Плач третьей птицы

Бессмертный Толстошеев

Толстошеев, если кто забыл, тот самый тамбовский мещанин, живописец и интриган, который по кончине святого Серафима, спекулируя его именем, преодолев сопротивление местного дворянства, Саровской обители и епархиального начальства, мертвой хваткой вцепился в Дивеево, разорил заветы преподобного, перессорил всех со всеми и устроил смуту, длившуюся без малого тридцать лет и приведшую монастырь в полный упадок. Увлекала его, вероятно, и корысть: он свободно распоряжался золотой рекой пожертвований; но более двигало им, по-видимому, желание руководить, властвовать, которое никак не получалось насытить ни в Сарове, где он долгие годы оставался рядовым послушником, ни в других покинутых им пяти монастырях, где карьера упрямо не складывалась [324].

Вкрадчивый, льстивый и несколько начитанный, Толстошеев правильными словами опутывал духовно неразвитых девушек и подчинял их своей воле; аналогичным способом удовлетворяют свое честолюбие нынешние младостарцы: пользуясь вопиющей человеческой незрелостью и слабодушием, они применяют священнический сан как отмычку ко всем дверям, как невозбранное право на любые эксперименты и издевательства, особенно в женском монастыре.

Подобно Толстошееву духовник льстит сестрам, вкрадывается в доверие, прикидываясь внимательным, ласковым и терпеливым: в век почти поголовной безотцовщины этот нехитрый метод действует весьма эффективно; затем требует абсолютного послушания себе, а игумению внушает считать только добытчиком-распорядителем. Для получения иммунитета нужно пережить многих лжестарцев; мать Л., например, с насмешливой убежденностью замечает: «я как тот монах в старой Оптиной, помнишь, он глядел на толпы, ломящиеся к старцам, и головой качал: чего ходят? все ведь знают, как спасаться!».

Но обычно нашептанному при исповеди доверяют полностью – таинство же! священник же! Очереди стоят к самозванным духовникам на многочисленных выставках, не то ярмарках: они исповедуют, помазывают елеем да еще изрекают руководство на всю оставшуюся жизнь. Один такой персонаж одновременно распространяет собственное сочинение с рецептом «спасения человечества от надвигающейся гибели»: люди в одночасье просто должны перестать творить зло, от чего поголовно все выиграют и наступит изобилие всех благ, поскольку не понадобится армия, полиция и тюрьма; назначил и дату всеобщего отказа от греха: день своего рождения, «день добра». Автор этой ахинеи, будто никогда не слышавший о Спасителе и не читывавший Евангелия, православный иеромонах, тут и фотографии его, одна даже с правящим архиереем…

Последствия легкомысленного вручения своей души кому попало бывают плачевными, а порой и трагическими: бесстрашные иеромонахи, мотивируя свои действия предсказаниями мифических старцев о последних временах, когда якобы именно из монастырей все пойдут в ад, выманивают покорных дурочек из обителей, селят на собственных квартирах или невесть на какие средства приобретенных усадьбах в качестве бесплатной рабской силы и наслаждаются ссорами, сценами ревности и драками в честь хозяина и господина; иногда, для подтверждения своей абсолютной власти, выдают невольниц замуж за таких же зомби, а иногда, воспитывая отсечение воли, и худшее творят, о чем срамно есть и глаголати [325].

Весьма нередко на приходах, где сложилась крепкая община во главе с энергичным вождем-священником, активно распространяются чудовищные измышления о голоде, холоде, насильственных постригах и всяком угнетении в обителях, насаждается суждение о полной их непригодности для спасения. Приходские отцы под лозунгом монастырь – это духовник держат при себе полчища неясного статуса нервных старцезависимых незамужних женщин, провоцируя кощунственное поклонение человеку вместо Бога: «ах, батюшка, я без Вас погибну!»; тем же занимаются младостарцы мужских обителей, безошибочно играя на психологической слабости, стращая отлучением от своего премудрого руководства: «а не будешь слушаться, отправлю в женский монастырь».

