Со страхом и трепетом

О, взять бы все – и всем и по всему

или сосной, макнув ее в Везувий,

по небесам, как кто-то говорил, -

писать, писать единственное слово,

писать, рыдая, слово: Помоги!

Ольга Седакова.


Если судить по изобилию выпускаемых книг, посвященных умному деланию, молитвенников у нас несказанное множество, хотя в куда лучшие времена преподобные с большим личным опытом, Симеон Новый Богослов и Григорий Синаит, а на Руси Нил Сорский и Паисий Величковский, сетовали о весьма малом числе искателей этого подвига. Сейчас в любой церковной лавке покупаешь четки, руководство как научиться молитве – и вперед; в монастырь приходишь вооруженный убеждением: нет иного смысла в монашестве, кроме умного делания. Технология широко известна: садишься на низкую скамеечку, свесив голову на грудь, взор устремлен на середину чрева, находишь место сердечное и вводишь туда ум, задерживая дыхание… всего и делов, и предвкушаешь обещанное скорое обретение непрестанной радости.

На первых порах ожидает ряд разочарований; Е. пороптала полгода и ушла со словами: что за монастырь, молиться не дают, я в миру меньше работала! Но, например, в обителях Пахомия Великого первые три года послушнику предписывались исключительно утомительные физические занятия: пока тело живо, естество нуждается в труде [629]. Да и в наших переживших советскую власть монастырях держали тот же порядок, чтоб с соленым потом вышло самомнение, чистоплюйство и прочая, по выражению святителя Игнатия, гордая дурь, и пришло мало-мальское смирение, навык идти наперекор собственным пожеланиям и привычкам. Церковь осудила мессалиан и евхитов, отстаивавших право некоей монастырской элиты только молиться, в то время как остальные члены братства вкалывают ради удовлетворения общих материальных потребностей; всегда присутствует контингент, использующий молитву для извинения своей лени и гордыни [630].

Н. когда-то повезло случайно встретиться с замечательным священником о. Павлом (Груздевым), он неожиданно выхватил ее за рукав из толпы, отвел в сторонку и рассказал притчу, как один монах усердно молился и узрел в своей келье Христа; всю ночь созерцал неописуемую Красоту, сладчайшего Иисуса, пока не пришло время отправляться на послушание, варить обед, т.к. брат исполнял обязанности повара; но мыслимо ль покинуть Господа, когда Он вот Он, рядом, в кресле сидит! Однако побрел, думая о голодных братиях, а вернувшись поздним вечером, увидел Господа в том же кресле; «а если б ты остался, Я бы ушел», – произнес Спаситель. Мать Н. смогла оценить прозорливость старца через годы, в монастыре, на послушании кухарки, когда приходилось самые торжественные архиерейские службы и встречи самых интересных гостей проводить подобно Золушке вне праздника, у плиты.

Склонный к самоиронии архимандрит М. посмеивается над своим былым неуемным юношеским энтузиазмом: в чине послушника он с жаром хватался за любую работу: вот перекидаю эту кучу дров, Господь освободит от гневливости, выкрашу забор, исцелит от чревоугодия, начищу картошки, простит осуждение… о сокровенном поучении он тогда не думал, но ведь всякое исполнение обязанности есть служение Богу [631] и без плода не остается – о. М., похоже, вырос в настоящего молитвенника.

Ничего нет дурного в опубликованном церковной газетой честном признании молоденькой игумении: хлопот невпроворот, но бегать по инстанциям мне легче, чем молиться. Деятель пусть делает, а то потеряет и то и другое, говорит преподобный Марк Подвижник; в конце концов, усердие принимается смотря по тому, кто что имеет [632].

Романтические подружки К. и Е., начитавшись современных афонских подвижников, постановили молиться ночами; кончилось пожаром и скандалом, т.к. «враг навел сон» и от свечки, прилепленной к стене, загорелись обои; спортивный азарт непременно протянуть пять, семь, десять четок, неважно в полусне ли, отупении, забвении, выдает неразумную кипучую жажду в кратчайшие сроки, поднажав, освоить сладостное художество.

Никому не удавалось перепрыгнуть разом все ступени лествицы, ведущей к совершенству. В большинстве случаев преждевременные исихастские порывы завершаются ничем: труд упорный, не приносящий ожидаемого результата, и в самом деле тошен. Потому умные пастыри предписывали поначалу долгое вычитывание канонов, акафистов и богослужебных текстов по книгам, как необходимую школу молитвы [633], ради тренировки внимания и терпения. Митрополит Антоний Сурожский вспоминал о шестичасовом правиле, назначенном ему в юности духовником; может быть благодаря этому опыту впоследствии он умел мгновенно концентрироваться и «уходить под кожу» среди суеты и многолюдства.

