По следам басмачей

Разведка

В конце мая к пристани форт Шевченко причалил наш пароход. Наш дивизион разместился в здании районного ОГПУ.

Воспользовавшись свободным временем, мы с Клигманом пошли осматривать районный центр Мангышлак и его окрестности.

Город расположен на песчаном берегу Каспия. По некоторым улицам тяжело было ходить. Ноги утопали в сыпучем песке. Побродив порядочное время, мы подошли к памятнику Тараса Шевченко. Сели отдохнуть на каменную плиту постамента, стали рассматривать в бинокль морскую равнину. Море было спокойным. Временами налетавший слабый ветерок чуть-чуть рябил поверхность.

На далеком горизонте, на стыке воды и неба, море казалось совсем прозрачным. Множество разноцветных, искрящихся косых лучей солнца отражалось на его бескрайней поверхности, казавшейся с берега огромным зеленоватым выпуклым стеклом.

Чайки, радуясь тихому весеннему дню, то взлетали с криком, то опускались так низко к воде, что касались ее своими серебристыми крыльями.

Недалеко от нас рыбаки дружной семьей вытаскивали сети с богатым уловом. Для меня, тяньшаньца, море всякий раз открывалось с какой-то новой стороны. Наблюдая за таким необъятным водным пространством, без конца и края, я как-то терялся — ничего подобного мне не приходилось видеть, Я только думал в такие минуты о чудесах природы, одним из которых было море…

Сидевший рядом политрук Клигман обратился ко мне:

— Дженчураев, ты знаком с биографией Тараса Шевченко?

— Немного.

— Кстати, ты руководишь политзанятиями, надо знать таких великих людей. В этой вот пустыне семь лет томился Тарас. В ссылке написал революционные поэмы, стихотворения. И вот в этих песках он вырастил сад…

Клигман задумался, а потом задушевно стал читать бессмертные строки:

В этот момент подошел связной и, приложив руку к козырьку, обратился к нам:

— Товарищ политрук и товарищ комвзвода, вас приглашает к себе командир дивизиона.

Мы встали, взглянули еще раз на море и зашагали вслед за красноармейцем. Каждый думал о своем.

Хотелось еще посидеть, полюбоваться этой прекрасной природой, помечтать, но предстояли неотложные дела.

Когда мы зашли в комнату командира дивизиона, на его столе была разложена карта и он разговаривал с двумя местными жителями.

— Вот, товарищи командиры, — начал он, — сижу над этой допотопной картой. Здесь нет рельефа местности и не указаны колодцы. Нанесены только Аральское и Каспийское моря; отмечены пунктиром Кара-Кумы и возвышенность Устюрт. Но вот эти проводники будут хорошей картой и компасом. Мне их рекомендовал районный комитет партии и райисполком как честных, преданных товарищей. Вот это товарищ Гали, а это — Мурат, познакомьтесь.

Гали был высокий, плотный, широкоплечий гигант с рыжеватыми усами, мускулистый, загорелый. Густые, выгоревшие, с изломом брови нависли над темно-серыми, чуть косо посаженными глазами. Тонкий орлиный нос с широкими ноздрями придавал лицу суровый и немного злой вид. При разговоре он добродушно улыбался, лицо его становилось простоватым и красивым.

Второй, сидящий рядом, Мурат, среднего роста, с небольшой бородкой с проседью, свисавшими вниз усами. Взгляд умный, открытый. На переносице залегли глубокие моршины, говорящие о его настойчивом и твердом характере. Сильные руки с длинными пальцами немного не соответствовали его фигуре. Ему было около пятидесяти лет.

У меня мелькнула мысль:

«Как он похож на моего покойного отца Дженчоро, которого мы звали Жеке. Только отец был ростом повыше и шире в плечах».

— Я его буду звать Жеке, — обращаюсь к командиру дивизиона.

Он в недоумении посмотрел на меня. Мурат тоже с удивлением поднял голову. Я, не дожидаясь вопроса, сразу объяснил:

— Мурата хочу называть Жеке, потому что он очень похож на моего покойного отца.

Все засмеялись. Мурат от удовольствия благодарно улыбнулся, обнажив ряд белых зубов.

— Я от таких сынов не откажусь.

И с тех пор его все называли Жеке…

Командир дивизиона отпустил обоих проводников, предупредив, чтобы через час Гали был готов в путь.

