По следам басмачей

В окружении

Из рассказов пленных мы узнали…

Пожилой человек с бегающими косыми глазами, спешившись, передал коня одному из джигитов и быстрыми шагами направился к белой юрте. Приоткрыв кошмовую дверь, бочком вошел в юрту и, увидев хана, сидевшего в передней части юрты, остановился у порога. Вошедший приложил правую руку к груди, поклонился:

— Салям-алейкум, тахсыр-хан!

— Алейкум-ассалам! Дорогой мой! Очень рад вашему приезду. — Хан проворно пошел навстречу вошедшему с вытянутыми для приветствия руками.

Пожав друг другу руки, они провели ладонями по бороде. Хан предложил сесть гостю на разноцветную кошму.

— Как доехали? Я беспокоился за вас. Ну, рассказывайте, как ваши успехи, какие новости. — весело потирая руки, торопил он прибывшего сотника.

— Тахсыр, вам известно, что в пределах реки Эмба и Жило-Косынского района наши джигиты действовали мелкими разрозненными группами. Толку в этом было мало… Я собрал всех руководителей и создал один крупный отряд. Мы готовились сделать внезапный налет на районный центр Доссор, но все сорвалось: помешали прибывшие туда кызыл-аскеры. Под их натиском пришлось оставить этот район и уйти в пустыню. Па пути разграбили несколько магазинов. Имеем большую добычу. Активистов местных советов разогнали, а захваченных уничтожили. Дали им знать. Они долго будут помнить нас.

С отбитым скотом день и ночь пришлось двигаться на соединение с вами. В районе Кара-Тау и Ак-Тау оставили заслон из пятнадцати лучших моих джигитов для прикрытия нашего отхода. Но их постигло несчастье. Под вечер на них внезапно напала группа кызыл-аскеров. Джигиты отчаянно бились, и только один чудом уцелел, спрятавшись в кустах. Мне особенно жаль старшего эго-го заслона Мирзу. Он был храбрым воином и отличным стрелком. Из винтовки попадал в голову воробья. В этом бою он был ранен несколько раз. Кызыл-аскеры предложили ему сдаться в плен, обещали сохранить жизнь. Но он отвечал им из своего беш-атара, И погиб, как настоящий батыр. — Рассказчик умолк и задумался, уронив голову на грудь.

Хан обвел взглядом своих приближенных и сказал:

— Это геройский подвиг. Все джигиты должны знать об этом и поступать так, как сделал Мирза. Мулла, прошу прочесть молитву в честь батыров.

Мулла, опустившись на колени и положив на них руки, с полузакрытыми глазами начал хрипловатым голосом читать молитву.

Все, находящиеся в юрте, сидели неподвижно, опустив головы.

В тени ханской юрты сидела группа басмаческих джигитов. Им хорошо была слышна молитва.

В душу каждого закрались тревожные мысли: "Возможно, и с нами будет то же самое, что и с этими пятнадцатью джигитами. Ради чего они сложили свои головы в пустыне? Ради чего мы воюем?". Эти мысли залегли в их сердцах тяжелым камнем. И когда окончилась молитва, многие с гнетущими чувствами отошли в сторону.

После молитвы хан обратился к сотнику:

— Не горюй, мой дорогой. За добрые дела аллах воздаст должное погибшим джигитам. Им будет хорошо на том свете. Их души сразу попадут в рай. А за них мы отомстим этим безбожникам кызыл-аскерам: Видите, сколько верных джигитов собралось в нашем отряде. Вместе с вашими — не меньше одной тысячи всадников. Сейчас смело можно наступать на кызыл-аскеров. Мы так и сделаем.

У нескольких колодцев басмачи поили лошадей. Некоторые, сбившись группами, о чем-то оживленно беседовали. В тени юрт походные парикмахеры брили наголо джигитов. В нескольких котлах варилось мясо. Неподалеку паслись отары. Спутанные кони щипали сухую, звенящую траву.

Басмачи обсуждали недавние события. Говорили о скоте, отбитом горсточкой красноармейцев, о разгроме их базы, о их неудачном ночном налете у колодца Босо-га, где находился гарнизон красноармейцев.

— Завтра кызыл-аскерам уже не придется радоваться своим успехам. Мы им за все отплатим. Если даже по десять человек будем бить каждый день, то хватит и недели, — сказал один из басмачей.

Мерген с несколькими джигитами сидел в стороне и шепотом вел разговор:

— Все равно и завтра, и за неделю не удастся уничтожить аскеров. Я видел их. Все молодые, здоровые, от аскеров до командиров. И пулеметов у них хватит. Завтра я воевать не буду. Милое дело — готовить пищу и воду возить. Мои друзья, я сомневаюсь в нашей победе.

Другой басмач, сидевший в кругу, сказал:

— Я тоже не уверен в нашей победе. Мерген, среди нас есть джигиты, которые думают так, как и мы.

Заметив приближение одного ханского головореза, Мерген перевел разговор на другое.

— О чем вы тут толкуете, дорогие гости?