Розовая мечтательность преодолевается властью реальных обстоятельств и первыми смутными догадками о законах духовного развития. Мать И. чудом удержалась в монастыре, пройдя все стадии болезни: изобретательно уклонялась от послушаний, ненавидела всё, препятствующее мысленным упражнениям, злилась, изгоняя нарушителей уединенной тишины – я хочу молиться! – пока однажды не поняла, что именно это я хочу и есть непроницаемая медяная стена, о которую разбиваются усилия, втайне питаемые тщеславной жаждой испытать описанные в книгах высокие состояния, восторги, слезы, сияние икон. Хорошо еще, если мистические опыты заканчиваются бегством, отказом от противоборства [634], а не полным разорением, душевным опустошением и мраком, а то и психическим повреждением.

Духовник отец П. в назидание повествует о себе самом пятнадцатилетней давности, когда начинал иноческий путь: ходил отрешенным лунатиком, закатив глаза и теребя четки, не ел, не пил, не спал. Добравшись до кошмаров и видений, вместе с леденящим ужасом испытывал удовлетворение: шутка ли, сравнялся страхованиями с великими; хотели уже везти в дурдом, но тут наткнулся он у святителя Игнатия на описание прельщенного, узнал себя и, слава Богу, протрезвел.

Может ли увенчаться добром дерзкое намерение не снявши сапог [635] предстать перед Владыкой и беседовать с Ним без посредника [636]? Когда в египетском скиту начинающий подвижник, получив у старца Ивистиона благословение на сердечную молитву, счел нужным проконсультироваться еще и у Пимена Великого, святой отменил правило, заметив: «авва и делание его на небе с ангелами; утаилось от него, что мы с тобой на земле и в страстях» [637].

Отцы, учившие молитве, не рекомендовали возводить кровлю раньше фундамента, т.е. приступать к умному деланию прежде очищения покаянием. 96 советов новоначальному монаху преподобного Ефрема Сирина не содержат ни слова о молитве; все они морального характера и призывают не лгать, не лукавить, не распускать языка, не любопытствовать о чужих пороках, не хитрить, терпеть недостатки ближних, остерегаться ненависти и зависти к преуспевшим, подчиняться старшим, не превозноситься, не злорадствовать, не жалеть себя, хранить верность Богу и монашеству [638]. Преподобный Нил Синайский в послании к монаху Агафию о молитве также пишет больше о милосердии, покаянии и сострадании; и другой преподобный Нил, наш, Сорский в своем Уставе говорит преимущественно о рукоделии, труде, нестяжании, помыслах, очищении души и меньше всего о молитвенных упражнениях и нетварном свете.

По наблюдению святого Исаака Сирина, высокого преуспеяния в молитве удостоивается один из десяти тысяч; не потому ли, что, как свидетельствуют патерики, нравы всегда были несоизмеримо ниже евангельской нормы. Все знают историю о двойном самоубийстве в женском монастыре Мен, когда утопилась инокиня, затравленная клеветой, а следом от угрызений совести повесилась виновница, пустившая сплетню. Между тем обитель славилась «строгостью правил, чистотой учения и примерной святостью жизни». Не менее известна повесть о блаженной Исидоре юродивой, единственной из четырехсот (!) сестер избранной ангелом в назидание Порфиритскому старцу: её дружно поносили, унижали, выражали отвращение, оскорбляли – смиренницы и постницы, молящиеся день и ночь [639].

Нынешние ревнители молитвы, прекрасно осведомленные о пресловутом пупе и разнообразных телесных приемах, обостряющих чувствительность, храбро пропускают у того же Симеона Нового Богослова рассуждения о четырех ступенях духовного возрастания и первой из них – укоренении в христианском нравственном идеале, возращении тех же чувствований, какие и во Христе Иисусе [640].

«Богоподобные добродетели только и делают человека способным к приятию божественного единения», – учит главный и несумненный авторитет всех молитвенников святитель Григорий Палама [641], а до него преподобный Григорий Синаит; вдумчивый наставник иноков, по собственным словам, «нечто из опыта познавший». Он далеко не всем и далеко не сразу разрешал приступать к сокровенному деланию, оберегая учеников от поругания [642], ибо бесстыдно и дерзостно желающий внити к Богу, взыскав того, что не соответствует его состоянию, может сделаться поношением и посмехом для бесов [643].

