Плач третьей птицы

Есть тебе дело, душа моя

Старец Нектарий вышел за ограду Оптиной пустыни всего однажды, под стражей, арестованный большевиками; до того, пятьдесят лет пребыв в обители, ни домой, ни в паломничества, ни по другим надобностям он ни разу не отлучался, что на фоне нынешних чуть не ежемесячных индивидуальных и массовых путешествий к святым местам и морским побережьям выглядит незаурядным подвигом. Издали величайшей трудностью представляется монотонность монастырской жизни, рутина повседневности, упорядоченные, как службы Октоиха, серые будни от восхода до заката.

На самом деле всё совсем не так; жизнь монаха, бедная внешними событиями, зато умная и заведомо осмысленная, чрезвычайно динамична, насыщена острыми приключениями и неожиданными открытиями; часа не проходит без испытания; разнообразие и множество экзаменов скучать не дает – по крайней мере тому, кто стремится в объятия Отча.

Замечательная аллегория Джона Буньяна «Путь пилигрима» по-протестантски просто и доходчиво отображает странствие души, возжаждавшей Небесного Града: покинув город Гибель, пройдя сквозь Тесные Врата, она должна преодолеть гору Затруднения, выбраться из топи Уныния, обойти селение Обман, пересечь пестрые ряды Ярмарки Тщеславия [351], справиться с великаном по имениОтчаяние, миновать замок Сомнение… Путника пугают львы, драконы и тьма, осаждают утомление, лень, глупость, зависть, самонадеянность, суеверие, нетерпение, уводят от цели персонифицированные Недоверие, Робость, Лицемерие, а также Формализм, Благонравие и Законность – понятно, всех врагов душа встречает в себе самой; нелегальные обитатели давно освоились и сжились с ней, а возмутились к козням и каверзам лишь под угрозой отвержения, выселения, истребления.

На бумаге процесс представляется если не гладким, то хотя бы последовательным: пилигрим с потерями, травмами и остановками, но продвигается вперед; действительность больше похожа на бестолковое блуждание вслепую по безводной пустыне, или, держась родных ландшафтов, в дремучем лесу, таящем непроходимые дебри, волчьи ямы, болотные хляби и злющих разбойников. Страшно однажды осознать: это мое, это я, Господи! Поэтому не многие рискуют идти, выражаясь в стиле Буньяна, долиной Правды…

Нескладная смешливая Е., принявшая в монастыре скорбный облик кающейся грешницы, лишь через годы начнет освобождаться от лицемерной маски; бывшая продавщица Л., сюсюкающая: Надюшенька… Ленусик… Олечка…, даже наедине с собой не решится признать истинный мотив: понравиться, покорить, закабалить сладкой лаской. Благочинная в глаза и заглаза нахваливает дорогую матушку, но попробуй намекни о подхалимаже, а дорогая матушка, едко высмеивающая игумений, коих удостоили почетных регалий, похоже, не догадывается о владеющей ею вульгарной зависти.

Насельники мужских обителей самовольные отлучки объяснят пользой для дела или миссией по спасению множества заблудших за оградой монастыря; елейный отец С., выступающий миротворцем, кивающий правым и неправым, вряд ли в обозримом будущем увидит себя оппортунистом и человекоугодником; юный иеромонах К., увлеченно распределяющий среди прихожанок запреты и обеты, уверен, что руководствуется святыми отцами, а не властолюбием, а игумен О., каждую литургию обильно орошающий Престол слезами, и мысли не допускает о неуместной публичности и актерстве.

«Я хотела чтоб ее не было, совсем… чтоб на машине что ли разбилась… другие же гибнут», – бледнея от напряжения выпаливает одна послушница, а другая, уже монахиня, сквозь улыбку смахивая слезы, отчеканивает: «лично я при определенных обстоятельствах способна на всё». Дай Бог каждому храбрости для подобных прозрений, приоткрывающих темную бездну между декларируемыми идеалами и тщательно скрываемой подлинностью.

Изречение gn)wsi seauton, познай самого себя, как взывало со стены храма Аполлона в Дельфах (VI век до Р.Х.), так с тех пор непрерывно в моде: в Интернете под этим слоганом предлагается, кроме бодибилдинга и уроков вождения транспортного средства, широкий выбор вспомогательных тестов: когда родился, где учился, какую слушаешь музыку, какое нравится животное [352], с кем из знакомых связываешь образ крысы или оранжевый цвет; лет сто назад пользовались не компьютером, карандашиком, вопросы анкет – любимый писатель, философ, девиз [353] – исходили из большей содержательности испытуемых, но так же жаждали собрать головоломку, найти ключ и отомкнуть загадочную дверцу своего я.

Некоторые хотят разрешить загадку с корыстной целью: чтобы в рамках природных способностей, благоразумно избегая помех и уклоняясь от ошибок, достигать безоблачного существования, вожделенного для всякого смертного. Люди, всецело занятые суетой мира сего, надеются рассчитать траекторию успеха, употребляя льстивые гороскопы, составляемые на уровне гадалки-любительницы; всё более популярен психоанализ, как способ свалить на других все наши глупости и мелкие злодейства, и вообще психология, доставляющая, кроме ненасытимого наслаждения ковыряться в своем неповторимом эго, уйму полезных сведений, помогающих культурно облапошить ближнего.