Мерген, не долго думая, ответил:

— О завтрашней победе, о награждениях; о захваченной добыче.

Ханский джигит не понял иронии Мергена.

— Завтра посмотрим, кто и как отличится. Хан награждает только по заслугам, — подняв правую руку, гордо произнес ханский джигит. — Ну ладно, все сегодня почетные гости, я пришел пригласить вас покушать мясо молодого барашка и послушать беседу хана.

Поблагодарив за приглашение, все поднялись, отряхнули запыленную одежду и направились за джигитом.

Когда все басмачи собрались в одном месте, подошел хан с приближенными и муллой. Обратился ко всем:

— Салям, славные джигиты!

Все вскочили с земли и, прижав правую руку к груди, поклонились:

— Салям, тахсыр-хан, салям.

Хан попросил их сесть.

Взоры всех обратились к хану, который, немного помолчав, с улыбкой начал:

— Дорогие доблестные джигиты! Настало время взяться за кызыл-аскеров, в кратчайший срок разгромить их. Захватить весь район, потом город. Взять власть в свои руки. Мы не одиноки. Основная наша опора — заграничные друзья — великая английская империя. Ей подчиняется полмира. Она ненавидела и ненавидит большевиков и Советскую власть. Английский хан посылал много своих войск помогать верным солдатам ак-падыши Николаю, чтобы уничтожить красных разбойников-босяков. В 1919 году англичане разбили красных моряков у форта Александровск. Мне тогда посчастливилось встретиться с одним английским военачальником. Он мне говорил, что большевики долго не продержатся. Рано или поздно вернется прежняя власть ак-падыши Николая. Англичане это сделают! Вот это оружие он мне подарил, — вытащив из-за пояса наган, хан поднял его над головой и показал сидящим басмачам.

— Некоторые из вас, наверное, еще не забыли, как после разгрома красных матросов мы собрали и спрятали много оружия. А вот сейчас оно нам пригодилось.

Мне приходилось быть в Иране, там я встречался с английским представителем, который обещал в любое время помочь нам не только оружием и патронами, но даже военными начальниками. Если мы будем действовать смело, сумеем настроить против Советов все население, нам непременно помогут наши заграничные друзья. Я уже послал в Иран несколько человек осведомить друзей о наших делах. Жду со дня на день их возвращения. Нам с вами остается одно: смело действовать везде и всюду, и где бы ни встретились аскеры, коммунисты и активисты, беспощадно уничтожать их.

Когда мы достигнем нашей цели, хозяевами аулов и целых районов будете вы. Слышите, мои славные джигиты? Думаю, что мои славные джигиты покажут свою храбрость и мужество. Давайте дадим клятву аллаху! — Подняв обе руки, устремив взоры на небо, он начал:

— Всемогущий аллах, мы — твои рабы. Ты великий творец, спаси наши души от бед, исцели нас. Исполни все наши желания, накажи проклятых безбожников.

Хан и мулла провели ладонями по лицу:

— Аллах-акбар!

Басмачи повторили то же самое.

Толстый, низенький, с красными щеками ханский джигит лет тридцати пяти, занимавшийся хозяйственными делами, на полусогнутых коротких ножках подбежал к хану.

— Тахсыр, торжественный обед готов. Ждем вашего указания.

— Накормите джигитов досыта!

Хан, гордо подняв голову, медленно двинулся к своей юрте. А за ним поплыла вся его свита.

— Для нас самое главное — сытно покушать. А слова хана ничего не значат. — Тихонько шепнул другу Мерген.

— Ты, друг, прав, — тот подмигнул Мергену.

Обслуживающие джигиты подносили большие деревянные чаши вареного мяса и курдючного сала. Бараньи головы подавались аксакалам. Тут же подавался наваристый бульон.

Проголодавшаяся басмаческая орда, чавкая и сопя торопливо орудовала челюстями и ножами, кто как мог. Если взглянуть бы на них со стороны, можно было подумать: не люди сидят полукругом, а пестрое воронье усеяло пространство.

После обильной пищи басмачи, ведя в поводу коней, пошли к кустарникам на отдых. Хан со своими приближенными отдыхал в юрте.

Лагерь басмачей, недавно кишевший как муравейник, затих. Только наблюдатели бодрствовали, завидуя тем, кто сладко спал в тени…

Хан не успел положить голову на свернутый чапан, как его начали одолевать кошмарные сны.

Мулла тоже хотел прикорнуть, но сон никак не шел, хотя он и шептал молитвы. Видимо, жирная пища плохо действовала на его желудок.

Не прошло тридцати-сорока минут, как хан громко застонал во сне, вскочил и произнес: "Аллах!.."

Пот градом катился по его бледному лицу, губы дрожали, он не мог вымолвить слова.

Мулла тоже вскочил.

— Тахсыр-хан, что с вами? Вы нездоровы? На вас лица нет!

