгона 20-х годов, разрешалось ли посещать ежедневную литургию, и услышали всех позабавивший ответ: «Боже сохрани!» [285].

Дисциплинарная часть, хорошо разработанная на Западе со времен Венедикта Нурсийского, на Востоке введена впервые Феодором Студитом, создавшим сложную административную основу киновии, с подробным штатным расписанием, до мелочей учитывающим обязанности должностных лиц, поставленных управлять хозяйством, церковными службами и общим порядком: наместника, эконома, казначея, келаря, поваров, трапезничих, хлебопеков, вестиариев (рухольных), гостиника, больничника, огородника, садовника, виноградаря, плотников, сапожников, живописцев, каменщиков, корзинщиков, ткачей, красильщиков, слесарей, рыбаков, кожевников, скотников, библиотекаря, учителя, каллиграфов, хартулариев (хранителей канцелярии и архива), секретарей, писцов, эпистимонархов, таксиархов и эпитиритов (надзирателей), наставника, будильщиков, привратников, экклисиархов, канонархов, певчих, скевофилаксов, космиторов и кандилариев (церковников). И правила эти для лучшего усвоения он изложил вямбических стихах! [286].

Уставные положения всегда основывались на принципе общинного жития, удобного чтобы узнавать и изживать недостатки, в которых другие обличают и тем исправляют нас (св. Василий Великий). В киновии все связаны послушанием и подначальством: келарь, выдающий продукты на кухню, овощи получает от погребничего, а погребничий берет их от огородника; деньги на снедь, которая покупается, келарь просит у эконома, а тот в свою очередь зависит от казначея.

Только в общем житии возможно единочувствие и единомыслие, взаимное восполнение, братский (сестринский) присмотр друг за другом и ответственность каждого за всех и всех за каждого. Тем не менее вслед за К. Леонтьевым приходится признать: киновиальный коммунизм подходит не всем; вспыльчивые, беспокойные, свободолюбивые не могут понести общежитие, хотя искренно желают монашества. Неудивительно, что на всем пространстве Византийской империи в традицию вторгся идиоритм, строившийся на началах личной независимости и самочиния во всем: еде, одежде, отношении к собственности и заботе о спасении [287].

Наш родоначальник преподобный Феодосий, возможно, знал Студийский устав, во всяком случае, посылал одного из иноков в Константинополь; как бы то ни было, он строил общежитие; но по его кончине единство ослабевает, братия, как видно из Киево-Печерского Патерика, подвизаются кто во что горазд, без всякой меры, – в результате надлом, искушение, прелесть.

Для Руси XIV – XV века типично рождение монастыря с шалаша пустынножителя, получившего небесное указание обосноваться в этом месте; со временем к нему стекались другие боголюбцы, ищущие уединения, каждый строил себе келью, возделывал свой огород, сам заботился об имуществе и пропитании. Но наступал момент, когда сам основатель приходил к мысли о киновии, не из соображений реформаторства, а вследствие осознаваемой на определенном этапе духовного роста необходимости. Поэтому преподобные Сергий Радонежский, Евфросин Псковский, Корнилий Комельский, Савва Вишерский, Герасим Болдинский, Павел Обнорский вопреки особному житию внедряли киновию и старались закрепить ее соответствующим уставом [288].

Но то ли по кипящей в русской крови вольнице, то ли по нежеланию настоятелей принимать бремя полного материального обеспечения идиоритм господствовал повсюду, порождая печальное обмирщение и упадок монашества. Тяжелое впечатление от порядков особножительства в монастырях Новгорода описано игуменией Таисией: «каждая сестра должна была не только ежедневно сготовить себе что-нибудь пообедать, на что, разумеется посвящалось все утро и она лишалась возможности быть у литургии, но надобно было и достать то, из чего бы приготовить обед, поневоле чуть не ежедневно приходилось им, бедняжкам, ходить на базар за провизией, которой закупить надолго они не могли, потому что не имели средств, едва зарабатывая понемножку; да и работы свои надо было куда-нибудь сбывать, а куда, как не в тот же город, не в тот же мир. В других монастырях, хотя трапеза и была общая, но весьма скудная, а все остальное надо было купить, даже дрова и растопки, и уголья для самовара, и решительно всё» [289]. Однако, несмотря на вопиющие изъяны, идиоритм дожил до самой революции; среди его приверженцев находим, например, игумению Усть-Медведицкого Войска Донского монастыря Арсению, которую не заподозришь в недостатке духовного разумения.