— Ну, товарищи, обстановка такова: басмачи действуют большими и малыми группами на возвышенности Устюрт и в Кара-Кумах. В тридцати километрах, в местности Кара-Кынды, орудуют более ста пятидесяти вооруженных басмачей. Если они все еще находятся там, то во что бы то ни стало нужно их разгромить. Выполнение этой важной задачи возлагаю на вас, товарищ Дженчураев. С вами поедут политрук Клигман, уполномоченный ОГПУ Попов и проводник Гали. Выступать через час.

В назначенное время кавалерийский взвод выступил вперед. К десяти часам вечера мы уже были в указанном месте.

Кара-Кынды представляла собой сильно пересеченную бархатистую местность, со множеством котловин, где можно было легко укрыть до трехсот всадников.

Днем до нашего приезда банда находилась там же в аулах, требуя выдачи коммунистов и комсомольцев, которые до прихода басмачей успели уйти и укрыться в барханах.

Басмачи, узнав о прибытии нашего отряда в форт Шевченко, поспешно ушли.

Выяснив обстановку, я с одним кавалерийским отделением выехал на разведку по следам банды. Два отделения с политруком Клигманом остались на месте для организации разведки окрестностей Кара-Кынды.

Утром следующего дня мы достигли животноводческого совхоза, преодолев за ночь семидесятикилометровое расстояние. В совхозе были только женщины и дети, а взрослые мужчины, узнав о приближении басмачей, ушли в пески.

Женщины с радостью и слезами встретили нас и наперебой стали рассказывать, как разбойничали здесь бандиты. Весь скот угнали, магазины разграбили. Басмаческий предводитель со своими головорезами, согнав оставшихся жителей, заявил, что с сего дня они переходят в его управление и теперь только с ним будут иметь дело, что все местные жители обязаны помогать ак-аскерам (белогвардейцам), которые борются против Советов и коммунистов и являются «подлинными защитниками дехкан»…

Дав коням и людям отдых, мы двинулись по следам банды. Вскоре достигли Кара-Тау и Ак-Тау.

Горы возвышались на ровной долине, как острова. Высотой они не более пятисот метров, каменистые, совершенно лишенные растительности.

Половина этих гор состояла из черного камня, другая — из белого. Поэтому, видимо, жители этих мест называли Кара-Тау и Ак-Тау, что означает черные и белые горы.

На южном склоне гор, в двух километрах, мы обнаружили около десятка оседланных и пасущихся коней и дым от костров.

«Это заслон или разведка», — заключил я.

По дыму костров можно было предположить, что басмачи готовили ужин.

К ним можно было незаметно подойти с западного склона по старому глубокому руслу реки. Это русло, не доходя метров двести до места стоянки басмачей, сворачивало и уходило к ним в тыл. С южной стороны, где паслись кони, метрах в трехстах от русла, находился холм, господствовавший над всей местностью.

Оценив обстановку, решили окружить басмачей и взять в плен. Незаметно спустились с горы в старое русло и двинулись по нему.

Недоезжая метров пятисот до местонахождения басмаческой группы, я приложил бинокль к глазам и увидел, как человек пятнадцать возились около двух костров и что-то пили из чашек. Занятые этим делом, они ни разу не взглянули в нашу сторону. Из ведер, висящих над кострами, доставали, по-видимому, вареное мясо. Они были так заняты своим делом, что даже не выставили наблюдателей. Я про себя подумал:

«Наверное, вам не суждено есть это мясо».

Пулеметчик занял огневую точку на холме и приготовился к бою.

Мой помощник с группой бойцов наступал с севера, а командир отделения с другой группой — с западной стороны. Я заранее предупредил бойцов: без приказа не открывать огонь. Короткими перебежками, от укрытия к укрытию, пошли в наступление. Басмачи нас заметили, когда мы подошли к ним на расстояние двухсот метров. Они схватились за оружие и подняли беспорядочную стрельбу. Наш пулемет и стрелки открыли огонь по ним. Часть басмачей успела вскочить на коней, но их срезали наши пули. Нам удалось окружить оставшихся в живых.

Уйти от нас басмачам было некуда. Внезапное нападение вызвало среди них панику. Бандиты действовали против нас неорганизованно, но некоторые из них отчаянно сопротивлялись. Бой продолжался около часа. Заслон басмачей был полностью разбит.

От захваченных в плен узнали, что эта группа находилась в заслоне, прикрывая главные силы, которые расположились южнее в тридцати километрах возле пресного колодца. Банда насчитывала более двухсот всадников.

