По следам басмачей

Бой в Сары-Камыше

После двадцатидневного отдыха в Кендерли дивизион, получив продовольствие, боеприпасы, фураж и пополнение, выступил на поиск основных, сил басмачей.

Целый месяц колесили мы по малообитаемым местам, встречались с мелкими отрядами басмачей, но они, не принимая боя, уходили от нас.

В начале августа мы захватили трех связных — они должны были наладить связь каракумских отрядов с устюртскими. У одного басмача нашли письмо, написанное на арабском языке.

"Мы узнали о геройской гибели верного сына мусульман, вашего хана Тыналы, от рук кызыл-аскеров.

С большим прискорбием разделяем ваше горе. Пусть его прах покоится в земле, а душа попадет в рай. Мы действуем решительно. На днях окружили в безводных барханах отряд кызыл-аскеров и перебили до единого. Разгневанные кызыл-аскеры начали мстить нам. Они всюду. Наша цель одна, поэтому нам необходимо действовать совместно. Через наших посланцев сообщите ваши планы. Аллах Один, он поможет вам и нам!"…

Ночью дивизион остановился на отдых километрах в десяти от местности Сары-Камыш. Я с отделением выехал на разведку.

Разведотделение двигалось осторожно — от укрытия к укрытию. Светила полная луна. Проводник Жеке указал на юг:

— Видишь, сынок, небольшую гору? За ней есть несколько колодцев с хорошей водой. Там всегда сочная трава. Кони будут сыты. А в лощине растут редкие ка-глыши. Вот потому и называют это место Сары-Камыш.

"Значит, там могут быть и басмачи", — подумал я.

Спустились в глубокую лощину, идущую с востока на запад, заросшую камышом. А где камыш, там и вода. Вскоре и на самом деле заблестели небольшие лужицы.

Снова вышли на равнину. Я стал осматривать в бинокль цепь барханов и увидел много всадников, навьюченных верблюдов.

Головной дозор, находившийся от нас на расстоянии двух километров, подал сигнал: "Вижу конницу противника".

— Жеке, вы видите?

— Да, вижу без бинокля. Это наши "друзья", которых мы так долго ищем.

— Глаза у тебя, как у беркута, Жеке.

Жеке с довольным видом улыбнулся, подкрутил свои усы.

у меня промелькнула мысль: "Это, наверное, и есть главные силы басмачей. Сегодня предстоит горячая схватка".

Я еще раз приложил к глазам бинокль. По суете басмачей можно было догадаться, что они нас тоже заметили. Я стал смотреть назад — но наших не было видно. Тогда я послал к ним одного бойца с донесением: обнаружен враг.

Более тридцати всадников быстрым аллюром помчались в нашу сторону… Это была боевая разведка.

Мы быстро замаскировали пулеметчика, и отделение двинулось навстречу врагу. Расчет был прост — заманить врага под пулеметный огонь.

И вот басмачи уже перед нами. Мы круто поворачиваем коней и что есть силы удираем от них. Во весь дух помчались за нами в погоню враги. Радостные крики. Сверкают над их головами кривые сабли.

Мы промчались мимо нашего пулеметчика.

— Тра-та-та-та, — заработал пулемет. Посыпались с коней басмачи. Заметались в панике, — сбивая друг друга. Повернули вспять. А мы с криками "ура!" — за ними.

Гнали мы их километра два. И когда кончили преследование, — они долго еще удирали без оглядки. Мы были довольны — ловушка оказалась удачной. Жеке пошутил:

— Они примчатся к своему предводителю и попросят заменить им штаны.

— А если нет запасного белья, что делать тогда? — спросил один из бойцов.

— Тогда стирать придется…

После выяснилось: предводитель стоял возле своего белого знамени и с улыбкой наблюдал, как его джигиты преследуют кызыл-аскеров.

— Видите, как наши джигиты погнали аскеров! — говорил он своим приближенным. — Наступают им на хвосты! Скоро полетят отрубленные головы. Я не пожалею для своих разведчиков наград…

Но тут он смущенно замолчал, увидев, как басмач и попали под пулеметный огонь.