Уставы включали правила о странноприимстве, которые во многих наших монастырях полностью забыты: в женских вошло в моду не поднимать глаз на посетителей и не отвечать ни на какие вопросы, а в мужских строго взыскивать за короткую юбку и декольте; получить хотя бы стакан воды хотя бы для ребенка можно только с разрешения настоятеля, который всегда в отлучке.

«История монахов» повествует, как встречали паломников в Нитрийской пустыне: выходили навстречу с водой, мыли ноги, чистили платье, приглашали к трапезе; старались услужить, ибо страннолюбие, по Ефрему Сирину, выше многих добродетелей. Сам великий Пахомий покорился истине [290], плененный теплым радушием и гостеприимством христиан города Оксиринфа, где побывал юношей, когда служил в армии; в его обители приходящих сперва угощали отдельно от братий, но после замечания приезжего священника авва пересмотрел этот противный любви порядок; не мешало бы и нам отказаться от распространенного обычая кормить богомольцев в сарае и чем похуже. На Афоне паломников сажают за один стол с настоятелем, а размещают в архондариках; 2arcwnзначит высокий гость, т.е. там все гости – высокие; монахи, как правило, улыбчивы, разговорчивы и трогательно внимательны [291].

Чужепостриженников принимать запрещалось, разве в виде исключения, после длительного испытания, с ведома и согласия начальства покинутого монастыря. Правило это по разным причинам, в том числе и по недоверию к предполагаемой им душевной широте предыдущего игумена, часто нарушалось и нарушается.

Посещения родственников и отлучки из монастыря всегда жестко ограничивались как безусловно нежелательные, в миг разбазаривающие нелегко нажитое внутреннее добро.

Пункт о похоронах предписывал круглосуточное моление о почившем и всеобщие торжественные проводы; сложился и свой чин отпевания, так что многие из тех, кто хоть раз присутствовал на монастырском погребении, готовы только ради него потерпетьтяготу и зной иноческого пути.

Уставы предусматривали и наказания: за ложь, ропот, лень, гневливость, нерадение о монастырских вещах и т.п. Епитимии налагались в виде лишения общения в пище и молитве, публичного выговора, затвора, стояния когда все сидят, сухоядения (хлеб и вода), отлучения от Евхаристии на какое-то время. Распутного монаха преподобный Пахомий привел к колодцу и оставил на четыре месяца поститься и плакать; за тяжелые проступки – блуд, воровство, ропот и подстрекательство к бунту – могли присудить к публичному покаянию, бойкоту и даже порке (бичеванию), но это уж перед изгнанием.

Нынешний послушник, обладая воспаленным чувством собственного достоинства, к терпению наказаний способен очень мало и мчится собирать вещи порой после самого мягкого порицания. Но и в 1853 году митрополит Филарет, составляя «Правила благоустройства монашеских братств в московских ставропигиальных обителях» по-видимому имел в виду немощь насельников, утверждая в качестве не карательных, а назидательных мер всего-навсего поклоны, удаление от братской трапезы и заключение в келье до трех дней; правила требовали назначать наказание наедине, без гнева, с точною справедливостию и кротостию [292].

С древних времен мужские монастыри принимали на себя материальное попечение о женских обителях: как повествует Лавсаик, Панопольская обитель, входившая в Пахомиево братство, славилась большим числом умельцев-ремесленников; часть дохода от их изделий употреблялась на содержание женских монастырей. При этом не могло быть и речи о вмешательстве во внутренние дела в нарушение абсолютных прав настоятельницы по управлению.

