Плач третьей птицы

Аще кто не возненавидит…

Святого Даниила Столпника ребенком привели в монастырь и попросили постричь родители. Получили родительское благословение на монашество преподобный Арсений Комельский и святитель Питирим Тамбовский. Но несравнимо чаще уходили тайно, вопреки родительской воле – преподобные Феодосий Печерский, Александр Свирский, Феодосий Сийский. И в наши дни случается; мальчик Саша, имея семью, совсем индифферентную к вере, скрылся из дому и вступил в монастырь. Мать, пока разыскивала его, не надеясь обрести жива, столько наплакалась и настрадалась, что начала понемногу молиться и, встретившись с сыном, уже не настаивала на его возвращении домой.

Без конфликта не обходится, кажется, никогда. Уже Киево-Печерский патерик повествует о смущении, которое преподобный Антоний претерпел за пострижение отпрыска знатного боярского рода: разъяренный отец, сорвав с новоиспеченного инока монашеские одежды, повлек его в свои палаты [65]. Отец Иоасафа Белгородского не хотел его отпускать, даже имея извещение свыше, что сын станет архиереем. Семейные трения претерпел и святитель Игнатий (Брянчанинов).

А одного молодого человека, уже в наши дни, забрали из монастыря; он по врожденной тихости нрава не упрямился, молча плелся как на заклание; достигли станции, сели в вагон, поезд тронулся; тут юноша вышел из купе; родители не обеспокоились: ведь не противился, да и вещи все здесь; а он спрыгнул на ходу и пошагал назад в обитель.

Мать преподобного Феодосия Печерского нещадно колотила любимое дитя, найдя в монастыре после долгих поисков, – но шпионов, чтоб выследить, и бандитов, чтобы выкрасть его, не нанимала и в суд, народный, а затем в Страссбургский, не подавала, не то что любящая мамаша из новейшего времени, научаемая участливыми газетчиками.

Никакие обстоятельства и резоны родителей не убеждают; одна девушка, измучившая семейство легким поведением, каким-то чудом забрела в монастырь, заинтересовалась и решила задержаться подольше; негодование родителей простиралось до самых чудовищных обвинений, оскорблений и устрашений в адрес настоятельницы. Из-за подобных скандалов некоторые игумении вопреки традиции внедряют правило: принимать только при согласии семьи.

Бунтуют не только неверующие; иногда как раз с верующими происходит что-то несусветное: мать будущей игумении Таисии (Солоповой) противилась решению дочери, прибегая к изобретательным козням и падая в обмороки; «лучше бы мне похоронить тебя в могилу!» – слетало с уст благочестивой христианки. Митрополит Вениамин (Федченков) вспоминал, что его мать в том же случае рукою отца написала ужасное, угрожающее письмо; если есть слово Божие, то бывает и слово бесовское, – заключал владыка.

Случались отречения и другого рода. Преподобный Арсений Новгородский (XVI) оставил жену через пять месяцев после свадьбы, а через пять лет прислал письмо, в котором утешал родных, обещая встречу в Царстве Небесном. Что совершалось в его душе, когда он удалялся навсегда, и, как показывает письмо спустя пять лет, не по причине «смущения от жены» [66]?

Подобное происходило всегда, хоть, может, и не часто; жили-были, семья как семья, и вдруг муж объявляет, что решил уйти от мира; жена поплакала, но согласилась, и разошлись по монастырям, она с дочерью, он с сыном. Он, теперь известный как преподобный Нил Постник, или Синайский, рассказал, чего стоило это расторжение брака. Он записал свое свидетельство кровью сердца, в день когда считал сына погибшим при нападении варваров, как бы подводя итоги перед лицом смерти: «знаете, какова разлука для тех, которые единожды навсегда по закону соединены союзом брака, по таинственному смотрению Сочетавшего соделались единым телом… какую боль причиняет меч, рассекающий тело, такую же причиняет и разлука для ставших единою плотию» [67].

Бывают разводы ради монашества и теперь; одно время в такую вошли моду, что последовало предостережение Синода к духовникам, поощряющим их. Со стороны трудно судить о побудительных мотивах; иногда брак значит так мало, что отказ от него не требует и малейших борений; в таком случае забытое понятие долга никого не останавливает; но всё же, по-видимому, иногда божественное звание [68] звучит так сильно, так властно: «сия-то любовь предписывала мне идти в путь, и не мог я противоречить повелевавшей самоуправно…» [69].

…От матерних пелен, мудре, Богу возложен [70] – поется в службе преподобному Сергию. О том же говорит и апостол Павел: когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатью Своею, благоволил открыть во мне Сына Своего… [71]. Иными словами, Всеведущий избирает, предназначает от колыбели, а призывает в определенное Им время, непостижимым образом совмещая сопряжение всевозможных обстоятельств с изволением сердца, как говорится в акафистах.