Скажут: все грешники, несть человек и т.п., что ж и не молиться теперь?! Понятно, не одни святые и бесстрастные призваны к общению с Христом, но и повседневно согрешающие, при непременном однако условии: со страхом и трепетом, сокрушением и смирением, знанием Священного Писания и советовании с единодушными братиями, как учил преподобный Паисий (Величковский). Увы, в наше время минусы избравших благую часть- строптивость, безответственность, эгоизм, мстительность, истерическое саможаление, диктат плоти – вряд ли компенсируются угрызениями совести, ощущением вины, скорбным сокрушением и плачем о грехах.

Бесперебойная деятельность уст, даже многолетняя, привычная, «навязавшаяся», автоматическая – не увенчивается при далеко отстоящем сердце [644], и целая жизнь, без остатка отданная борьбе за молитву, может обернуться трагедией впустую потраченного времени. Глинский старец о. Серафим (Романцов) вынес чудовищный приговор одному пустыннику: «никакой молитвы у тебя нет, ты просто привык к ее словам, как некоторые привыкают к ругани», а отшельнице-схимонахине, избравшей изнурительный пост из нежелания отвлекаться от молитвы на приготовление горячей пищи, сурово сказал: «ты не имеешь никакой молитвы и никогда не имела ее» [645].

«Из молитвы Иисусовой незнать что сделали, – отмечал святитель Феофан Затворник, – думают, как только стал кто творить сию молитву, то этим одним уже всё сделал; молитва сия стала как заговор какой: твори ее, приложив к сему телесные положения, о коих инде говорится, и все получишь. Вот и мурлычут, а сердце остается пусто, и мысли бродят, даже и срамные движения приходят, а им ничего, будто все такое в порядке вещей» [646].

С тех пор явление подверглось прогрессу: Иисусову молитву могучим хором в сотни голосов распевают во время многодневных крестных ходов и хвалятся: какая лилась благодать! Облеченные соответствующими возможностями посвящают умному деланию целые монастыри; наивным, неотесаным мальчикам и девочкам, вчера с дискотеки, из спортивного зала, от телевизора, только-только узнавшим о Христе, не остывшим от мирских пристрастий, властно благословляют четочное правило, отменяя прочие молитвословия, вечерние и утренние, тропари, каноны, акафисты, Псалтирь; словом, всё назидающее [647] гимнографическое сокровище Церкви.

Мессалиане травили святителя Григория Паламу, клеймя ересью всякое иное обращение к Богу, кроме молитвы Отче наш, данной в Евангелии, теперь же поклонники Григория Паламы объявляют всё, кроме пяти слов Иисусовой, неудобным к общению с Богом, обременительным, излишним, включая богослужение: один современный автор с одобрением описывает монахов, во время всенощной поглощенных четками и напрочь равнодушных к кафизмам, чтениям и стихирам, отражающим содержание праздника.

Некоторые духовные вожди из самых благих намерений возводят свое учительство в степень неоспоримой, Небом уполномоченной инстанции и фанатически устремляются к деланию кукол [648], одинаковых, покорных, безмолвных рабов, впрочем, искренно, от всей души желая устроить монастырскую жизнь якобы по последнему слову святоотеческих творений.

В результате насельники, не способные собирать внимание на виду у всех, приобретают стойкое отвращение к молитве и затем лицемерят, скрывая внутреннюю пустоту, влачатся обгорелыми головешками, а то и покидают монастырь. Другие проявляют безудержное рвение и, сочтя себя достойными небесных озарений, залетают совсем не туда… отчитки, больницы, нервные срывы, скандалы так не уместны среди исихастов.

Нынче, куда ни глянь, модно всё упрощать, понижать, игнорируя сокровенное, сводить чудо Божьего дара к общеполезной и общедоступной яичнице, таинство единения с Христом к дисциплине, публичности, к молитве из-под палки. Ужасают непомерные мистические посягательства, например, держать ум нерассеянным; старец Паисий Афонский на склоне лет говорил: «кто я такой, чтоб непрестанно держать ум при Боге?»; а преподобный Григорий Синаит замечал: никто не может сам собою удержать ума, если не будет он удержан Духом, и никто никогда не отгоняет помысла, если Бог не отгонит его [649].

Претендуют молиться непрестанно; но и в те благословенные времена, когда отцы-пустынники питались хлебом, приносимым ангелами, одним взглядом сокрушали идолов, воскрешали мертвых, без вреда стояли в пламени, укрощали диких зверей, видели грешника насквозь, изгоняли демонов, возили мешки на диких зверях и переправлялись через Нил на крокодилах, они посредством камешков вели счет кратким молитвам.

