По следам басмачей

Мы победили

Нам рассказали пленные…

Хан Тыналы сидел со своими приближенными на походных коврах и ожидал прибытия юз-башей (главарей сотен), которых он пригласил к себе на совет. Он был в хорошем настроении. Его гонец прибыл и доложил, что сейчас все явятся.

Десять юз-башей не заставили себя ждать. Хан обратился к ним, ласково оглядывая каждого и поглаживая острую бородку:

— Как у вас дела? Чем порадуете?

— Выхода нет кызыл-аскерам, — начал самый старший из юз-башей. — Ворота закрыты. Тюрьма.

Он начертил на песке круг. Все самодовольно заулыбались.

Другой юз-баши, помоложе, с гордостью заявил:

— Тахсыр-хан! Мы сегодня их здорово прижали. Вырваться из нашего кольца им не удастся!

Все оживленно заговорили наперебой…

Хан, гордо откинувшись на одеяла, упираясь обеими руками о колена, начал медленно говорить:

— Вы со своими джигитами показали храбрость и преданность мне. Но одного окружения недостаточно.

Надо уничтожить всех до единого — это наша основная цель. Преждевременно не следует радоваться. Они будут бороться до последнего человека. Нам еще придется пролить немало крови. Таков уж путь к победе. Вы сами видели, аскеры своим метким огнем не дают нам поднять головы. Мы потеряли много своих джигитов, и у них тоже имеются убитые и раненые. Сил у нас больше, но кызыл-аскеры отчаянно дерутся. Это надо учитывать.

Мой покойный отец, вы его все знаете, ненавидел Советы. Он учил меня:

— Если собрался воевать — узнай все о своем враге — тогда выиграешь сражение. У нашего противника в руках колодец с хорошей водой, которой хватит ему даже для скотины, отбитой у нас. А мы без воды, ездим за ней очень далеко. Попробуй напоить столько людей и лошадей! Нам с каждым днем становится все труднее с водой. Поэтому нужно немедля покончить с кызыл-аскерами. День и ночь нападать на них. Я надеюсь на вас. Через два дня мы должны пить чай из этого прекрасного колодца, кушать бешбармак и делить трофеи, взятые у кызыл-аскеров.

— Тахсыр! — Один из юз-башей, встав во весь рост, склонил голову. — Вчера вечером, когда я вышел со своей сотней в тыл кызыл-аскеров, внезапно встретились с тремя их разведчиками. Они вступили с нами в бой. У двоих мы подбили коней, но они целый час храбро боролись до последнего дыхания. За третьим — пятнадцать моих всадников погнались и не могли его схватить. Он ушел от нас. В этой схватке я потерял одиннадцать джигитов. Но двое моих джигитов отличились особой храбростью. Я представляю их вам!

— Юз-баши! Все наши воины должны быть такими храбрыми, как эти двое. Люблю таких смелых, я их щедро вознагражу после победы, — пообещал хан.

— Благодарю вас, тахсыр, за ваше внимание! Завтра в сражении мои воины покажут себя.

— Верные мои друзья, на рассвете пойдем против большевиков и окружим их со всех сторон. Вы видели на холме у них пулемет? Он очень мешает нам. Во что бы то ни стало его нужно уничтожить и занять высоту. Выполнять эту задачу будете со своими джигитами: ты, ты и ты! — указал он на троих юз-башей, молча сидевших по левую сторону хана. — Как только уничтожим пулемет, на этой высоте расположим лучших стрелков. Пусть они, как мух, щелкают аскеров сверху! Ха-ха-ха… — засмеялся хан, словно его мергены уже начали уничтожать красноармейцев.

— Тахсыр-хан! Мы вчера еще несколько раз пытались занять высоту. Там сидят смельчаки с пулеметом и не дают подойти! Но мы их все равно выбьем! — заверил один из юз-башей.

— Я надеюсь на вас, мои славные воины! Кто займет эту высоту, будет щедро награжден. Обещаю дать сто баранов, самых лучших коней аскеров и десять верблюдов. — Затем хан молитвенно воздел руки:

— Аллах-акбар!! Пусть сбудется наше желание!