— Худай сакта! Худай сакта! Спаси господи! — закричал он через секунду и вскочил на коня.

Разведчики, вернувшись в свой стан, толком не могли рассказать предводителю о случившемся.

— Где у вас были глаза! — кричал на них рассвирепевший главарь. — Так вам и надо! Тридцать человек удирали от десяти. Даже не сумели убить хоть одного, а потеряли половину.

Он вызвал к себе всех сотников.

— Начнем окружать их. Если будут отступать, уничтожим до единого. Я хочу видеть у своих ног отрубленные головы кызыл-аскеров.

Холеный мулла в полосатом шелковом чапане и большой белоснежной чалме начал свою проповедь:

— Слушайте, правоверные, — он поднял к небу руки. — Вы идете на святое дело — убивать безбожников. Аллах, дай нашим славным джигитам победу. Да хранит вас всемогущий! Кто погибнет от рук неверных, тот попадет в рай. Кто убьет врага, того ждут почести.

Все шумно произнесли: "Аминь!" — и провели ладонями по лицу.

Предводитель знал, что появившаяся группа кызыл-аскеров — это только разведчики. Где-то недалеко главные силы красных. И он решил немедленно напасть на эту группу, уничтожить ее до подхода основных сил.

— Пора двигаться! — приказал он.

Во главе колонны несли знамя. Басмачи двигались сотнями, растянувшись почти на два километра. Из-под копыт вздымалась густая пыль. Лучи утреннего солнца сверкали на оружии. Сотни на ходу развертывались в боевой порядок.

Около трехсот всадников свернули вправо и направились в лощину, идущую с востока, в наш тыл. Большинство начало обходить нас слева.

Тактика врага ясна: две колонны стремились обойти нас с флангов, выйти в тыл и отрезать нам отход.

Более сотни всадников двигалось прямо на нас, человек двести со знаменем направились к продолговатой горе, в километре от нас. По-видимому, это был боевой резерв с главарем банды.

Мы начали отходить, чтобы не быть отрезанными. Басмачи пошли в атаку.

Пулеметным огнем мы рассеяли наступающую группу. Но слева из лощины несся на нас отряд примерно в триста всадников. И вдруг они повернули назад, наперерез им неслись главные силы нашего дивизиона.

Главарь басмачей, стоявший на горке со своим резервом, бросил на помощь отступающим джигитам часть резерва. Под ураганным огнем басмачей наши спешились и залегли. Закипела горячая перестрелка.

На наше отделение наступало человек триста басмачей. Положение становилось критическим. В этот момент подоспели два моих отделения со станковым пулеметом. Взвод заставил залечь басмачей и занять оборону.

Теперь главарь со своим резервом переместился на большие холмы в семистах метрах от нас и водрузил там свое знамя. Пулеметчик Старостенко огнем станкового пулемета дважды сбивал его. Но они его снова устанавливали.

До шести часов вечера продолжался горячий бой. Басмачи несколько раз бросались в атаку. Заходили то справа, то слева.

Незаметно приполз к нам с несколькими бойцами политрук.

— Здорово нажимают на тебя, Джаманкул. Даже против тебя выставили свое священное знамя. Знаешь, меня сегодня чуть-чуть не кокнули. Я лежал рядом с пулеметчиком Калининым на самом хребте. Басмачи наседали на нас. Калинин так их крошил, что душа моя ликовала от такой работы. Левее от нас были заросли саксаула. Вдруг возле самого уха прожужжала пуля. Я пригнулся к земле. И тут замолчал пулемет. Смотрю, Калинин опустил голову на диск пулемета. Я толкнул его локтем, позвал по имени. Вижу, вырван весь подбородок и перебита гортань. Опять пропела у самого уха пуля. Я переменил место и стал чесать из пулемета по саксаулу. Прочесал и сказал Митракову, что басмаческий снайпер притаился в зарослях и убил пулеметчика. Он с отделением пополз туда и обнаружил за корягой саксаула мергена. Басмач попытался уйти, да где там — разве уйдешь от наших? И знаешь, из чего он стрелял? Из берданки. Пуля в палец и разрывная.