Однако общение с противоположным полом категорически возбранялось, как пламенеющий огнь, как пагубнейший яд змеин [293]. При нынешней неразборчивости женский персонал в мужских монастырях обычное дело и, случается, превышает число братий; даже записки поминальные подают о здравии «архимандрита Т. с бр. и сестрами».

Один игумен, когда ему указали на эту несообразность, искренне изумился: «кто же будет щи варить?», а также, добавим, стирать, наводить чистоту, пасти и доить коров, перерабатывать молоко, печь просфоры и хлеб, выращивать овощи и розы, шить облачения, размещать приезжих, торговать в лавке, вести бухгалтерию и составлять отчеты, отвечать на телефонные звонки, покрикивать на рабочих, словом, делать все, не касаясь лишь Престола… а благодарности никакой, еще и шахидками дразнят за черную униформу: юбка до полу, платок до бровей.

По сути имеют место двойные монастыри; кое-где их неофициальный статус подтверждается строительством отдельного корпуса и постригами женщин, которые тем не менее остаются бесплатной, бесправной и попираемой обслугой, конечно, по собственной воле избрав такую участь ради обожаемых батюшек и страха перед угнетением, будто бы неизбежным в женских монастырях; мужское господствование [294] снести легче, как вроде законное.

Странно, но совсем не удивительно, что некоторые женские обители еще совсем недавно имели во главе не игумению, анастоятеля, коллективным письмом убедив архиерея в абсолютной для сестер невозможности оказывать послушание кому-нибудь, кроме лица, избранного ими в духовники и повелители.

Двойные обители существовали и в древности; св. Григорий Нисский возмущался: «живут вместе с женщинами, именуя сие сожительство братством». В них пребывали достигшие высот безстрастия, но разделенные все-таки глухой стеной; у нас подобные упразднял митрополит Макарий в XVI веке. По примеру Оптиной кое-где ладят обособленные скиты, куда женщинам хода нет; смысл запрета не очень-то понятен: ведь скиты традиционно устраиваются для преуспевших, умертвивших плотские порывы, но восходить на эту степень предоставлено в монастыре, среди дам, кишащих там и сям.

Так или иначе, возрождаясь, российские обители, кажется, все до одной восприняли общежительный устав и, может быть, только за это Господь еще потерпит наши немощи. Игумен Иероним, в XIX веке из запустения поднявший Пантелеимонов монастырь на Афоне, объяснял процветание обители и хранение братства от страшных бед не чем иным, как Божией милостью за сохранение совершенного и чистого общежития. Во время его настоятельства обходились без писаных правил, но перед смертью он составил устав и умолял братию не унижать своеволием равноангельную монашескую нравственность, не допускать республиканства, никаких разделений на партии, и хранить честь монашества, главная цель которого – богоугождение в единомыслии [295].

Ангел, давший устав преподобному Пахомию, сделал важное добавление: совершенные не имеют нужды в уставе, ибо проводят жизнь в созерцании Бога; «вы спрашивали о правиле, и мне пришло на мысль сказать вам: на что вам правило? – писал святитель Феофан Затворник одному архимандриту. – Одно имейте: всегда с Господом быть, а всё прочее определяйте expromptu в каждую минуту» [296]…

Устав не более чем удобное и необходимое подспорье, ограничитель своеволия; не следует приписывать ему самостоятельную духовную роль в стиле популярных ныне бодрых высказываний: дескать, старцев нет, зато взамен есть устав, где всё прописано; выполняй и спасешься. Уставное благочестие создает усыпляющую галлюцинацию безупречности и праведности, конечно, фарисейской.

Да и невозможно же соблюдением правил поведения заменить живую жизнь наедине с Богом, когда один день не похож на другой, а порой и каждый час предлагает новую задачу. Случается, человек, проживши в монастыре десять лет, при крутом повороте обстоятельств теряет всякие ориентиры и не умеет отличить свет от тьмы, так как всего и научился низко кланяться, ходить строем и молиться хором. Устав, словами ангела, дан тем, у которых ум еще не зрел, чтобы они, как непокорные рабы по страху к господину, выполняя общее правило, достигали свободы духа [297].