Хан, приблизившись к мулле, зашептал ему в самое ухо:

— Сколько лет живу на свете, такие сны еще не снились. Растолкуйте мой сон, но никому не говорите, — предупредил повелитель. — Как будто я со своим войском иду в поход. Рядом со мной несут наше белое знамя. Я не еду, а лечу на сером коне. То и дело оборачиваюсь и любуюсь своей конницей, которой нет конца. Думаю: "С таким огромным войском я покорю весь мир". Вдруг внезапно со всех сторон налетают кызыл-аскеры с обнаженными клинками. Я приказываю своим джигитам уничтожить их. Закипел жестокий бой. Все перемешалось. Вдруг на меня с обнаженной саблей налетает один аскер, здоровый, страшный. Я хочу поднять свою саблю и ударить его. Не могу. Хочу крикнуть, позвать на помощь — голос пропал. Аскер ударил меня по лицу, выбил передние зубы и ускакал. Но я не почувствовал боли. В это время несколько моих джигитов подъехали ко мне, и мы поскакали дальше. Вдруг передо мной — страшная пропасть. Как я ни сдерживал своего коня, он нес меня в эту темную бездну. Дальше ничего не помню. От испуга я проснулся.

Хан замолк и с надеждой посмотрел на муллу.

Мулла в душе уже по-своему разгадал сон своего повелителя; его сердце трепетало от страха. Но заговорил он как можно спокойней:

— Тахсыр-хан! Ваш сон неплохой. Во сне садиться на серого коня — это очень хорошо. У нашего пророка Магомета конь тоже был серый. А потом наше белое знамя, которое несли рядом с вами, это слава о вас, которая всегда будет сопутствовать вам. А два ваших выбитых зуба без крови — об этом не стоит и печалиться: мы боремся с кызыл-аскерами — безбожниками. Война без потерь не бывает, всегда будут жертвы. Но души наших джигитов всегда будут попадать в рай. А насчет пропасти, куда вас конь понес: это же конь, а он всегда знает дорогу. Вы, значит, доехали до самого края земли. Если бы не проснулись, то конь вас непременно вынес бы снова к вашим войскам.

— Благодарю вас, мулла, за хорошее толкование моего сна.

Хотя хан казался внешне спокойным, на его душе был неприятный осадок.

Они оба провели по лицу руками и произнесли:

— Оберегай нас, всемогущий! Аллах-акбар!

Мулла подумал про себя: "У хана сон плохой. Его и всех нас ждут неприятности и печаль". В сердце муллы вселилась тревога.

При пятидесятиградусной жаре, с распахнутыми воротами гимнастерок командиры сидели в тени мазара. Командир дивизиона, вытащив из кармана носовой платок и вытерев с лица пот, задумчиво посмотрел на всех:

— Маловато у нас людей. Даже сотни сабель не имеем. И поддержать нас некому. По соседству действует Ашхабадский оперативный дивизион. У них такие же силы. Да и связь с ними потеряна. Ее надо восстановить во что бы то ни стало.

— Товарищ командир дивизиона, — бойко сказал Митраков. — Чтобы малыми силами разбить численно превосходящего нас противника, нам хорошо нужно знать военное искусство.

— Да, вы правы, Митраков. А с басмачами воевать — требуется особое искусство. У них своя тактика. Нажмешь — уйдут, исчезнут. А гоняться за каждым по пескам немыслимо. Но только ослабишь нажим — начинают действовать очень активно. Каковы же результаты нашей разведки? Узнаем завтра. Но не нравится мне эта тишина, товарищи! Замышляют они что-то. Будьте же бдительны! А сейчас всем купаться!

Командир дивизиона встал и направился к колодцу. Мы за ним.

У колодца бойцы чистили коней, поили баранов. Важные верблюды пили с достоинством, фыркая и разбрызгивая драгоценную воду. Пулеметчик Старостенко, поивший верблюдов, ругался:

— Вот скотинушка. Расплевались, черти двугорбые!

Неподалеку группа бойцов чистила вивтовки. Они посмеивались над пулеметчиком.

— А ты с ними повежливей, Игнат, Видишь. они к кие важные, наверное, из графского роду.

Потом бойцы вполголоса, душевно запели любимую песню о Буденном:

Величаво плыла песня над притихшей, раскаленной пустыней.

Позже мы узнали…

Хан вечером собрал главарей, чтобы обсудить завтрашний поход: нападение на гарнизон, находившийся в Босого. Они намеревались полностью окружить красных и уничтожить их.

На следующий день рано утром, до восхода солнца, потянулась колонна басмачей, строго разбитая по сотням. Сзади на целый километр растянулся караван навьюченных верблюдов — с водой и продовольствием. Пыль стояла до самого неба. Хан в приподнятом настроении ехал впереди колонны со "священным" белым знаменем. Мерген пристроился к каравану сбоку с несколькими джигитами. Его обязанность состояла в обеспечении каравана водой. Эта задача считалась важной.

— Я обеспечу вас водой! Это очень важное дело сказал он своему сотнику, а сам подумал:

"Буду я вам возить воду за шестьдесят километров со скоростью черепахи. Посмотрим, какое будет у вас самочувствие!"