— Жалко пулеметчика, хороший был парень, — я отвернулся, чтобы скрыть слезы.

— Здоровый детина, — сказал Клигман. — Весельчак и первый гармонист.

В восемнадцать часов силами всего отряда при поддержке двух станковых и нескольких ручных пулеметов мы внезапно атаковали басмачей. Они не выдержали натиска и стали поспешно отступать.

Бойцы врезались в массу бегущих, и пошли в ход клинки. Страшное это дело, когда кавалеристы рубят бегущих — тут нет никакого спасения. Слева, метрах в тридцати от меня, командир отделения Покладов упорно гонялся с обнаженным клинком за всадником в пышной белой чалме. Вот он догнал его, нанес удар, но неудачно — срубил заднюю луку его седла. Я сразу узнал удиравшего. Это был мулла. Теперь он уходил от командира отделения на своем резвом коне, пригнувшись к самой его шее. Я, повернув коня, начал преследовать его. Он был всего в двадцати метрах от меня. Слышу его призывы: "Аллах, сакта, аллах, сакта!"[3] Конь под ним споткнулся, слетела с головы чалма, развернулась на песке широкой белой лентой… Он уходил от меня, бешено нахлестывая коня… Я выхватил наган и выстрелил. Мулла ухватился за мягкое место, а другой руной за гриву коня — и скрылся за барханом.

— Эй, мулла, мы еще встретимся с тобой! — крикнул я ему вслед.

Преследование остатков банды продолжалось дотемна. Они рассеялись в барханах. Наш отряд вернулся к колодцу, где недавно была база басмачей. Похоронили убитых и расположились на отдых.

Чалма муллы из двадцати метров тонкого батиста была у меня. В минуты отдыха я одевал ее на голову и, представляя богослужителя, смешил бойцов. Чалму хранил мой коновод, предупрежденный мной о том, что она будет сдана в исторический музей. К сожалению, сохранить ее не удалось: красноармейцы так пообносились, что мы сшили из нее несколько нательных рубашек.

Утром, разбившись на два отряда, дивизион возобновил преследование басмачей. В полдень мой отряд столкнулся с небольшой группой, но она поспешно отошла. Банда скрылась в пустыне, потеряв несколько человек. Кони басмачей очень выносливы, и бандиты всегда уходили от нас.

Мы вышли на большую равнину. Случайно наткнулись на огромное кладбище, расположенное в двух местах, на расстоянии пятидесяти метров друг от друга. Неподалеку сделали привал.

— Гали, — спросил я проводника, — пойдем посмотрим, что это за кладбище в таком пустынном месте? Первый раз вижу такое расположение могил…

Подошли к кладбищу. На осевших холмиках установлены камни высотой до метра. Они расположены ровными рядами по прямой линии. Мы насчитали более тысячи надмогильных плит.

Подошли к другому кладбищу — там камни такой же формы, только черного цвета. И снова более тысячи камней.

— Ну, Гали, садись, рассказывай. Ты знаток этих мест. Что это за могилы? Кто похоронен в этой пустыне?

Он призадумался и начал свой рассказ:

"Два — три поколения до нас была вражда между туркменами и адайцами. Туркменов ты знаешь, а об адайцах так выражаются: "Танысан адай мен — таныма сан-худай, мен" (если знаешь меня, я адай, если не знаешь — я бог твой). Казахи, делятся на три рода: улу-юз, орто-юз, кичи-юз. Кичи-юз — самый младший род адайцев. И о них есть такая поговорка: "Улу-юзу. — старшему дай в руки палку и поставь пасти баранов. Ортоюзу — среднему дай в руки нож и поставь крошить мясо, а кичи-юзу — младшему дай в руки оружие и поставь против врага". Кичи-юз адайцы — воинственные и храбрые джигиты. Очень давно они заселяли места от Оренбургских степей до Гурьева и Мангиштака. Этот род жил по соседству с туркменами и часто совершал на них набеги. А туркмены в свою очередь не оставались в долгу и платили своим соседям тем же. Однажды столкнулись два крупных отряда адайцев и туркменов вот на этом месте. Здесь произошла кровавая битва, которая унесла очень много жизней. Победу не смогли одержать ни те, ни другие. Заключили временное перемирие, чтобы похоронить убитых. Вот сейчас мы и видим: белые камни — там похоронены адайцы, а черные камни — там лежат туркмены. Вот и все".

— Рахмат, Гали! А теперь пойдемте, дадим команду бойцам подкрепиться. Коней нужно покормить овсом, а то они еле держатся на ногах.

И на самом деле, после боя в Сары-Камыше почти месяц мы колесили по барханам, по горячим следам басмачей.

В сентябре захватили в плен группу басмачей, среди которых один был в большой цветастой чалме. У меня сразу промелькнула мысль: "Где-то я его видел?" Но припомнить где никак не мог. Пленных отвели в сторонку, они уселись прямо на песке.

Через некоторое время мы с Поповым подошли к ним. Я еще раз пристально посмотрел на человека з чалме. Он в свою очередь взглянул на меня маленькими злыми глазами и сразу опустил их. Стал указательным пальцем чертить на песке завитушки.

Мы присели с краю группы пленных, рядом с человеком лет тридцати. Я спросил:

— Ну как у вас дела, джигит? Давно ли в пустыне? Где ваш отряд?

Он смущенно взглянул, опустил голову.

— Вы сами видите, какие у нас дела. Это долго рас-сказывать, — он зло взглянул на сидевшего напротив него человека в чалме.

— В пустыне мы находимся давно. Нас сперва было много. А сейчас — вот и все. — Он снова глянул на старого басмача в чалме, недовольно поморщился. — Спросите лучше его. Он знает и все расскажет. Он старше всех нас.

Я еще раз глянул на басмача в чалме и вдруг узнал его по бороде: так это же мулла, убежавший от меня под Сары-Камышем!

— Здравствуй, мулла, — воскликнул я. — Узнаете меня, тахсыр? Вот мы с вами и встретились. Гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойдутся.

Он отрицательно покачал головой и отвернулся.

— Где ваша большая белоснежная чалма? — наседал я на него.

— Моя чалма у меня на голове. Другой чалмы у меня нет.

— Зажило ваше мягкое место от пуль аскеров?

Пленные переглянулись, пряча улыбки. А молодого так и распирал смех. Но обстановка не позволяла ему расхохотаться.

— Лучше не притворяйтесь, скажите правду. Неприлично будет снимать с вас штаны, тахсыр, — решительно сказал я ему.

Молодой джигит, не выдержав, дерзко сказал:

— Тахсыр мулла, вы святой человек. Учите говорить правду, а сами здесь перед нами лжете и бога не боитесь!

Глаза муллы сверкнули гневом. Как бы он проучил этого остроязыкого джигита!

Мы с Поповым заметили его состояние. Однако надо было и поддержать молодого.

— Джигит, вы тоже были его сообщником, — указал я на муллу. — Но вы признались во всем. Мы уважаем того, кто говорит правду.

— Скажите, какое оружие носил мулла?

— У него оружия в руках не было. Оружие у него на языке. Подбадривал, подталкивал нас вперед, а сам всегда стоял сзади или уходил в безопасное место. Однажды я хотел повернуть назад и покинуть поле боя. Но он назвал меня трусом и ударил несколько раз камчой по голове. "Убьешь кызыл-аскера-безбожника — бог снимет с тебя все твои грехи, — кричал он на меня, — А если сам погибнешь от рук аскеров, твоя душа попадет прямо в рай!" Сейчас он притворился невинным и не хочет сказать правду, что был нашим муллой! В Сары-Камыше получил пулю в мягкое место. Целый месяц не мог ни сесть, ни лечь. Задняя лука седла отрублена аскером. Посмотрите его седло. А белую чалму он потерял. Когда он спасся от кызыл-аскеров, то принес в жертву аллаху жирного барана. Я заявляю командиру красных аскеров, клянусь богом и даю слово, что с сегодняшнего дня мне с ними не по пути, — закончил джигит.