Однако сколько бы с умным видом не рассуждать о самопознании, никто никогда не преуспел в этом упражнении; даже при самом сосредоточенном внимании человек не в состоянии понять совершающихся в нем процессов, даже простейших физиологических; более того, сосредоточенность приводит к еще большему недоумению [354].

Отец пустыни Макарий Великий, очевидно, учитывая и личный опыт, хладнокровно замечал: неизреченно и непостижимо происходящее в тебе ежедневно; невозможно разобраться в помышлениях, возникающих с утра до вечера, или зафиксировать внутренние борения хотя бы трех прошедших дней [355].

Кто уразумел свой собственный ум? – риторически вопрошал святитель Григорий Нисский; в самом деле, реально ли выступать одновременно субъектом и объектом изучения! по замечанию Иоанна Златоуста, нисколько мы не знаем сущности души, ни какова ее субстанция, ни в каком месте тела она находится [356].

Тем не менее познать себя призывают не только античные философы, но и святые отцы; «никто не может познать Бога, если не познает прежде себя самого» [357], учит преподобный Никита Стифат; «постарайся войти во внутреннюю сокровищницу свою и узришь сокровищницу небесную» [358], утверждает преподобный Исаак Сирин; «внемли себе, – призывает святитель Григорий Палама, – себя самого надзирай, блюди, осматривай и обсуждай» [359].

Психологические подходы бесплодны, бесперспективны, потому что нейтральны, лишены ценностных критериев; они сводят проблему души к изучению отдельных переживаний и нарушений расплывчатой нормы, игнорируя понятие вины и ответственности. Оценивать себя имеет смысл только в сравнении, только в отношении к Истине, только в сопоставлении с Божественным законом, только в свете Христова Лика.

Святитель Григорий Нисский, тонкий знаток человеческой природы, советует применить для самопознания метод, так сказать, апофатический, не отождествляясь, вопреки обыкновению, с какими-либо качествами, пусть ценными, но действующими лишь в здешней жизни: телесной силой, красотой, богатством, славой; ведь всё преходящее – не наше; следует заботиться лишь о вечном и постоянном [360].

Вникай в себя и в учение [361], призывает ученика апостол Павел; это значит читать Евангелие всякий раз заново, пересматривая своей жизнью прежде заученное или внушенное; это значит не идеальничать, а соотносить реальность собственных поступков с заповедями, безжалостно распознавая жалкую подоплеку благих намерений; митрополит Антоний Сурожский рассказывает об одном пытливом прихожанине, который в эпизоде с грешницей, осуждаемой иудеями перед Спасителем, честно видел себя евреем, в отличие от прочих оставшимся, чтобы бросать в нее камни.

Только евангельский критерий плодотворен для самооценки; измерение масштабами заповедей приводит к весьма живому чувству глубочайшего падения, безнадежного банкротства, крайней нищеты; увидеть себя во чреве греха, как во чреве кита, ощутить паршивой овцой, признать мертвецом смердящим [362], проданным под грех рабом [363] – мучительная, но животворная трагедия.

Отвращение к растленному существу, плененному подлыми инстинктами и лживыми идолами, потрясает до дна, исторгает закхеев вопль: «я больше не буду!» и приводит к покаянию, составляющему сущность иноческого жительства [364]. Покаяние же стимулирует строгое испытание совести, зрение греха своего [365], ежедневное открытие печального несоответствия божественному идеалу. Познание себя есть познание своей немощи, приводящее опять-таки к покаянию.

Трусливая склонность держаться поверхности, не приступая к глубинам сердца [366], уподобляет большинство из нас человеку, который отошел от зеркала и тотчас забыл, каков он [367]; мало печалиться о грехах, лелея причины их [368]. Вседневные события как раз и служат зеркалом, отражающим внутренний хаос, и было бы уместно исследовать страстную подоплеку столкновений с окружающими, греховную природу застарелых комплексов, фобий, эмоций, замутняющих взор, искажающих представления о Боге и мире подобно зеркалу тролля в сказке Андерсена.

С. на огородном послушании то и дело отдыхает в тенечке, указали на лень – рыдает; Н. повыдергивала вместе с сорняками полгрядки, упрекнули – огрызается, А. проповедует ахинею о предопределении, обличили в невежестве – грубо отшила и еще два дня кипела и дулась; а вот Д. ничего не возражает, но даже походкой демонстрирует терпеливое несение несправедливых обид: всеми владеет неосознаваемая повальная страсть – всезлобнейшее самолюбие [369] – ради которой человек, избегая евангельского света, норовит скрыться между деревьями [370], неустанно сочиняя сложные утонченные объяснения.