Остальные не успели поднять руки вслед за ханом, как разорвалось несколько гранат в траншеях басмачей, метрах в двухстах от того места, где заседали.

Хан крикнул:

— Кызыл-аскеры наступают! К бою!..

В три часа дня басмачи, сосредоточив крупные силы, перешли в наступление. Они рвались в тыл моего взвода, стараясь во что бы то ни стало овладеть высотой, где находился наш станковый пулемет. Высота являлась самой выгодной точкой нашей обороны.

Боевой расчет пулемета во главе с политруком Клигманом яростно отбивался от упорно наступающих басмачей. Ствол пулемета накалился докрасна, вода в кожухе кипела, как в самоваре. Из отводной трубки со свистом вылетал пар, мешая пулеметчику вести прицельный огонь.

Наконец, пулеметчик Старостенко снял с огневой позиции пулемет, ввел его в укрытие сменить воду в кожухе. Обжигая руки, торопясь, он сливал воду. Я услышал совсем рядом голоса басмачей:

— Тахсыр юз-баши, пулемет кызыл-аскеров не стреляет! Или он испортился, или патроны у них кончились! — обрадованно крикнул один из наступающих басмачей своему сотнику.

— Очень хорошо, сейчас возьмем высоту! — И тот поднял своих джигитов 6 атаку.

Боевой расчёт отражал атаку противника ружейным огнем. Командир отделения НауКюв торопил:

— Старостенко! Быстрее, быстрее давай пулемет! Подходят гады!

Поняв угрожающую опасность, я перебросил на высоту ручной пулемет. В самый критический момент пулеметчик Князев встретил наступающих ураганным огнем.

Посоветовавшись с командиром дивизиона, я с одним кавалерийским отделением незаметно по старому руслу реки вышел в тыл басмачам, осаждавшим высоту. За высокими кустами жылгына замаскировались около пятидесяти всадников. Мы открыли ураганный огонь из винтовок и пулеметов.

Банда, не ожидавшая удара с тыла, в панике кинулась на юго-запад, в тыл своей обороны.

Наши бойцы воспользовались этим, быстро установили станковый пулемет на машине АМО и ринулись в погоню.

Я сказал политруку Клигману:

— Есть старинная киргизская поговорка: "Качкач жоону катын алат". — Убегающего врага не только джигиты, но и бабы побеждают.

— Тогда давай нажмем и дадим жару этим гадам! — сказал он.

Мы с Клигманом во главе кавалерийского отделения начали преследовать крупный отряд басмачей. Гнались за ними несколько километров. У бойцов утомились кони, и они один за другим стали отставать от нас.

Кони басмачей тоже выбились из сил. Бандиты, побросав их, залегли за кочками и начали обстреливать нас. Клигман, я и Цитович оказались окруженными. Спешились и тоже залегли. Начался неравный бой.

Пули свистели со всех сторон. Клигман стрелял и ругался. Я повернулся к нему:

— Кого ты ругаешь?

— Как не ругаться! Вон видишь с винтовкой в руках скачет баба, не хуже джигита. Сколько патронов выпустил и никак не могу снять. Давай помоги!

Как только я хотел взять на прицел всадницу, она уже скрылась за холмом.

Откуда среди них женщины, не мог понять…

Целых два часа отстреливались мы. У меня кончились патроны.

— Цитович, у тебя много патронов? — спросил я.

— Четыре обоймы, товарищ командир.

— Брось мне две! Вон смотри, на высоте залегли трое мергенов. Это лучшие стрелки. Палят без передышки. Я их сейчас угощу!

Я выпустил по ним одну обойму — они замолчали.

— Товарищ командир! Мои патроны даром не пропали! Видите, за ноги тянут убитого басмача? — обрадованно произнес Цитович.

Машина со станковым пулеметом не могла проехать по пескам. Она повернула к левому флангу обороны противника. К ней присоединились бойцы с ручным пулеметом. Создалась таким образом огневая группа, которая нанесла неожиданный удар по флангу басмачей. Басмачи, побросав свои позиции, начали отходить на юго-восток.

Второй взвод тоже перешел в наступление. Дивизион наступал по всему фронту.