Впервые три друга-комсомольца Захаров, Малахов и Цитович были вместе назначены в разведку. Они выехали рано утром в северном направлении.

Захаров взглянул на небо:

— М-да… Сегодня опить будет чертово пекло.

Цитович, небольшого роста боец, произнес с украинским акцентом:

— Нам не привыкать!

Старший разведки Малахов, ехавший между ними, обратился к Захарову:

— Слушай, Захарыч, чей это у тебя конь? Бандитский, что ли?

Захаров похлопал коня по шее:

— Неделю тому назад басмачи ездили, а теперь я. Только немного худоватый. Если его кормить как следует и ухаживать, то будет неплохой конь. А своему коню я дал отдых. Увольнительную…

Малахов вдруг с воодушевлением произнес:

— Да, друзья, скоро конец моей службе! Осенью домой! Дома отец с матерью ждут не дождутся. У меня там есть хорошая девушка, моя будущая невеста. Все время пишет письма. Я, кажись, карточку ее вам показывал? — Малахов спохватился, глянул вперед. — Увлеклись мы с вами. Не на прогулке находимся. Ты, Цитович, веди наблюдение с правой стороны, а ты, Захарчик, с левой. Я прямо и назад буду поглядывать. Хотя местность открытая, но нельзя забывать обстановки.

— Мы без твоего предупреждения смотрим в оба, — сказал Захаров.

Цитович пошутил над Малаховым:

— У твоей невесты большое приданое? Корова, дом, свиньи?

Малахов, не обращая внимания на шутки товарища, продолжал мечтательно:

— Она комсомолка. После демобилизаций будем работать в колхозе. Мы сами все это заработаем с ней и дом еще построим. Ох, какая эта девушка, ребята! И плясунья и певунья! Если бы вы видели ее!

Малахов так размечтался, что пришпорил коня, как будто хотел сию минуту полететь к своей милой. Цитович схватил за повод его коня.

— Захарчик, держи за другой повод, — засмеялся он. — А то он улетит, останемся без старшего.

Малахов достал флягу, смочил теплой водой пересохшие губы, сделал скупой глоток.

— Ну, друзья, хватит лясы точить, наблюдайте по сторонам, а я вам сейчас тихохонько спою песню. Сам я ее сочинил!

Кашлянув, словно прочищая горло и проверяя свой голос, он запел тихим и протяжным голосом:

— Ого! Вот где оказывается талант. Мы и не думали, что такой поэт пропадает в этой далекой пустыне, — смеясь, сказал Захаров.

Цитович поддержал товарища:

— Да, мы не знали, что у нас свой Александр Сергеевич Пушкин.

— Ну-ка, ну-ка, давай-ка повтори еще раз. Я не запомнил, — берясь за повод коня Малахова, настойчиво сказал Захаров.

— Я не из гордых, могу сколько угодно петь вам. Но только не сейчас.

У этих молодых людей были свои взгляды на жизнь, на любовь. Каждый мечтал и любил по-своему, но никогда не открывал или не успел еще ни перед кем открыть свою сердечную тайну. И вот вдали от родных мест, в пустыне, друзья делились друг с другом самыми сокровенными мыслями.

После недолгого молчания вдруг душевно и доверительно заговорил всегда скрытный Захаров:

— Знаете, я в Гурьеве познакомился с девушкой. Ее зовут Галей. Она дочь знаменитого рыбака. Хорошая девчонка, выросла на море. Смелая, с открытой душой…

— Ко всему этому, наверное, очень красивая, — подшутил Малахов. Захаров, будто не расслышал друга, самозабвенно продолжал:

— Кончу службу, ей богу, увезу ее на Волгу. Волга наша все равно что море. Ни в чем не уступит Каспию. Ей там будет очень хорошо, скучать не станет.

— Давай, давай, Захарчик, мы тебе поможем увезти ее. Самого лучшего коня дадим! — Малахов похлопал по плечу товарища.

Приближался полдень. Солнце стояло над головой. Гимнастерки разведчиков взмокли, на них затейливыми узорами выступила соль.

В условном месте бойцы спешились, чтобы дать отдых коням и поразмяться самим.

Захаров похлопал по фляге, посмотрел на своих товарищей:

— Эх, и пить хочется! Сейчас выпил бы полведра холодной воды! А во фляге — прямо кипяток.

— Захарчик, в жаркое время никогда водой не напьешься. Нужно только губы смочить и во рту пополоскать, — наставительно сказал Малахов. — Ну, ребята, мы до указанного места доехали, теперь возвращаться пора. Кони тоже пить хотят. По коням!

Они вскочили на коней, двинулись в обратный путь. Кони теперь часто переходили на рысь. Бойцы их сдерживали, стараясь ехать шагом, чтобы не утомить их.

Захаров все любовался конем Цитовича:

— Хороший конь, настоящий скакун! На таком коне можно любого врага догнать.