Знаменитый Павел Фермейский, совершая триста молитв в сутки, встревожился, узнав о какой-то сельской девственнице, исполняющей семьсот молитв, и пришел к святому Макарию Александрийскому. «Я вот уже шестидесятый год совершаю только по сто положенных молитв, – ответил старец, – зарабатываю нужное для пропитания своими руками, по долгу не отказываю братьям в свидании и, однако, ум не укоряет меня в нерадении» [650]; смущение же, добавил преподобный, признак нечистого сердца. Значение имеют искренность и внимание, а численности прилежали больше на Западе: Клара Ассизская хвалилась тысячей, а иезуит Иаков Керрут аж двадцатью четырьмя тысячами молитв в день!

Исаак Сирин упоминает о ста молитвах первого учителя монашества пустынника Евагрия, пятидесяти преподобного Моисея Мурина, притом конечно эти люди сами полностью сделались алтарем молитвы [651], ибо в представлении святых отцов молиться непрестанно означает содержать ум прилепленным к Богу с великим благоговением и теплым желанием, висеть на уповании на Него и о Нем дерзать во всем – во всех делах и приключениях [652].

Молитва не столько занятие, сколько состояние души; начетнический, подневольный скучный труд никому не нужен и не полезен; «беседуй с Ним, как сын с Отцом, и ты скоро почувствуешь, что Отец рядом и что ты действительно сын, а не раб», – писал один будущий епископ [653] в армию младшему брату, будущему протоиерею.

Между прочим, формулы сокровенного поучения на протяжении веков употреблялись разные: Господи, якоже волиши и якоже веси, помилуй; Господи, да будет воля Твоя; Господи, помилуй мя и помози ми, Тя славлю; Господи, помоги мне, Ты Бог мой и всё для меня; Боже, милостив буди мне грешнику; упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святой… и даже, как видим, не всегда содержали Христово Имя, чему, бывало, придавали столько значения.

Годились и воздыхания неизглаголанные [654]: благодать, по преподобному Паисию (Величковскому), привлекается не словами, а сердечной правотою; «память Божия, вот главное, в чем надо упражняться», – настаивал святитель Феофан Затворник, много раз повторяя что Иисусова молитва не есть существо дела, а всего лишь пособие в числе многих средств к обретению правильного внутреннего строя [655].

Чему не способствует крайнее невежество, весьма смутное представление о учении Церкви, смысле Таинств, критериях различения истины, при отвращении от возвышенного труда чтения, чрез которое ум очищается от мусора, входит в божественные тайны и омывается радостью, наполняется мыслью о Боге и рождает молитву [656]. Берут в пример Странника, возможно оправдывающего, если доверять его опыту, допущение святого Григория Синаита: послушливого и неграмотного можно скоро обучить молитве [657], потому что он прост, т. е. целен, един, устремлен к Богу от всей души, бескорыстно, и получение дара не причинит ему вреда.

Как раз Странник, сравнительно недавно переведенный на иностранные языки, породил на Западе толпы подражателей. Хиппи, например, отнюдь не отказываясь от безбрежной свободы нравов, твердили Иисусову молитву, очевидно используя ее как волшебный способ – сезам, откройся! – шагнуть за невидимый порог, слиться с Абсолютом и вкусить наконец настоящий кайф. В рассказе, кажется, Сэлинджера, обыкновенная американская девочка-тинейджер, шепчет ту же Иисусову наподобие магического заклинания, желая помочь близким.

Порой и православные, по причине вульгарности восприятия, понимают метафорические выражения святых отцов буквально и ожидают сверхъестественных эффектов: келья всему научит, а молитва сама просветит, наставит и исцелит от страстей. Так мыслят и мистики-иноверцы: «практика мантра-джапы приводит в состояние самадхи… когда имя Бога постоянно повторяется, оно очищает тело, нервы и ум… имя Бога обладает огромной силой и спасает от любого страдания и несчастья… мантра-джапа автоматически поддерживает душевное и физическое здоровье» [658].

Если твержение молитвы оказывается отмычкой к двери в Небесное Царство, удобным техническим средством приближения к Богу, сулящим заодно всяческое благополучие, к чему тогда заповеданный нам узкий путь, и крест, и тесные врата, и покаяние, и Церковь, и Евангелие?