Прискорбная привычка к оправданиям оборачивается соблазном и предательством; избрав фиктивный подход к собственной персоне, так и остаемся во лжи, отвергаем путь совершенствования, всё равно как если бы возвратившийся блудный сын, пресытившись пирами и тельцами, забыл о былом сиротстве, о наготе и стручках, кое-как, формально, лишь из страха вновь низринуться в общество свиней, помогал по хозяйству, скучал и никогда не пытался понять сокровенного языка своего сердца, на котором звучал отцовский зов. «Есть тебе дело, душа моя, – взывает святитель Григорий, – исследуй, что ты такое, куда тебе стремиться, откуда ты произошла и где нужно остановиться…» [371].

В одной журнальной статье хвалили игумению, умело назначавшую послушания с учетом мирской профессии и сложившегося темперамента, скажем, Г. чем-то там заведовала и привыкла командовать, ее продвигают в благочинные, а М. тихоня, чистюля, пусть убирает храм. Но, может быть, для человеческого развития Г. и М. больше пользы принесло бы обживание чего-то нового и неизвестного, требующее преодоления природных склонностей, привычек и предпочтений.

Один настоятель время от времени устраивает массовое переселение, перемену келий, сопровождающуюся, разумеется, всеобщим стоном и неудовольствием; сам он страдает едва ли не больше всех, но желает «чтоб хоть так, хоть в ерунде поворачивались против своей воли!».

Редко кто интересуется порядком, необходимым для преуспеяния [372]. Почему-то ожидают найти в монастыре покой, и удивляются, встретив жестокий мятеж страстей [373]. Захлебываясь в черных волнах, воздвигаемых велиаром [374], пытаются еще и пришпоривать природу, давить на себя, выжимать благочестивые реакции, не учитывая, что для изглаждения впечатлений греховных нужно время [375]; на самом деле совершается естественный процесс: кто отрекся ради служения Богу, тот находит в себе противление, скрытые пристрастия, невидимые узы, тайное борение [376].

С., простая деревенская женщина, жила в миру жизнь материально трудную, но нравственно благополучную: и в церковь ходила, и причащалась; когда, вырастив детей и овдовев, в пятьдесят почти лет пришла в монастырь, искренне не понимала, в чем каяться; однако спустя сколько-то месяцев из нее, как она, пораженная ужасом, определила, попёрло, и вот уже десять лет раз в неделю полчаса выговаривает на исповеди записанные для памяти грехи и просит сестер простить ее невзгоды.

Непреложный закон благовременности диктует необходимость обращать внимание на обстоятельства [377], чтобы обходить ловушки, расставляемые бесами с целью ущемить, унизить и обессилить дух при помощи нашей же плоти: апостол Петр, заметил один самокритичный мыслитель, предал Христа потому что замерз. Понять значит обезвредить, обезоружить врага: от голода вскипает раздражение, от недосыпа затормаживаются реакции, от усталости в голову внедряется давно забытый стишок или глупая песенка; за хворью крадется уныние; женская психика, ежемесячно подвергаемая известному недомоганию, реагирует взвинченностью, обидчивостью, истерическими слезами, и, как правило, забывает объяснять нахлынувшие горестные чувства обыденной физиологией.

Глупо рассматривать действительность сквозь зыбкую призму случайных настроений. Опытные подвижники советуют выбрасывать балласт, если угрожают ветер и высокие волны [378]: в тяжелых искушениях, недугах, смертной опасности, когда от страха или боли не можешь воспевать псалмы, следует, учит преподобная Синклитикия, не заботясь о возвышенном, просто терпеть, призывая Христа на помощь. Естество наше, по причине перстного и бренного тела, немощно, и когда бывает в искушениях, не в состоянии противостать им, признавал даже такой великий подвижник, как Исаак Сирин [379].

Но сокрушение о своем ничтожестве отнюдь не означает бессильного уничижительного суда над собой по некоторой вымышленной шкале ценностей, с последующим тоскливым сердечным угрызением, порождающим фантазию стать кем-то другим, кто всем нравится; оно призывает к реалистической самооценке: есмь то, что есмь [380], без слезливого умиления, но и без трагедии.

Нужно взять крест своего калечества, в чем бы оно ни выражалось, принять себя со всеми мерзостями и слабостями и просить, чего недостает, у Бога, не только надеясь получить, но нимало в том не сомневаясь [381], не забывая о статусе человека как микротеоса [382], малого бога, отмеченного высоким благородством и достоинством; подумать только, Господь не ангелов послал, но Сам пришел, чтобы воззвать погибшего, обещая возвратить ему образ чистого Адама [383].

В одном женском монастыре молодого возраста духовник перед исповедью, презрительно кривя рот, настойчиво повторял: «не воображайте о себе, слезам вашим грош цена, это не те слезы, не надейтесь, что чего-то достигнете» и т.п.; другой духовник, много старше и опытнее, наоборот, призывает жить в напряжении и верить в возможность духовного возрастания и даже совершенства; если допустить, что для меня небо закрыто – где взять силы жить [384]? Надо смотреть не вниз, на собственные недостатки, но вверх, на любовь Божию, и видеть не то, чем я не смог быть, но то, чем я еще, по благодати Христовой, могу стать [385].