У разгромленного заслона изъяли пятнадцать оседланных коней, винтовки разного образца, из них большинство иностранных, сабли, кинжалы, а также несколько мешков, битком набитых мануфактурой, чаем, махоркой — из ограбленных магазинов.

Здесь мы сделали небольшой привал. Напоили коней и накормили бойцов.

Это было как раз кстати: бойцы уже третий день не ели горячей пищи. Получилось так, что басмачи словно ждали почетных гостей и приготовили на ужин мясо молодого барашка и даже голову для аксакала — все как положено по восточному обычаю…

Красноармейцы уплетали мясо, запивая его наваристым бульоном.

Солнце было на закате. Жара еще не спадала. Вдали искрились вершины барханов, освещенные последними багрово-красными лучами уходящего за горизонт солнца. С севера на юг на протяжении многих десятков километров тянулись барханы, которые казались застывшими седыми волнами сказочного моря На них росли редкие кустарники, небогатые своими красками.

После короткого привала мы двинулись в путь, к животноводческому совхозу. Ехали всю ночь и утром до восхода солнца прибыли на место.

Наша разведывательная группа за трое суток совершила двухсоткилометровый переход по пересеченной и песчаной местности. Людям и коням необходим был отдых. Бойцы засыпали на ходу. Мы остановились у одного совхоза. Нам вскипятили чай и подали в пиалках. С шутками и разговорами все приступили к чаю, стали размачивать галеты, которые были тверды, как камень.

Попов двумя пальцами держал галету, наполовину погрузив в чай, ждал, когда она хоть немного размокнет. Но так и не дождался — опустил голову на грудь и уснул с галетой над пиалкой чая.

Я тронул его за плечо:

— Попов! Попов! Пальцы обожжешь! — Но он даже не шевельнулся. Я взял его за плечи, положил на кошму и подложил под голову серый армейский плащ.

Пожилая женщина, угощавшая нас чаем, покачала головой, тяжело вздохнула:

— Бедненький! И нам нет покоя и вам от этих бандитов! У нас была одна корова — и ту они угнали с совхозным скотом. И чая нет: магазины ограбили и ушли. Хотя бы на этом успокоились, а то еще вернутся. Мужья наши убежали от них, может быть, их в живых уже нет.

Она обратилась ко мне:

— Сынок, скажи, когда вы покончите с ними? Раньше баи-манапы кровь нашу пили а теперь проклятые басмачи не дают житья.

Мамаша, — сказал я, успокаивая ее, — они будут наказаны по заслугам. Мы разобьем их и очень скоро. Эти люди подкуплены иностранными капиталистами, которые являются злейшими врагами советского народа. Больше в вашем совхозе они не появятся.

— Пусть сквозь землю провалятся! — сказала она.

— А насчет чая, мамаша, не беспокойтесь. Мы отобрали у басмачей мешок чая и три мешка с мануфактурой. Все это сдадим вашему продавцу, пожалуйста, берите. И из района вам пришлют все необходимое. Из пятнадцати коней, отнятых у басмачей, выберете себе любую лошадь — за угнанную корову. Есть и кобыла с жеребенком, можете делать кумыс.

Она была рада и все благодарила:

— Спасибо, спасибо нашим защитникам-аскерам. Муж, если живой вернется, будет очень рад, лошади у нас не было, — слезы радости навернулись на глаза пожилой женщины.

В это время зашел помощник командира взвода Хорошаев и доложил, что по тропе, по которой мы только что приехали, движется много пеших и конных.

Я задумался…

— Кто может быть?

Хорошаев сказал:

— В бинокль я наблюдал — в руках у них как будто оружие.

Я дал команду:

— Поднять людей по тревоге. Незаметно занять постройки, подпустить на сто пятьдесят метров. Открывать огонь только по команде!

Хорошаев ушел. Я вышел за ним и начал наблюдать в бинокль. Примерно пятьдесят человек конных и пеших приближались к совхозу.

Мы подпустили их метров на двести, и я крикнул:

— Стой! Слезайте!

— Мы свои. Рабочие и служащие совхоза! — голоса звучали радостью.

— Мы видели вчера вечером, как вы воевали с басмачами. Но прийти домой боялись, — наперебой кричали они.

Мы из рабочих совхоза создали боевую группу. Вооружили их винтовками, отнятыми у басмачей, а в четыре часа дня выехали в Кара-Кынды, где оставили Клигмана с двумя отделениями бойцов.

Семидесятикилометровое расстояние прошли за двенадцать часов и на рассвете были на месте.