— Я ведь его сахаром балую частенько, — Цитович улыбался. — Когда я подхожу с пустыми руками, он мордой в карман лезет и толкает в спину. Словно спрашивает: "Где же твой сахар?" Такой забавник!

Цитович, похлопав своего коня, прищурился и глянул на белесое небо:

— А небо-то здесь словно выжгли.

Малахов, вытянув перед собой руки, как бы проверяя температуру, сказал:

— Градусов шестьдесят! Такая жара обжигает. И до конца осени нам придется быть в этом пекле. События только разворачиваются. Долго еще придется возиться с этими бандитами.

На взмыленном коне прискакал один из разведчиков, посланных в южном направлении, и доложил:

— В два часа дня, в пятнадцати километрах от гарнизона, наша разведка встретилась с передовым отрядом басмачей. За ним движется большая колонна. Трудно разобрать и определить их численность. По крайней мере, не менее тысячи. Наше отделение отходит с боем.

Через несколько минут дивизион был в боевой готовности. Приказ был коротким и ясным: командиру второго взвода Митракову с двумя отделениями и легким пулеметом выехать на поддержку разведотделения. Отделению станкового пулемета занять огневую точку на большом холме у мазара. А мне с кавалерийским взводом стоять наготове.

В три часа дня в трех километрах от нас мы увидели, как по трем лощинам лавиной спустились всадники I. Один из отрядов направился к нашему левому флангу.

Несколько десятков всадников с белым знаменем двинулись к холму километрах в двух от нас. Вскоре знамя на длинном шесте установили на самой вершине холма. Я подумал, что там находятся все курбаши во главе с ханом. Тактика басмачей была ясна: взять нас в кольцо…

Наше южное разведотделение отходило с боями. К этому времени подоспел командир второго взвода Митраков со своими бойцами. Огнем из винтовок они заставили спешиться басмачей, наседавших на разведывательную группу.

Сотня басмачей успела занять выгодный рубеж на двух больших холмах и своим огнем вынудили бойцов Митракова прижаться к земле в открытой местности.

Началась горячая перестрелка. Среди красноармейцев в цепи лежал Фетисов. Небольшая кочка не укрывала его огромную фигуру. Вражеские пули взметывали вокруг него фонтанчики земли. Но он оставался неуязвимым. Фетисов своим метким огнем успел сразить несколько бандитов.

Басмаческий мерген-снайпер был недоволен собой. Сегодня он что-то мазал.

— Слушай, вон видишь большую фигуру за кочкой? — обратился он к джигиту, лежащему рядом с ним. — Я много патронов израсходовал на него, но никак не могу попасть.

Басмач предложил:

— Давай вдвоем будем целиться в него, выберем удобный момент и… бах! — он засмеялся.

— Товарищ начальник, по вас мергены бьют, — крикнул один из бойцов, — вот сволочи! Переползите быстрее за большую кочку, а то ваша ненадежная.

— Спасибо вам, товарищ боец, действительно, сгоряча я даже не заметил. Сейчас достану патронов из подсумка.

Он чуть приподнялся. В это время почти одновременно прогремели два выстрела. Фетисов беззвучно опустил голову; басмаческая пуля ударила в поясницу, задела позвоночник. Два бойца успели перетащить его за свою кочку. Сделали перевязку. Но Фетисов был без сознания.

Басмачи начали окружать нас. Мне приказано было оставить два отделения при гарнизоне, с одним отделением и ручным пулеметом встретить басмаческую конницу, направлявшуюся к нашему правому флангу. Атаковать и отбросить.

Противник решил контратаковать. Басмачи быстро развернулись и помчались на нас. Расстояние между нами быстро сокращалось. Шестьсот… пятьсот… четыреста метров… Пулеметчик спешился и залег. Конница мчалась на нас. Сверкнули сабли и пики.

— Шашки к бою! — скомандовал я. — Отделение за мной в атаку марш!

С криками "ура" ринулись мы в атаку с горсточкой бойцов. Заработал пулемет и начал косить мчавшихся навстречу нам басмачей.

Не выдержав ураганного огня и нашей стремительной атаки, они повернули коней и в панике помчались назад.

Вдруг слышу сзади крики атакующих басмачей. Я сразу развернул отделение, и бойцы кинулись в контратаку. Пулеметчик Киров успел перенести огонь по атакующим нас с тыла басмачам. Они замешкались и круто повернули вправо. Кони падали, бандиты перелетали через их головы. Уцелевшие хватались за конские хвосты, бежали за всадниками — лишь бы спастись.

Мы продолжали упорное преследование. Гнали их почти до самых холмов. Стрелки, засевшие на возвышенности, открыли сильный огонь. Нам пришлось отойти в укрытие.

Станковый пулемет, находившийся на холме, у ворот крепости, трещал беспрерывно. Видно, басмачи крепко наседали с северной и с северо-западной стороны.

Митраков с боем отходил со своим взводом к гарнизону. Мне хорошо было видно в бинокль, как басмачи свирепо обстреливали бойцов.