Попов взглянул на муллу и произнес:

— Правильно ли говорит он о вас?

Старый мулла весь съежился и стал бормотать под нос молитву. Косо смотрели пленные на своего духовного пастыря…

В середине сентября дивизион подошел к колодцу Дусен Каскан, восточнее форта Шевченко, километрах в шестистах. Решили привести в порядок обмундирование, обувь и снаряжение. При осмотре оказалось, что 50 % обмундирования у бойцов не пригодны к носке. Солнце и пот превратили наши гимнастерки цвета хаки почти в лохмотья неопределенного цвета.

В резерве ничего не было. О доставке с базы за шестьсот — семьсот километров не приходилось и думать… И тут пошли в ход мешки из-под овса. Хуже дело обстояло с бельем.

Командир взвода Митраков в гимнастерке из мешковины явился ко мне.

— Ну, Джаманкул, посмотри на меня. Каков я в новом одеянии?

Суровый комвзвода шутил и весело смеялся:

— Хочешь, я тебе сошью любым фасоном? Твоя гимнастерка еле держится на плечах. Скоро совсем развалится. Заказывай пораньше. Не то у меня клиентов скоро будет невпроворот!

— А ну-ка, повернись, я рассмотрю тебя хорошенько. — Я вертел его во все стороны. — Ворот очень хороший, открытый. Воздух сам так и будет обдувать шею. Только сгорит она быстро у тебя. Вот и пригодилось твое мастерство в пустыне. Теперь ты первый человек в дивизионе.

— Только вот еще одна закорюка, — Митраков помрачнел. — В нормальной гимнастерке паразитам трудно было удержаться. А в этой материи, пожалуй, хорошо будут себя чувствовать.

— Ты не печалься, — друг, — я похлопал его пр плечу. — Научим-бойцов бороться и с этими паразитами.

Это очень просто. Белье надо растянуть над костром, и прутиком, и прутиком по нему. Все будут в костре!

Вскоре почти все бойцы дивизиона щеголяли в новых гимнастерках из мешковины.

Ночь была безлунной и душной.

Мерген лежал на спине, подложив под голову седло, и задумчиво смотрел на таинственный Млечный Путь. Почему-то думал он в эти минуты и о своей бесконечной дороге в пустыне. Сколько верст проехал он по огненным барханам за это время!

Прошло два месяца с тех пор, как Мерген, выполнив поручение главаря басмачей, возвратился из лагеря кызыл-аскеров в свой стан. За это время в его голова, снова и снова возникали эпизоды прошедших дней, мытарства, жизнь в вечном страхе… Ненависть к басмачам крепла с каждым днем.

Мерген теперь был не одинок. Он сумей привлечь на свою сторону человек двадцать таких же недовольных, готовых уйти из банды при первой же возможности. Частенько они собирались вместе и говорили о мирной жизни…

Мерген прикрыл глаза — и воспоминания неудержимым потоком нахлынули на него. Вот он ласкает своих детишек… Они звонко смеются, а жена стоит в сторонке и с упреком смотрит на него. Глаза ее полны слез. Потом она тихонько сообщает ему, что их детишек называют детьми бандита. Как можно перенести такой позор?!.

Здесь Мерген вскочил с горячего песка, схватился за голову и, ничего не видя перед собой, направился в пустыню.

"Завтра же соберу джигитов, выберем удобный момент и уйдем. Не могу больше оставаться среди этих мерзавцев!"

Вдруг над самым ухом Мергена раздался недовольный голое:

— Что тебе не спится, джигит? Бродишь по пустыне!