Политрук проинформировал меня о том, что есть распоряжение командира дивизиона сегодня же выехать к колодцу Сенек. Туда он прибудет со своим штабом и взводом Митракова.

Я обратился к проводнику:

— Гали, ты знаешь пустыню? Скажи, где находится колодец Сенек и как до него добраться. Есть ли на пути колодцы?

Не задумываясь, он сразу ответил:

— Эге! Это далеко, — качая головой, указал пальцем на юго-восток, — не меньше трех дней туда ехать. Большие барханы, пески. Нет конца. Не зная туда дороги, можно блуждать, возвращаться в одно и то же место несколько раз. На пути имеется один колодец с пресной водой.

Дав людям и коням двенадцатичасовой отдых, мы снова тронулись в путь.

Наступил вечер, но жара не спадала. От раскаленного дневным зноем песка веяло нестерпимой духотой. Температура в тени была выше пятидесяти градусов.

Маршрут выбрали через совхоз, в котором были накануне. От совхоза повернули на юго-восток и взяли путь прямо на колодец Сенек.

В восемь часов вечера подъехали к двум холмам, которые выделялись на этой местности своей высотой. Они были удобны для наблюдения и обороны в случае нападения басмачей. Решили здесь заночевать, чтобы дать отдых коням и бойцам, а рано утром продолжать путь.

Наступившая ночь не принесла прохлады. Было душно. Раскаленный песок обжигал копыта коням, они беспрестанно переминались с ноги на ногу.

Фельдшер Ватолин, смерив температуру, шутил:

— В тени +60°, плюс к этому наша собственная — тридцать семь градусов. Скоро закипим, как чайники с водой.

В этот момент прибежал командир отделения и обратился к Ватолину:

— Красноармеец Бурков лежит без сознания, видимо, солнечный удар. — Фельдшер торопливо побежал оказать помощь…

Дав указание своему помощнику о боевом обеспечении, мы с политруком Клигманом взобрались на возвышенность и стали вести наблюдение над прилегающей местностью.

Пост, находившийся в западном направлении, задержал и доставил одного неизвестного человека. При обыске оружия не обнаружили, кроме большого азиатского ножа.

Задержанный стоял в трех шагах от меня, приложив правую ладонь к груди. Слегка наклонив голову и корпус вперед, он приветствовал:

— Ассалям алейкум!

Я в свою очередь ответил на приветствие:

— Алейкум салам! Слушаю вас!

— Меня зовут Мергеном, послан сюда с письмом от предводителя ак-аскеров, от таксыра Бек-Болота, — и начал искать в карманах письмо.

За этот короткий промежуток времени я успел его рассмотреть. Ему было лет тридцать пять, был он среднего роста, плотный, безбородый, с небольшими черными усами и густыми бровями, прямым носом, загорелым бронзовым лицом. По внешнему виду спокойный, но, видно, хитрый и умный.

Вытащив записку из внутреннего кармана, он торопливо подал ее мне и встал на прежнее место. Я предложил ему присесть.

— Для приема гостей у нас нет обстановки. Но зато здесь свежий воздух, дышать хорошо, — сказал я.

Он сел на песок, сложив ноги по-азиатски.

Я развернул письмо, написанное арабским шрифтом: «Командиру Красной Армии.

Если вы не трус, встретимся с вашими войсками завтра в двенадцать часов дня в районе двух длинных холмов. Где мы находимся, скажет мой посланец. Предлагаю после вручения моего письма вернуть нашего посланца с ответом. Бек-Болот».

Пока я читал, посланец несколько раз поднимался и пересаживался на другое место.

Видимо, раскаленный дневным зноем песок не давал ему спокойно сидеть на одном месте.

Я спросил:

— Что вас беспокоит, добрый гость?

Он улыбнулся в усы и ответил:

— Песок слишком горячий, сидеть невозможно.

— Посланец тахсыра, а где же находятся два длинных холма? Далеко ли до них?

Он ответил:

— Отсюда в двадцати километрах на запад.

— А где же находится в настоящее время Бек-Болот и сколько у него басмачей? Какое у него вооружение?

— Когда я уезжал, они находились севернее в десяти километрах от двух холмов. У него около трехсот человек. Вооружены винтовками, охотничьими ружьями, саблями, пиками, у некоторых имеются и наганы.

— Сколько у них винтовок и какие? Много ли боеприпасов?

— я не считал. Примерно половина вооружена винтовками, имеются английские, персидские и беш-атар-русские (трехлинейка). А патронов по тридцать-сорок на каждого.