Из-за холма, на котором развевалось белое знамя, вынесся всадник.

— Видите, товарищи, это ханский связной, — указал я на всадника. — Поехал передать приказание хана. А ну-ка, снимите его!

Отделение открыло беспорядочную стрельбу. А всадник скакал; то перелет, то недолет. Бойцы тяжело дышали после недавней атаки; это сказывалось на их стрельбе. Вижу, напрасно расходуют патроны. Приказал прекратить огонь.

— Плохо стреляете по движущейся цели!

Командир отделения подтвердил:

— Да, товарищ командир, вы правы!

— Ну-ка, я попробую.

Выстрелил. Видно было, как пуля ударила под самыми копытами коня. Он отпрянул в сторону, а всадник чуть не свалился.

— Товарищ командир, промазали! — улыбаясь, сказал один из бойцов, лежавших в цепи.

Я быстро перезарядил винтовку.

— А вот сейчас посмотрим. Первый выстрел был пристрелкой, а второй — в цель.

Я выстрелил. Всадник свалился. Конь шарахнулся вправо. Левая нога всадника, видно, застряла в стремени. Конь помчался еще быстрее, ударяя задними копытами по волочившемуся за ним хозяину.

Группа басмачей пыталась поймать коня, но он пустился вскачь прямо к нам. Мертвый басмач остался лежать в пустыне.

Трое бандитов, которые хотели поймать коня, попали под пулеметный огонь. Один из них свалился вместе с конем, а двое успели скрыться. Конь как стрела промчался мимо нас, чуть не задавив моего коновода Артамошкина, и остановился у штабной юрты. Ноздри его широко раздувались, и мелкая дрожь пробегала по всему телу. К седлу была привязана винтовка, в правом стремени торчал застрявший сапог бандита.

Командир отделения Покладов, лежавший правее меня, громко произнес:

— Посмотрите, товарищ командир, даже конь не хочет служить басмачам. Удрал от них с винтовкой и оставил хозяина без сапога.

Бойцы повеселели. Некоторые засмеялись этой очень уместной шутке. Вдруг слышу стон позади. Я оглянулся: и вижу — лучший певец, дивизиона Карандин закрыл обеими руками лицо, а сквозь пальцы сочится кровь.

— Что с тобой, Карандин?

— Товарищ командир, я, кажется, ранен, но сам не знаю, куда. А кровь течет.

Я подполз к нему.

— Ну-ка, убери руки!

Пуля задела обе ноздри.

— Ничего, Карандин, легко отделался. Если бы лег на пять сантиметров вперед, то был бы конец. Песни будешь петь, как прежде, и девчата отворачиваться не будут! Это еще главнее.

Услышав подбадривающие слова, он улыбнулся. Оказали ему первую помощь.

Вскоре получил я приказ отойти на исходный рубеж И занять траншею, где находились два отделения моего взвода.

Под прикрытием пулеметов мы с трудом оторвались от наседавших на нас басмачей и присоединились к своим.

Воспользовавшись наступившей тишиной, часть бойцов стала поить коней. Простоявшие весь день под палящими лучами солнца, бараны рвались к колодцу. Трудно было их удержать.

Кони, не отрываясь от брезентовых ведер, пили с жадностью. Только верблюды стояли безучастные, медленно поворачивая головы. Они как будто удивлялись толкотне вокруг колодца.

К вечеру басмачи наступали уже со всех сторон. Как саранча, переползали от укрытия к укрытию. В некоторых местах подползали совсем близко к нашему переднему краю обороны. Но вклиниться в траншеи им не удалось. Ураганный огонь из всех видов оружия заставлял их прижиматься к земле.

Бой продолжался, пока не сгустились сумерки.

Когда стемнело, перестрелка прекратилась и наступила тишина, как будто ничего не произошло в этой обширной котловине.

Обходя окопы, я встретился с командиром взвода Митраковым.

— Ну как, рыжий, жарко сегодня?

Митраков грустно вздохнул:

— Всем было жарко. Только жаль Фетисова, до сих пор не пришел в сознание. Какой душевный человек! Прошел всю гражданскую войну. В самые суровые годы уцелел, а вот здесь?.. — он, тяжело вздохнув, махнул рукой.

— Мы солдаты, Вася! Ну, друг, пошли!

Мы явились на командный пункт.

— Как дела, мои орлы? — спросил командир дивизиона.

— Пока спокойно, товарищ командир.

Командир дивизиона пристально смотрел на нас:

— Басмачи превосходят нас в несколько раз. Они упорно наседают. У нас боеприпасы на исходе. А с ними придется повозиться. И помощи нам ждать неоткуда. Они не раз еще пойдут в атаку. Надо беречь каждый патрон. У нас есть одно преимущество: колодец в наших руках. У противника запаса воды ненадолго хватит, а доставлять ее надо за 60 километров. Обеспечить такую орду они не в состоянии. Так что им не удастся легко разделаться с нами, как они думают. Товарищ Митра-ков, ваши разведчики вернулись?