Действуя в тылу противника, мы уничтожили часть банды, а уцелевшие скрылись в горах.

Солнце уже клонилось к западу, но его горячие лучи обжигали тело. Пустыня дышала зноем. Поднявшийся ветерок не приносил облегчения. Этот день был особенно жарким.

Четыре часа вели мы напряженный бой в тылу басмачей. Кони качались от усталости и жажды. Гимнастерки бойцов потемнели от пота. Вода во флягах была горячей — ее можно было пить без конца, не утоляя жажды.

Басмачи отступали п-о всем направлениям — группами и в одиночку. Мы увидели поспешно отходящих пеших врагов по направлению к горам.

Клигман, Цитович и я галопом мчались за отступающими. Но через несколько сот метров прекратили преследование: конь Клигмана был ранен в ногу, а конь Цитовича выбился из сил.

Так рассказывали нам пленные.

Своего предводителя — хана Тыналы басмачи считали отличным стрелком.

Во время боев он находился вместе с двумя братьями в самых опасных местах. Братья заряжали винтовки и по очереди подавали ему. Хан, выпустив все патроны, возвращал пустую винтовку и получал заряженную. В последний день перед нашим наступлением оба брата хана были убиты.

Взбесившийся хан клялся:

— Пока не отомщу за братьев — не сойду с этого места!

Он сидел возле убитых и не разрешал джигитам хоронить их.

— Сам похороню. Если нужно — лягу вместе с ними в могилу.

Один из верных ему джигитов доложил:

— Тахсыр-хан, все джигиты бросили окопы и отступают. Вы давали распоряжение отойти?

Хан возмутился:

— Нет, это трусы! Если буду жив, перевешаю всех юз-башей! Немедленно идите туда, найдите юз-башей, пусть займут свои места и остановят бегущих!

Связной хана помчался выполнять приказ. Но бойцы взвода Митракова сняли его меткими выстрелами.

И надо же было случиться такому: я поехал в сторону засевшего хана. Я не знал, что это предводитель басмачей.

Вдруг в одной из траншей, метрах в двадцати пяти, я увидел сидевшего басмача. У него на шее висел бинокль. Вокруг лежали убитые. Я вытащил клинок, поехал прямо на него и скомандовал:

— Встать! Руки вверх!

Он встал и поднял руки. Но левую руку держал подозрительно — на уровне головы. Подпустив меня на расстояние пятнадцати метров, из левого рукава он выхватил наган. Я остановил коня и тоже вытащил наган. Я приказал еще раз:

— Брось оружие! Все равно не уйдешь от меня!

Я хотел взять его живым.

— Оружие не брошу. Я отомщу за своих братьев! — крикнул хан яростно. Он стоял бледный, его тонкие губы дрожали, в глазах сверкала ненависть.

— Кто же виноват, что твои братья убиты? С врагами народа так и поступают. Брось оружие, бандит! — крикнул я еще раз.

— Ты мусульманин, молодой красный командир? Или безбожник? — со смехом и издевкой произнес басмач.

— Я коммунист!

— Ненавижу коммунистов! — Он выстрелил из нагана. Пуля прошла возле правого уха. Я тоже выстрелил, но промахнулся. Басмач принял удобную позу и прицелился.

А конь мой не стоял на месте, так и плясал, готовый сию же минуту сорваться с места.

Я выхватил клинок, пришпорил коня и ринулся на бандита. Басмач словчил и оказался под конем. Клинок рассек воздух, и тут же раздался выстрел бандита. Пуля перебила ногу коню. Он свалился на бок, придавив мне левую ногу. Конь бился на песке, а я не мог встать.

— Ага, безбожник! Бог наказал тебя. Вот сейчас я с тобой разделаюсь!

Ханская пуля прошла над моей головой. Я в свою очередь сделал выстрел и попал хану в живот. В этот момент я высвободил ногу и встал. Он еще раз выстрелил в меня, поранив ногу ниже бедра. Падая, я вдруг за спиной бандита увидел Клигмана. Стрелять было опасно. Бандит, видимо, понял причину моего замешательства — быстро повернулся, выстрелил в политрука и отбросил пустой наган. Промахнулся. В тот же миг я увидел, как он выхватил из-за пазухи второй наган. Я в два прыжка очутился возле него и выстрелил в упор.