— Где приобрели эти винтовки?

— Не знаю точно. Говорят, что била война в форте Александровске (ныне форт Шевченко на Каспийском море) в 1919 году между Красной Армией и англичанами. Тогда ОБИ подобрали и попрятали, а сейчас они, говорят ждут оружие иа-за границы.

— А когда будет Бек-Болот со своим войском в районе двух длинных холмов?

— Не знаю.

— Почему он сегодня не хочет встретиться с нами, а завтра?

— Не знаю… не спрашивал…

— А почему именно он хочет встретиться в районе двух длинных холмов, а не в другом месте?

— Там есть колодец с пресной водой, а без воды в этих песках сдохнешь без аллаха.

— Еще какие задания они вам давали, кроме письма?

— Больше никаких указаний не получал.

— Скажите правду, от души, кто был ваш отец: богатый или бедный?

— Мой отец был середняк — до Советской власти и после.

— В колхоз вступали?

— Нет.

— Почему?

— Правду говоря, мы привыкли жить единолично, распоряжаться сами собой.

— Каким образом ты попал к басмачам? Грабите, убиваете честных людей, идете против бедняков. А ты ведь тоже крестьянин.

— Правду говоря, я случайно попал в басмачи. Но я оружия в руки не брал и никого не убивал. Басмачи меня затащили насильно. Грозили вырезать мою семью, если я не пойду с ними.

— Таких, как ты, много среди них?

— Есть…

— Как вы думаете, кто победит: басмачи или Красная Армия?

Он молчал некоторое время, опустив глаза, потом промолвил:

— Красная Армия победила белого царя вместе с его войском, а наши против аскеров, как песчинка в пустыне.

— Может быть, вы не вернетесь туда? Останетесь с нами и вместе будем бить басмачей? — спросил я его.

— А кто же доставит ответ тахсыру?

— Вот поедет и сообщит он, — указал я на проводника Гали.

Гали с презрением смотрел на посланца басмачей, как орел на лисицу, готовый броситься, вцепиться сильными когтями и задушить в один миг. Его глаза горели ненавистью и он сердито произнес:

— Вы портите чистый воздух, шайтаны! Ваша шайка разбойников мечтает вернуть старое. Но этого никогда не будет!

Не на шутку разошелся Гали. Злоба и ненависть кипели в нем, он был готов растерзать посланца.

— Скажи своим головорезам, что скоро, скоро им придет конец. Мне даже противно сидеть рядом с тобой.

Он встал, отряхнул чапан, как будто какая-то зараза пристала к его одежде, вскинул на плечо винтовку и пошел прочь крупными шагами в сторону сидевших бойцов.

У Мергена выступили на лбу крупные капли пота. Опустив голову, он молчал, долго не мог вымолвить слова. Кашлянув, хриповатым голосом начал:

— Он прав, за его презрение и ненависть ко мне я не обижаюсь. Действительно, мы портим чистый воздух. Начальник, если вы разрешите, то я останусь у вас.

— В таком случае я вам дам хороший беш-атар (трехлинейку). Завтра в двенадцать часов мы встретимся с вашим тахсыром и его войском, а вы будете лежать рядом со мной и стрелять в них. Из каждых двух пуль должны уничтожить одного басмача. Согласны?

Он встал во весь рост и произнес:

— Я согласен.

— Если мы отпустим тебя, сможешь заняться честным трудом?

— Клянусь аллахом, буду трудиться, — его глаза засияли радостью. — Пусть бог будет свидетелем, я хочу сказать правду. Мне давно стала противна эта среда. Недавно они поймали двух активистов, так издевались над ними, пытали и замучили насмерть. Это звери, а не люди. Я не один так думаю. Но уйти от них и жить мирной жизнью — боимся. Они уничтожат не только нас, но и наши семьи. Вот вы здесь беседуете со мной вежливо, как равный с равным. Если бы аскеры попали к ним, то они разговор вели бы камчой, кулаками, а потом ножом.

Тяжело вздохнув, он посмотрел на меня, глаза его затуманились.

— Как мне быть дальше, товарищ командир?

— Мерген! Ты сейчас только раскрыл всю свою душу и понял все. Советские воины-защитники свой трудовой народ в беде никогда не оставят. Мы вас завтра отпустим. Но в своем стойбище расскажите своим друзьям, чтобы они покинули бандитов. Вернувшихся к трудовой честной жизни Советское правительство прощает, а заядлые враги народа будут беспощадно наказаны. Ну, как, джигит, думаешь? Сможешь рассказать правду?