— Нет, товарищ командир дивизиона. Возможно, к утру…

Политрук, присутствовавший при разговоре, доложил:

— Перед заходом солнца я находился на холме, где установлен станковый пулемет. В четырех-пяти километрах от нас, в северном направлении, была слышна стрельба и взрывы гранат. Это продолжалось более часа. Видимо, наши разведчики встретились с басмачами и вступили в бой.

— Да, это несомненно. Но что с ними, неизвестно. Будем ждать…

Только успел командир дивизиона сказать это, как открылась пальба в западной стороне, где находился наш дозор.

— Дженчураев, берите своих людей и выясните, в. чем дело, — приказал командир дивизиона.

Я с одним отделением прибыл к дозору. При лунном свете хорошо была видна фигура человека, бежавшего в нашу сторону и отстреливавшегося на ходу.

— Стой, в кого стреляешь? — крикнул я ему.

— Товарищ командир, басмачи наступают. Вон там! — Он указал на кусты чия.

— Я там никого не вижу!

— Как не видите! Вон они! Вон!

— Эх ты! Это же кусты чия качаются от ветра.

Не веря, он протер руками глаза, стал внимательно всматриваться, а потом виновато сказал:

— Товарищ командир, честно признаюсь. Я лежал и вел наблюдение. Неожиданно вздремнул, но тут же проснулся. Вдруг мне показались наступающие басмачи. Я вскочил и начал стрелять.

— У страха, говорят, глаза велики, — сердито сказал я.

Опустив голову, он тихо произнес:

— Виноват, товарищ командир!

После этого, как только встречались кусты чия на пути, его друзья не давали бойцу покоя:

— Огонь, Бурков! Басмачи наступают!

Он на них не сердился. Смеялся вместе с ними и говорил:

— Критика исправляет человека.

Выставив новое боевое охранение, я направился в санпункт. Встретившийся фельдшер Ватолин сказал, что Фетисов умер.

С тяжелым чувством подошел я к юрте, в которой размещался санпункт. Навстречу мне вышел начальник окружного отдела ГПУ Калашников. Он прошел мимо, вытирая глаза платочком.

Я вошел в юрту. Покойник лежал на разостланном на земле сером красноармейском одеяле. У изголовья горела маленькая керосиновая лампа без стекла, поставленная на коробки из-под пулеметных дисков. Лицо Фетисова было закрыто белой простыней.

Я приоткрыл полотно: щеки и подбородок его обросли густой бородой. Мне показалось, что он не умер, а спит глубоким спокойным сном.

Невольно вспомнились мне его рассказы о гражданской войне, о трудных походах, о разгроме контрреволюции. Да, он был простым, скромным, душевным товарищем. Я закрыл его лицо и сказал;

— Прощай, дорогой товарищ!

Его похоронили этой же ночью в северной стороне от мазара, метрах в двадцати от него.

О смерти Фетисова узнали все бойцы. Стиснув зубы, крепко сжав винтовки, они поклялись отомстить врагу за погибших товарищей…

В том же году в память о погибшем в боях с врагами советского народа чекисте Фетисове одна из улиц города Гурьева названа его именем.

Была уже полночь. Западный ветер утих, и наступила мертвая тишина, изредка нарушаемая беспокойной возней баранов и фырканьем коней.

Бойцы, сидя в окопах, переговаривались шепотом:

— Скоро наступит утро. Опять начнется пекло и штурм басмач ей.

Младшие командиры с суровыми лицами проверяли наличие боеприпасов, оружия, запасов воды во флягах и в какой уже раз предупреждали беречь каждый патрон…

И вдруг в мертвой тишине грянуло несколько выстрелов. Стреляли в северной стороне.

Мы все насторожились.

"Наверное, наши разведчики?" — была общая мысль, ибо мы ждали их с минуты на минуту.

Ясно слышались отдельные слова:

— Лови, лови, убей!

Послышался шум, зацокали копыта.

Наши пулеметчики, находившиеся на холме, заметили большую группу басмачей, преследовавших одинокого всадника. Они открыли по ним огонь.

Бандиты рассеялись. В один миг всадник карьерой проскочил меж двух холмов и очутился возле нашей автомашины. Это был боец Цитович, уходивший в разведку вместе с Захаровым и Малаховым.

Когда мы подошли к нему, он с трудом слез с коня. Лицо у него было землистое, из потрескавшихся губ сочилась кровь, гимнастерка от пота казалась черной. За день он изменился неузнаваемо.

Его окружили командиры. Он обвел всех бессмысленным взглядом и хрипло произнес:

— П-и-и-ть… во-ды…

Фельдшер Ватолин торопливо протянул ему флягу. Тот без передышки опорожнил ее и глубоко вздохнул.

Его конь, широко раздувая ноздри, стоял покачиваясь и весь дрожа. Из простреленного уха сочилась кровь. Почуяв воду, он жалобно заржал и потянулся к Ватолину.

— Молодец, коняга, все-таки вынес хозяина. И напоим, и накормим тебя, как положено. Только после.