Мерген по голосу узнал курбаши. Мрачным, жестоким, подозрительным был этот человек с волчьими глазами.

— Что-то душно, тахсыр, — сказал Мерген. — Голова болит. — И поспешил на свое место.

На следующий день в условленном месте стали собираться друзья Мергена. Джигиты по одному подходили к подножью холма, держа своих коней за поводья, как будто они пасли их.

Вместе с Мергеном оказалось двадцать один человек.

Оглядев всех, Мерген начал:

— Мои друзья! Пол года мы скитаемся в этих песках, как дикие звери, не имея ни крыши над головой, ни постели. Часто бываем голодные. Что с нашими семьями и хозяйством, мы не знаем. Во имя чего мы находимся в этой пустыне? Что плохого нам сделали Советы? Только лишь всегда говорили, чтобы мы жили честным трудом. Это разве плохо? Вы сами знаете, сколько раз встречались мы с кызыл-аскерами и всегда они разбивали нас. Обещанной помощи из-за границы от наших "друзей" до сих пор нет и не видно. Кости самого хана Тыналы остались валяться в песках Босого. Нас тоже ожидает такая же судьба. Что будем делать?

Все слушали Мергена, опустив головы вниз, подавленные.

— Мерген! Я готов хоть сию минуту поехать к кызыл-аскерам, просить прощения и вернуться к честному труду, — сказал один из джигитов.

Зашумели все, перебивая друг друга.

— Нас собралось двадцать один человек, — решительно сказал Мерген. — Давайте поодиночке переберемся вон к тому холму, — он указал рукой на север. — И ночью, прикрываясь темнотой, пойдем на поиски кызыл-аскеров. Учтите, друзья, оружие не бросайте. Явимся с оружием, докажем аскерам свою честность. А басмачам не оставим не единого патрона.

Договорились собраться в глубокой лощине, южнее басмаческого стана.

Возбужденные и радостные вернулись они в басмаческий стан. Чтобы не вызвать подозрений, всех коней вели за повод.

Мерген занялся устройством шалаша над своей лежанкой. Другие приводили в порядок свою одежду. Трое джигитов неподалеку от Мергена так громко смеялись, что обратили на себя внимание главаря. Тот удовлетворенно подумал:

"Раз джигиты смеются и шутят, значит, настроение у них хорошее. Не будут скулить".

Для вида он сердито крикнул:

— Что расшумелись?

— Тахсыр! Это мы от избытка счастья: погода хорошая, сытно поели, делать нечего и силы девать некуда.

— Скоро примените свою силу. Кызыл-аскеров будем бить.

"Мы готовы, тахсыр! — Джигиты многозначительно переглянулись и замолчали.

Сердца двадцати одного бились учащенно. У всех на уме было одно: наступил бы поскорее вечер.

Длинным и утомительным показался этот день. Они пробовали даже уснуть! Чем только не занимались! Но время текло очень медленно. Казалось, солнце стоит на одном месте…

Джигиты, стараясь не вызвать подозрения, подходили к Мергену. Он лежал с закрытыми глазами, но не спал. Одним своим взглядом умных глаз подбадривал, вселял надежду на благополучный исход задуманного плана.

Наконец, долгожданный вечер настал. Использовав наступающую темноту, все двадцать один человек во главе с Мергеном собрались в условленном месте.

Перед тем как покинуть лагерь бандитов, друзья договорились: живыми в руки басмачей не даваться. Лучше умереть в бою с ними, чем принять от них мучительную и медленную смерть.

Ночью, никем не замеченные, они ушли на поиски красных.

Наутро главарь банды узнал об исчезновении двадцати одного всадника в полном вооружении, в том числе и Мергена, которому всегда не доверял, особенно после возвращения от кызыл-аскеров. Но особенно он стал подозревать его после того, когда тот со всеми подробностями передал речь командира красных. И все же никак не верилось ему в измену джигитов: "Не может быть, чтобы двадцать один его всадник ускользнул из лагеря. Может быть, они пасут коней в лощинах, где побольше корма?"