— Я понимаю. Вы мне указываете правильный путь и помогаете не только мне, но и многим другим. Конечно, разговор я должен вести осторожно и не в один-два дня, а постепенно. Вы можете мне верить!

Закончив разговор с посланцем тахсыра, мы с политруком пошли проверить организацию охраны.

В два часа ночи я встал, обошел все посты, подошел к бойцам. Они лежали на теплом мягком песке, подложив под головы свои плащи, сжимая в руках винтовки. Только было слышно похрапывание и сонное бормотание.

Ночь была такая тихая, что можно было услышать жужжание мухи.

Утром рано мы отпустили Мергена, чтобы он доложил своему предводителю, что кызыл-аскеры встретятся с ними в двенадцать часов у двух длинных холмов.

— Передайте это письмо тахсыру Бек-Болоту и скажите, чтобы к нашему прибытию приготовил бешбармак по всем правилам восточного обычая, а оружие сложил в одном месте. Чтобы выстроил своих басмачей и сам Бек-Болот встретил нас хлебом-солью. Иначе его банда вместе с ним будет разгромлена и стерта с лица земли.

Я подал посланцу письмо.

Мерген поскакал. Долго еще мелькала меж холмов, то появляясь, то снова исчезая, фигура всадника.

И тут же послали боевую разведку с проводником Гали в составе одного отделения с пулеметом по следам только что ускакавшего посланца.

Я, Клигман и Попов обсудили план действия. Решили наступать с трех сторон, с охватом.

Выступили вслед за боевой разведкой с усиленным охранением флангов и тыла нашей колонны.

Проехав пятнадцать километров, обнаружили множество конских следов. Следопыт отряда определил, что давность их — прошедшая ночь. Следы уходили в ту сторону, где мы должны были встретиться с басмачами.

Боевая разведка стремительно двигалась вперед.

Местность была сильно пересеченная: барханы, холмы, глубокие лощины и заросли саксаула.

Недоезжая до места встречи километров двух, остановились, произвели тщательную разведку окрестностей. Но басмачей не обнаружили.

Передовая разведка дала сигнал: «Банда не обнаружена, можно двигаться дальше».

Через десять минут разведка достигла двух длинных холмов, обыскала местность и передала: «Дорога открыта».

Прибыли туда, обнаружили много вырытых басмачами окопов, свежие следы людей. Они, видимо, покинули местность час тому назад и скрылись в южном направлении.

Когда мы подъехали к колодцу, обнаружили, что он забросан дохлыми собаками и ишаками. Сделали привал. Одно отделение послали в разведку.

До колодца Сенек оставалось примерно пятьдесят километров. Ближе нигде не было источника воды. Пришлось очистить тот самый колодец, у которого остановились. Воду откачивали брезентовыми ведрами, углубили колодец еще на целых полметра. Через некоторое время вода поднялась до метра. Напоили коней, запаслись водой. Вернулась наша разведка, которая пошла по следам басмачей. Доложила:

— След идет на юг, но банду не обнаружили.

Я спрашиваю проводника Гали:

— Как же так?

Он со смехом ответил:

— Этот друг Мерген, видимо, напугал их. Они снялись и ускакали. Больше сюда не вернутся… Жаль, жаль, а то сегодня я хотел быть аксакалом на баранью голову…

Попов перебил:

— Как! Не оставили бешбармак и голову?.. Вон лежит ишак. У него голова больше, чем у барана.

Красноармейцы громко захохотали.

Позже мы узнали…

Когда Мерген прибыл на стойбище, предводитель басмачей Бек-Болот встретил его холодно в недоверчиво. Прищурив злые ненавистные глаза, он начал допрос. Мерген тоже смотрел на Бек-Болота смело и нисколько не терялся, чувствуя в себе уверенность. Вокруг Мергена и главаря образовался плотный круг басмачей.

— Почему долго ездил? Почему не вернулся вчера вечером? — резко спросил Бек-Болот и приказал доложить подробно о встрече с командиром кызыл-аскеров и разговоре с ним. Среди басмачей царило №жидающее молчание. Мерген, не торопясь, начал рассказывать:

— Я только сегодня утром нашел кызыл-аскеров и передал ваше письмо. Их командир, прочитав, засмеялся и сказал: «Очень хорошо, мы давно ищем встречи с ним. Посмотрим, кто трус, а кто герой».

— Что еще они спрашивали о нас?