Поэтому возраст решающего значения иметь не может. Определяться смолоду во всех отношениях удобнее: больше времени впереди, и, говорит святитель Игнатий, душа, пока не отравлена мирской горечью, не окаменела в грехе, восприимчивее к доброму наставлению и способнее к послушанию. Таково правило, которое, как и другие правила, имеет тьму поправок и исключений. Первым вспоминается Павел Препростый, терпеливый ученик Антония Великого, от которого будущий святой прежде испытания услышал, естественно: ты уже стар и не можешь подвизаться со мной.

Князь Петр Иванович Борятинский повоевал со шведами, томился в плену у литовцев, с почетом служил при дворе Иоанна Грозного, а при Борисе Годунове, отнюдь не в молодые годы, удалился в монастырь, работал на пекарне, рубил дрова, таскал воду, возделывал огороды; ко всему еще и носил вериги – и стал преподобным Поликарпом Брянским.

Святитель Митрофан Воронежский до сорока лет жил в миру, похоронил жену, а о сыне никогда не прекратил заботу, как и преподобный Алексий Зосимовский, приступивший к монашеству в возрасте пятидесяти лет. В ту же пустынь тоже немолодым пришел и жил простым монахом о. Симон (Кожухов), аристократ по рождению, незаурядный музыкант, игравший на фортепиано в четыре руки с самим Чайковским! Сорока семи лет поселился в Оптинском скиту Павел Иванович Плиханков, и хватило ему дней возрасти до старца Варсонофия, прославленного во святых.

Маргарита Михайловна Тучкова (игумения Мария) приняла постриг в шестьдесят лет; представление о глубочайшем внутреннем мире этой искренней, умной, горячо верующей женщины дает ее переписка с митрополитом Филаретом; святитель смирял ее иногда весьма болезненно, конечно доверяя её мере и готовности принять урок: «Господь в свое время препоясывает и ведет Своих избранных так, как бы они не желали, но туда, куда желают дойти…» [72].

В конце пятого десятка стала монахиней в Пюхтицах Надежда Александровна Соболева; предшествующая ее биография, богатая событиями и встречами в России и на Западе, могла бы стать сюжетом захватывающего дамского романа. Она не просто доживала век в монастыре; здесь, на островке веры среди безбожного океана, она несла особую миссию: владея, как человек из-за границы, информацией о современных подвижниках, в частности, о старце Силуане, имени которого удостоилась в постриге, она усиленно трудилась над копированием и распространением духовной литературы, помогала окружающим и советом, и душевным участием, а кроме всего, как рассказывали, являла чрезвычайно ценный в общем житии пример безукоризненного поведения, изысканных манер и возвышенных устремлений.

Е. Поселянин повествует об одном купце, Иване Кузьмиче Козлове, которого разорила война 1812 года; затем он овдовел и перенес немало злоключений, пока, наконец, в 1836 году не водворился в Оптинском скиту, где всех удивлял именно послушанием, качеством, невероятно трудным для зрелого, тем более пожилого человека. Скончался он в 1850-м, в рясофоре, в возрасте за сто лет, значит, ступил на стезю монашества, страшно сказать, после восьмидесяти пяти! Но автор уверен: усердное произволение в год может сделать более, чем ленивое в пятьдесят лет [73].

В том же издании помещен рассказ о схимонахе Пантелеимоне, который, имея кроткий, тихий, молитвенный нрав, с детства мечтал стать монахом; но он был крепостной, его судьбой распоряжались другие: пришлось в свое время жениться и обзавестись детьми. Когда они выросли и определились, он смог, наконец, поступить в Глинскую пустынь, и слыл подвижником.

Хочется упомянуть и о Савелии Константиновиче Эфроне, том самом, составителе знаменитой энциклопедии Брокгауза и Эфрона: в глубокой старости он поселился в сербском монастыре Петковице, собравшем русскую братию из эмигрантов; митрополит Антоний (Храповицкий), любивший и почитавший старца, посылал игумену деньги на молочко для него [74].

В советское время многие, особенно женщины монашеского устроения, вынужденно прожили жизнь в миру: приём в немногие монастыри был столь затруднен, что казалось их нет совсем; искали чего-то похожего, группировались вокруг монахов, волею властей изгнанных в разное время из обителей [75], искали руководства и послушания, жили в строгой покаянной дисциплине, иногда принимали постриг; а чуть начали открываться монастыри, первыми потекли в них, иные уже старушками – и наполнили на первое время новые обители.

Они умели петь и читать, но совершенно не усваивали монастырского этикета; мать В., к примеру, прекрасно читала канон на утрени, но иногда по слепоте медлила, и если певчие на паузе запевали катавасию, вслух, на весь храм, зычно возвещала: это вы поспешили, девки! И сейчас еще есть монастыри, где собрались одни старушки, через пень-колоду веруют, через пень-колоду молятся, но держатся и соблюдают обитель на день, когда явятся молодые, если будет на то воля Божья.