По всем направлениям поскакали разведчики, обыскали прилегающие к стану лощины. Но нигде не нашли беглецов.

Главарь встревожился не на шутку. Собрав своих приближенных, в том числе и муллу, он обрушился на них:

— Лопоухие! Почему не прислушиваетесь к разговорам? Почему не знаете, кто чем дышит? Из-под носа ушли к кызыл-аскерам. А вы ничего не знаете?

Голос его срывался, лицо багровело. Все сидели молча в ожидании, когда утихнет его ярость.

— Теперь ждите появления кызыл-аскеров! Эти мерзавцы все наверное рассказали. Теперь придется сняться с этого места.

— Тахсыр!! — успокаивающе произнес пожилой чернобородый басмач, — если эти предатели ушли, то с наступлением темноты нужно ожидать появления кызыл-аскеров. Я вполне присоединяюсь к вашему мудрому предвидению. Печально только то, что у нас люди не прибывают, а убывают.

Быстро собравшись, басмачи снялись и ушли в глубь пустыни.

Мерген и его маленький отряд под утро оказались у нашей стоянки. На древке пики переднего всадника развевался красный лоскут.

Дежурныiй, командир отделения Нечаев, улыбаясь, подошел ко мне и Митракову, доложил:

— Товарищи командиры, к вам пожаловали гости в полном вооружении!

Увидев нас, джигиты быстро спешились. Мерген, оставив своего коня, вытянул вперед обе руки и радостный пошел к нам:

— Салям! — издали крикнул он.

Мы тоже пошли ему навстречу.

— О Мерген, салям! Похудел. Что, плохо тебя кормили басмачи? — пошутил я.

— Меня замучили разные думы и совесть тоже, как только я ушел от вас, — грустно проговорил Мерген.

— Ты, Мерген, окончательно вернулся? И эти джигиты? — спросил Попов.

— Да, да, они тоже!

— А завтра не уйдете обратно? — снова спросил Попов. Все заговорили сразу.

— Голову отрубите! С ними нам больше не по пути. Аллах свидетель.

В это время подошел командир дивизиона.

— Что это за делегация?

— Помните, товарищ командир дивизиона, — сказал я, — посланец, о котором я вам докладывал. Вот это тот самый Мерген. Он вернулся с целым отрядом джигитов, Б полном вооружении. Хотят честно жить и трудиться.

— Это очень хорошо, что пришли! Советская власть, я уверен, простит вас!

На следующий день, назначив Мергена старшим, мы отправили группу в районный центр. У них было письмо, адресованное председателю райисполкома. На прощанье пожелали им успехов на трудовом фронте и доброго пути.

В указанный срок Мерген со своей группой явился в райисполком. Через некоторое время каждый из них по желанию был устроен на работу, принят в колхоз. У кого были семьи — вернулись к ним.

Мы постоянно были в курсе их дальнейшей жизни. Они сдержали свое слово. Мерген был чабаном в одном из колхозов…

В июле 1940 года меня перевели с восточной границы на западную. Проездом через Москву я остановился на два дня, чтобы посмотреть сельскохозяйственную выставку. Когда я осматривал казахский павильон, кто-то взял меня под руку.

— Товарищ командир!

Я оглянулся. Сразу узнал Мергена, и вспомнился 1931 год, пески, барханы, басмачи.

— Мерген! Ну как ты?

Он протянул обе руки, обнял и прослезился. Все с удивлением смотрели на нас. А он все повторял с радостным волнением:

— Товарищ командир, товарищ командир…

Мы отошли в сторону и никак не могли начать разговор.

— Ну, Мерген, какими судьбами ты очутился здесь, в Москве? Мы-то военные, кочующий народ, а ты? Пошли в чайхану, попьем чаю, послушаем друг друга. Ведь девять лет прошло с тех пор.

Пришли в чайхану, сели за низенький столик.