— Они интересовались, сколько человек в нашем войске. Я ответил, что много… в несколько раз больше, чем ваших аскеров и хорошо вооружены.

Довольная улыбка пробежала по лицу главаря, и он одобрительно покачал головой:

— Молодец! Дал им почувствовать нашу силу. А что сказал командир аскеров?

— Это прекрасно, веселее нам будет воевать и навсегда покончить с Бек-Болотом и его бандитами в районе двух холмов, — говорил Мерген.

Бек-Болот вздрогнул. Но быстро справившись с волнением, он оглянул своих головорезов, которые пришли в замешательство, ошеломленные сообщением Мергена.

— Мерген! Скажи, сколько у них человек в войске? И есть ли пулемет? И какой нации аскеры?

— Тахсыр, я видел у них какое-то оружие в чехлах, возможно, это были пулеметы. Аскеров меньше, чем наших. Мне не удалось точно узнать, сколько их. Командир разговаривал со мною в другом месте, а аскеры находились в лощине. Все молодые и здоровые, разных национальностей. А командир молодой, из наших. Со мной разговаривал вежливо, спокойно, не угрожал ничем. Командир кызыл-аскеров велел передать вам лично: «Советы непобедимы! Кызыл-аскеры, защитники Советской власти, разгромили много вражеских войск, в том числе аскеров английских империалистов, на помощь которых надеются басмачи. И Бек-Болот, и другие главари пусть не забывают это. Они ответят перед советским народом за все грабежи и убийства мирных жителей».

Резко вскочив с места с поднятой камчой, главарь срывающимся голосом крикнул:

— Замолчи, собака! Кто тебя научил говорить такие речи?

Мерген тоже поднялся, в душе радуясь, что его речь задела бандитского главаря. Прикинувшись наивным, он покорно взглянул на Бек-Болота и робко произнес:

— Дорогой тахсыр! Вы сами приказали все подробно рассказать. Моей вины здесь нет, — приложив правую руку к груди, он низко опустил голову.

Многие из басмачей в этот момент были на стороне Мергена — у них промелькнула мысль о безнадежности их дела.

— Тахсыр, мне больше нечего говорить. Разрешите вручить вам письмо кызыл-аскеров.

Вытащив из кармана вчетверо сложенный лист бумаги, он передал его главарю, который в свою очередь передал его сидящему рядом мулле.

Мулла дрожащими руками развернул письмо и удивился:

— Тахсыр, посмотрите, письмо написано по-арабски, ровным красивым почерком.

— Мерген, кто написал это письмо? У них мулла, что ли, есть? — грубо крикнул предводитель.

— Нет, тахсыр, у них нет никакого муллы. Сам молодой командир написал, я видел.

— Читайте!

Мулла, медленно растягивая слова, как при чтении корана, начал читать:

— Бек-Болоту, главарю бандитской шайки. Ваше желание будет исполнено. Сегодня в полдень, в двенадцать часов, прибуду со своими аскерами к двум холмам. К нашему приезду приготовьте бешбармак и обязательно голову молодого барашка. Аксакалом буду я. А все оружие до моего приезда должно быть сложено в одном месте. Выстроив своих головорезов, будешь встречать нас хлебом и солью. В случае невыполнения моего приказа будете разгромлены и стерты с лица земли со своими разбойниками.

Красный командир.

Мулла в недоумении держал письмо в руках и никак не мог собраться с мыслями. Бек-Болот вырвал письмо из его рук, разорвал в мелкие клочки и стал затаптывать их в землю. Некоторые бандиты возмущались, а другим понравилось содержание письма. Друзья Мергена, окружив его плотным кольцом, одобрительно подталкивали его. Басмачи растерялись. Спорили, возмущались. В этот момент один молодой басмач громко выкрикнул:

— Тахсыр! Вы сами написали аскерам письмо, сами вызвали их на это. Теперь нужно ожидать их — время не ждет.

Главарь банды, немного остыв, глуховатым голосом обратился к своим басмачам:

— Мои джигиты! Как вы думаете? Будем воевать с аскерами или уйдем?

Все стояли в неловком молчании. Некоторые, словно решая и взвешивая важный вопрос, подняли головы к небу, думали о чем-то своем. Другие, опустив головы, словно искали ответа под ногами. Басмачам была известна храбрость кызыл-аскеров. Им не хотелось умирать в этих сыпучих песках.

Молчание головорезов встревожило Бек-Болота, и он обратился к мулле:

— Как думаете вы, посланец бога?