Традиционный конфликт между настоятельницей и духовником принято объяснять пресловутой женской стервозностью; однако сосчитал ли кто душевные муки и бессильные слезы игумении, вынужденной противостоять разорителю, имеющему власть ключей? Но как не противостоять, когда он с порога накладывает на еле живых старух епитимии в виде сотен поклонов и строжайшего поста (Толстошеев ради аскетизма бил по кельям посуду и отбирал самовары); когда насмерть запугивает монахиню приговором: «с такими грехами Бог не спасет», а другую ввергает в безумие, напророчив: «скоро все они к тебе за советом ходить будут»; а с третьей затевает духовный, как уверяет, роман, и Христова невеста под покровом ночи сомнамбулой крадется к нему в келью, как уверяет, для кофепития и беседы.

Как не противостоять, когда только поступившая, юная совсем девица, наутро после исповеди не сказавшись исчезает, а вечером другого дня отец беглянки укоряет по телефону: «мы, матушка, благословили к вам дитё , чтоб от мирских мерзостей сберечь, а поп на нее при исповеди ушаты грязи вылил». Как не противостоять, когда священник увлеченно и подробно проповедует смущенным насельницам о блуде, абортах и истечениях, когда раздает инокиням выписки на тему обреченности и заведомой ложности монашества, когда устраивает тайное отбытие насельницы из монастыря, предоставив свою машину.

Как не противостоять нарушениям богослужебного устава, агрессивному сокращению утрени [326], или, наоборот, шаманской маниакальности, упорному внедрению измышленных слезливых обрядов, вроде обычая здороваться и прощаться с иконами, грохаясь на колени в воскресный день, или истошного распевания шершавых фольклорных кантов на импровизированных молебнах в храме – после Литургии авторства Иоанна Златоуста и Василия Великого!

Но как противостоять? Сила, конечно, за священником; он ничего не теряет и спокоен, он обитель не собирал, ни за что не отвечает, пришел-ушел, без места не останется; ему эту бабу проучить ничего не стоит: с амвона выступит в слух всех прихожан против гонений на помазанника Божия от женщины, которая в Церкви да молчит, намекнет на Иезавель, а то и от причастия отлучит её, а заодно и всех её присных.

И вот уж созрело разделение, противостояние батюшкиных и матушкиных, в котором побеждает только диавол. Преподобный Серафим, приметив в молодом Толстошееве показное благочестие, скрывающее эгоизм, равнодушие ко всему кроме собственных выгод и готовность ради них прибегать к любым средствам, с поразительной точностью обозначил главный его дефект – холодность сердца, определив и сущность подобных Иоасафу духовников: чуждопосетитель.

Вряд ли толстошееевская беспринципность, наглость и напористость являлась исключительной редкостью, как считал авторДивеевской летописи архимандрит, впоследствии митрополит и священномученик Серафим (Чичагов; † 1937); просто свистопляска, связанная с этой фигурой, получила широкую огласку и вошла в историю. Однако и другие монастыри претерпевали нечто похожее, не только женские: к примеру, о. Моисей (Красильников), ученик старцев Льва и Макария, получив назначение управлять Тихоновой пустынью, сильно желал иметь, по образцу родной обители, старца, и взял его с собой из Оптиной; этот Порфирий вскорости стал тянуть одеяло на себя, воздвиг множество пакостей на игумена, перебаламутил братий и на годы лишил монастырь драгоценного единомыслия.

Один вдумчивый игумен, посетив, по давнему знакомству с настоятельницей, женский монастырь и побеседовав с насельницами, устало вывел: «старцев нет, а где они есть, то лучше бы их не было»; эту матушку, вконец истерзанную долгим безысходным конфликтом, Господь утешил чудом: в Лавре она подошла под благословение к незнакомому старенькому протоиерею, который, впервые ее видя, вдруг сочувственно и нежно произнес: «дорогая, потерпите, пройдет… всё оттого что устава нет о духовниках».

В самом деле: если древние уставы провозглашали невмешательство в исключительные права игумении, то более поздние о проблеме умалчивают, и вряд ли по причине всеобщего благополучия; на монашеском съезде 1909 года святой старец Алексий Зосимовский не случайно же предложил, чтоб священники, назначаемые в женские монастыри, давали обязательства действовать в строгом духе церковных канонов, соображаясь с указаниями настоятельниц, которым принадлежит главное духовное руководство инокинями [327].