Мерген почти не изменился, только лицо посуровело. Бронзовый загар делал его мужественным. Одет он был в вельветовый чапан на тонкой подкладке, такие же брюки, заправленные в хромовые сапоги. На голове войлочная белая шляпа.

Улыбаясь, он не отрывал от меня своего веселого взгляда.

— Итак, товарищ командир, как тогда уехали от вас с джигитами, мы прибыли в районный центр. Почти десять дней находились в пути. По дороге одни из моих друзей думали, что по приезде в район нас накажут за участие в шайке бандитов, а другие говорили: "Пусть лучше Советы накажут, чем находиться среди басмачей". Прибыли прямо в райисполком. Передали ваше письмо. Ожидать долго не пришлось. Нас пригласили к председателю. В кабинете сидело три человека. Один из них вежливо и радушно пригласил нас занять места. Человек, сидевший за письменным столом, с улыбкой сказал:

— Будем знакомы. Я председатель райисполкома.

Потом указал на товарища, сидевшего справа:

— Секретарь райкома партии, — и на товарища слева, — начальник районного отдела ГПУ.

Беседа с нами продолжалась долго. Спрашивали обо всем: откуда мы родом, чем мы занимались до ухода в басмачи, имеем ли семьи, чем вызван наш уход от басмачей.

Мы искренне и честно рассказали обо всем. Признали свою виновность перед советским трудовым народом и обещали искупить ее честным трудом. Эти замечательные люди запросто и душевно разговаривали с нами.

Мы остались очень довольными и были тронуты, так как это была первая теплая встреча. По совести говоря, мы ожидали совершенно другого приема. В конце беседы каждого спросили, где бы он хотел работать. Устроили всех очень хорошо. После трудоустройства они не забыли о нас. Мы были окружены постоянной заботой. Часто навещали нас то председатель райисполкома, то секретарь райкома. Беседовали на разные темы.

Со дня вступления в колхоз я работаю чабаном. Вот уже девять лет прошло. Как-то на районном слете животноводов мне сказали, что я занял первое место. Те, которые сдались тогда вместе со мной, тоже работают хорошо в колхозе. Я часто с ними встречаюсь, все они благодарят Советскую власть и Коммунистическую партию за то, что нас направили по правильному пути.

После того, как мы ушли из лагеря басмачей, многие последовали нашему примеру. Они возвращались в родные места и тоже вступали в колхоз.

Вот так, дорогой командир! За мою хорошую работу меня послали сюда на выставку. Целую неделю уже нахожусь здесь, но не все еще успел осмотреть. Москвичи приняли нас хорошо, живем в гостинице, всюду нас возят на машине. Был в мавзолее Ленина, не мог удержать слезы. Если бы не он, разве смог бы я увидеть Москву? И эту счастливую жизнь, которую открыла партия, созданная Лениным?

Вы знаете нашего муллу, который всегда был с басмачами? Он всегда говорил:

"Кто живет на этом свете плохо, тот на том свете будет жить очень хорошо. Настоящая жизнь ждет там, в раю, где кругом фруктовые сады, растут яблоки медовые, виноград, цветы благоухают. Там есть все, что твоя душа желает" — Он засмеялся и продолжал — Мулла говорил, что рай только на том свете. Оказывается, и на этом свете можно сделать рай. Только работать надо всем честно.

— Мерген, я очень рад и доволен встречей с тобой. Ты стал настоящим человеком. Да, я забыл спросить… Сколько у тебя детей? Как они?

— У меня их четверо: два сына и две дочери. Все ходят в школу. Хорошие ребята.

— Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдутся. Мы два раза встречались в песках, только в другой обстановке, а третий раз — в Москве.

— Теперь приезжайте к нам в гости. Места вам знакомые. Приглашаю вас на бешбармак из молодого барашка, — сказал он на прощанье.

Мы распрощались, пожелав друг другу успехов в труде. Он проводил меня до центрального входа выставки. Еще раз я крепко пожал ему руку и направился в город. Он долго смотрел мне вслед.