Мулла знал, что он такой же смертный, как и все. Но не хотел умирать, особенно в этой дикой пустыне. Дрожь пробежала по его спине. Он всегда думал только о богатстве и наживе.

Наконец, словно очнувшись ото сна, мулла вздрогнул и начал елейным голосом:

— Дорогой Бек-Болот! Рисковать своей жизнью и жизнью наших славных джигитов нет смысла. Я думаю, нам надо сегодня отклониться от боя с аскерами, ибо этого желает всевышний. Разумно будет нам идти на соединение с армией нашего мудрого хана Тыналы, а потом всей нашей силой нанести удар и уничтожить этих безбожников…

Басмачи решили поспешно покинуть район двух холмов и идти на соединение с главными силами.

Мерген повел осторожный разговор среди недовольных и насильно загнанных в басмаческую шайку людей,

В пять часов вечера мы оставили местность двух холмов с его колодцем и тронулись в путь по самому трудному и тяжелому отрезку пути, по сыпучим пескам. В четыре часа утра подошли к колодцу Сенек.

Эта местность представляла собой небольшую долину, окруженную барханами.

Здесь имелись два колодца с пресной водой. Невдалеке стоял надгробный памятник-мазар высотой метров 5–6, с куполообразной крышей. Он являлся хорошим местом для наблюдения. Стены потрескались и обсыпались от постоянных ветров и знойных лучей палящего солнца.

При ветре барханы передвигались, и на высоких местах вырастали островерхие сопки. За день местность несколько раз меняла свой облик. На большом пространстве цепочками тянулись образовавшиеся из песка горы. Ночные наряды часто блуждали, потеряв привычные ориентиры.

Жара была неимоверная. Бойцы рыли щели в песке глубиной в метр, делали над ними шалаши из саксауловых веток, накрываемых попонами. Но через каких-нибудь полчаса ветер снова заносил эти шалаши песком.

Бойцы старались уберечь оружие: песок попадал в стволы, магазинные коробки, затворы. Красноармейцы заворачивали оружие в тряпки, проклиная пустыню.

На следующий день часовой, стоявший на башне, заметил двух всадников, ехавших прямо к колодцам. Наш разъезд бесшумно захватил их. Они оказались разведчиками. Были посланы отрядом басмачей разведать колодец Сенек. От них узнали о местонахождении крупных сил банды.

Мы тотчас выслали усиленный отряд. Басмачи, не приняв боя, ускользнули и скрылись в песках. Видимо, не имея запаса воды, не решались вступить в бой.

Целую неделю вели мы усиленную разведку. Несколько раз встречались с небольшими группами басмачей, которые после короткой перестрелки убирались восвояси.

Действия бандитов для нас были ясны: они избрали хитрую тактику — измотать наши силы, оттянуть время, выбрать выгодный момент и дать нам решительный бой.

Частые вылазки на разведку, погоня за басмачами по барханам, нестерпимая жара, духота — все это изматывало наши силы.

Как только начиналась жара, каждый боец уходил в свою щель, где укрывался от солнечного пекла. И там лежал, тяжело дыша.

В такой обстановке даже небольшое, веселье могло бы подбодрить бойцов, поднять у них дух.

Я решил устроить небольшую инсценировку: изобразить муллу, зовущего правоверных на молитву.

Обмотав голову полотенцем, натянув басмаческий чапан, незаметно поднялся на мазар. Заткнув уши большими пальцами, как это делает азанчи, начал протяжно и призывно кричать:

— Алла-акбар, алла-акбар!!

После моего возгласа все в недоумении высунули головы, потом потянулись к мазару. Даже командир дивизиона выскочил из-под машины АМО, где лежал в тени. Я с закрытыми глазами продолжал кричать;

— Алла-акбар, алла-акбар!!

Часового начали наперебой спрашивать:

— Кто это? Кто это?

А когда узнали, долго и весело смеялись:

— Мы думали, не покойник ли поднялся на вышку, кричит, призывает всех умерших подняться.

Я им говорю:

— Хватит лежать, коней нужно купать, от жары они тоже измучились.

В этом же халате я пустился в пляс, выбрасывая разные коленца монголо-калмыцкой пляски.

Бойцы развеселились еще больше.

Я сказал шутливо:

— Политрук Клигман, запиши! Сегодня я провел концерт художественной самодеятельности.

После этого мне не было покоя от бойцов и командиров, которые просили еще и еще раз исполнить монголо-калмыцкую пляску.