Теперь иезуиты заимствуют дзен-буддийские медитации, а евангелистки-полумонахини применяют тай-чи, и, как говорят американцы, – it works; вопрос, от чего, от какой силы оно работает. Один грек, набравшийся на Западе экуменизма, нашел в других религиях много полезного для практики молитвенного самососредоточения и доказывал афонскому старцу достоверность своих экстазов и озарений; ничего страшного, считал он, если, применяя один и тот же метод, индусы созерцают своего бога, буддисты своего, а христиане, соответственно, Христа на огненном престоле среди парящих ангелов [659].

Ресурсы человеческого организма вкупе с аскетическим усилием и самогипнозом могут вознести до металогического ощущения бытия, ум способен на свой лад строить вожделеваемые призрачные образы [660], но Бога здесь нет, диагностирует архимандрит Софроний, а вкушение мистического трепета чревато насаждением страшной, неискоренимой гордыни [661].

Крайний дефицит наставников понуждает ищущих молитвы прибегать к книжным указаниям во всем их несметном разнообразии: одни советуют шептать молитву быстро, проскальзывая между помыслами, другие – протяжно, скорбно, выпрашивая, выстанывая, третьи вообще не рекомендуют отверзать уста.

Внимание предписывается держать ниже впадинки под горлом, в области гортани, под кадыком, внутри персей, там где дыхание проходит в легкие, промеж ключиц, в сердечном месте чуть выше левого сосца. Дыхание кто говорит задерживать, кто – соединять с словами, кто – совмещать с ритмом пульса.

«Если стараюсь соблюдать правила, задыхаюсь, а уж молитвы точно никакой, вся забота куда ум поместить, а как?» – стонет инокиня Е.; «деточка, – отвечает духовник, знаешь сороконожку, она по теории шагу бы не ступила; молись, как можешь, и доверься Господу!» Так учил и о. Алексий Мечев: ни в коем случае не творить молитву, а просто говорить и всё; избави Боже стараться, чтоб вышло что-нибудь.

А коль что-нибудь вышло, т.е. посетила божественная благодать, является потребность бесконечно длить блаженство, закрепив пустыней, пещерой, подземельем; святитель Игнатий, отечески увещевая, останавливал инокиню, вознамерившуюся сменить монастырь в поисках тишины и покоя. В состоянии рая легко забыть, что если утешение подлинно и достоверно, от нас не зависит удержать его. Пока человек употребляет усилия, чтобы духовное снизошло к нему, оно не покоряется [662].

Но ведь и Сам Спаситель жертвовал уединением ради служения народу [663]. Пока мы на земле, у нас непременно должно быть дело, сфера приложения жизненной энергии, отрабатывания хлеба и обучения военному делу: «не за печкой сидя хвались безмолвием; что келья твоя принесла тебе доброе? ни смирения, ни терпения, ни послушания; как вышла на войну, так во всем побеждена» [664].

«Совершенная мера благодати не скоро дается человеку, чтобы он мог заниматься попечением о братии, а не пребывать все время в восхищении и упоении» [665]. Настоящая молитва «в силе своей является не в начале, а в конце преуспеяния, как цвет и плод» [666].

Внешние условия имеют мало значения; мать Л. получила пламя, когда закупала продукты для монастыря, и была вне себя от счастья; на другой день, с целью остаться в келье и молиться, солгала, сказавшись больной… и радость прекратилась. Обычно, сподобившись высочайшего благородства, мы через один или два дня теряем его, погашая бурею житейских дел, уклоняясь в чувственное [667]. Недаром духовные старцы так до тонкостей осмотрительны, опасаются небрежного слова, вредоносного взгляда, лишнего куска.

Внимательная молитва требует самоотвержения, а на самоотвержение решаются редкие [668], и здесь причина тотального оскудения, обозначенного многоопытным владыкой Антонием Сурожским: может ли еще молиться современный человек? Внимательная молитва – это конец простой, приятной, рассеянной жизни с ее невинными удовольствиями: покушать всласть, побездельничать, посудачить, послушать музычку, полистать журнальчик: вокруг столько интересного, увлекательного! Блажен, чьи мысли не имеют куда бродить [669].

И уж совершенно необходимо прежде чистой молитвы исполнить первую и наибольшую заповедь: возлюбить Господа Бога всем сердцем, всей душой и всем разумением [670]; опьянеть от любви к Нему [671]: испытывать не только, по Дионисию Ареопагиту, приязнь,\ag0aph, но вожделение, 2erwq [672], а по святому Максиму даже страстную преданность Богу [673]. А затем уж естественно угомониться [674], то есть ничего не ожидать, ничего не искать своего, вверяясь лишь воле Божией, любому времяпрепровождению предпочитать общение с Христом, в Котором свет, и премудрость, и радость, и всякое утешение.

Загрузка...