Цитович, успокоившись и придя в себя, глянул на командира дивизиона:

— Разрешите доложить?

— Садитесь и рассказывайте.

Цитович сел на большой кочке и, положив винтовку на колени, медленно начал свой рассказ:

— Мы доехали до указанного места и, никого не обнаружив, повернули назад. Километрах в четырех от гарнизона заметили группу всадников, более пятидесяти человек. Они ехали нам навстречу. Мы остановились в нерешительности: кроме басмачей, в этой пустыне никто не мог быть. Наши ездят строем, а эти двигались толпой, как обычно ездят басмачи. Но почему они едут со стороны гарнизона? Неужели все наши посты спят? Этого быть не может! Странно?!.

Тогда Малахов сказал:

— Мы имеем приказ: "При встрече с превосходящими силами противника в бой не вступать". Давайте, пока не поздно, изменим маршрут.

Мы повернули влево, на восток, где тянулись сплошные холмы. Басмачи увидели нас. Поняли, что мы пытаемся ускользнуть от них. Они разделились на три группы, перешли на рысь, отрезая нам путь к гарнизону.

Малахов посмотрел на нас и сказал:

— Ну, друзья, попытаемся уйти от них. Если нам всем троим не удастся прорваться, Цитович, тебе придется попытать счастье. Конь у тебя лучше наших. Прорвешься любой ценой. А мы с Захаровым будем отбиваться и задержим их. Другого выхода у нас нет.

Я сказал:

— Митя, это все верно. Но оставить вас я не могу. Будем биться втроем, если придется — погибнем вместе.

Малахов сурово посмотрел на меня:

— Ты не забывай нашего устава! Приказ старшего не подлежит обсуждению!

Между тем противник нагонял нас. Мы стали отстреливаться и быстрым аллюром уходили на север. Басмачи преследовали нас с дикими криками. Вскоре они подбили под Захаровым коня. Малахов посадил его позади себя. Мы продолжали отходить. Не проскакали и километра, конь Малахова обессилел, а басмачи все приближались. Положение было безвыходное. Малахов приказал мне:

— Цитович, скачи! Сообщи дивизиону о басмачах.

Они с Захаровым залегли за кочки. Я тоже хотел слезть с коня и вместе с ними отбиваться. Но Малахов так крикнул на меня, что мешкать было нечего. Я не видел никогда его таким суровым. Мне было трудно покидать их, с болью в душе я сказал:

— Прощайте, ребята, до скорой встречи!

Я пришпорил коня и помчался карьером…

И все оглядывался. Малахов и Захаров, лежа за кочками, обстреливали атакующих басмачей. Они своим огнем заставили часть бандитов спешиться, а группа всадников погналась за мной.

Я мчался по пустыне и с радостью видел, что басмачи отстают. Вот их осталось уже трое, на самых выносливых лошадях. Один на белом высоком коне особенно рвался вперед. Я обернулся, вскинул винтовку и выстрелил. Конь под ним рухнул. Тогда они прекратили преследование…

Я вырвался. Конь подо мной был весь в мыле. Я слез с него и поцеловал прямо в губы… И только тогда почувствовал смертельную жажду. Вытащил из сумки запасную флягу, но она была пробита пулей. Хоть бы капелька осталась!

Бедный конь! Он тянулся ко мне, сопя, обнюхивал пустую флягу. У меня во рту и горле пересохло, язык прилипал к нёбу. Но что было делать?

Я снова сел на пошатывавшегося коня, поднялся на холм и увидел басмачей, мчавшихся в мою сторону.

— Не подведи, дружок, — шепнул я коню. — На тебя вся надежда!!

Пришпорил скакуна и крикнул: "Вперед!"…

Выбиваясь из последних сил, конь скакал по раскаленному песку. И все же я оторвался от преследовавших меня басмачей. Остановился. Конь весь был в мыльной пене.

Наступили сумерки. Стало душно. Обширная пустыня, как мертвое царство песков и барханов, зловеще молчала. Ни единого звука. Мне стало жутко. Я склонился к шее коня и заговорил с ним, как с человеком:

_— Спасибо тебе, мой верный друг! Ты вынес меня. Но как нам пробраться к своим?..

Когда стемнело, я тихо двинулся дальше. Ехал, озираясь по сторонам.

Уже в полночь, когда до гарнизона оставалось километра четыре, я снова наткнулся на басмачей. Они ринулись на меня. Я бросил гранату, она разорвалась в гуще бандитов и вызвала у них панику. В этот момент я ускользнул от них. Но вдруг новая группа басмачей с криками погналась за мной. Казалось, мне теперь не уйти. Я мгновенно обернулся и бросил последнюю гранату. Головорезы шарахнулись в сторону, и я успел проскочить.

Дальнейшая судьба моих друзей Захарова и Малахова мне неизвестна…

Закончив свой рассказ, Цитович глубоко вздохнул и низко опустил голову, скрывая навернувшиеся на глаза слезы.