Он даже не охнул, медленно осел на землю.

Это все произошло за какие-то секунды. Возле меня оказались Клигман и бойцы. Один из них спросил:

— Вы ранены, товарищ, командир?

В горячке я не чувствовал боли, только теперь подергивало правую ногу.

Возле убитого лежали два нагана, кинжал, две винтовки, одна из них английская, и бинокль.

Я глянул на своего коня с перебитой ногой. Он жалобно заржал, словно просил помощи.

Чем я мог ему помочь? Мой конь — боевой мой товарищ. Я похлопал его по крутой шее — распрощался с ним…

Красноармеец Марин подвел мне своего коня. Я захватил все оружие бандита, и мы двинулись на командный пункт.

В траншеях было много убитых басмачей. Всюду валялись лопаты с длинными ручками.

Я подумал, откуда они научились рыть окопы, по всем, правилам.

На командном пункте я стал докладывать о результатах четырехчасового боя в тылу врага. Но меня прервал начальник окружного отдела ГПУ Калашников, на его малиновых петлицах сверкало по два ромба.

— Все действия вашей группы мы видели, товарищ Дженчураев. Молодцы, ребята!

— Служим Советскому Союзу! — смутившись, произнес я.

Товарищ Дженчураев, ты вооружился до зубов. Банде оставил бы немного, — пошутил командир дивизиона.

— Это оружие только с одного басмача. А там еще сколько!

Командир дивизиона быстро спросил:

— Ты ранен? И молчишь?

— Не страшно. Ногу немного продырявили.

— Как ничего? Кровь течет. Слезай с коня живо! И немедленно в санпункт!

Я спешился и снял с себя трофейное оружие. Бинокль протянул фельдшеру.

— На, у тебя не было! А без него нельзя воевать.

— За это большой рахмат. А теперь пойдем со мной.

Вот когда заныла простреленная нога. Я шел за Ватолиным хромая.

— Товарищ командир, с сегодняшнего дня вы находитесь в моем распоряжении.

— Люди будут воевать, а я буду лежать у тебя? Нет, так не пойдет, мой друг!

— На эту тему поговорим после. Выпей-ка остывшего чая. Губы твои пересохли.

Он подал мне кружку. Я выпил залпом.

Мерген с несколькими джигитами и караваном верблюдов двинулись за водой к далеким колодцам. Надо было пройти по раскаленной пустыне более шестидесяти километров. На душе Мергена была радость: он не участвовал в сражении.

И самое главное, его нисколько не беспокоилр бедственное положение "друзей", оставшихся без воды. Только к вечеру на следующий день он отъехал от колодцев и не спеша отправился в обратный путь. На полпути встретил Первую группу отступающих.

— Вы быстро справились с аскерами, я тоже тороплюсь обеспечить вас водой, — не без издевки сказал он. — Думаю, что меня тоже не забудут наградить.

— Тебя ждет большая награда. Торопись к хану, — сердито буркнул один из всадников.

— Мы без воды мучились, а ты только на пол пути! Победишь с такими, как ты! — сказал другой басмач.

Часто теперь встречались каравану отступающие. В большинстве они ехали по двое на одной лошади. Лица почерневшие и печальные. Многие из них потеряли в бою родных и близких.

Один из друзей Мергена подъехал к нему, поздоровавшись, попросил напиться. Он подробно рассказал о последнем бое.

— Ты, Мерген, мудрец! Далеко видел. Давай-ка поворачивай обратно, пока не поздно.

Утром вернулась разведка, выяснившая, что следы отступающей банды идут строго на юг.

Командир дивизиона, Клигман и Цитович во главе кавалерийского взвода Митракова поехали на поиски Малахова и Захарова.

Трехдневный бой, нестерпимая жара и ненормальное питание измотали бойцов. Пустыня была пепельно-желтой от зноя. Казалось, отойди на несколько шагов от живительного колодца — сгоришь в этом пекле.

Но бойцы рвались вперед: судьба Малахова и Захарова волновала каждого до глубины души.

Цитович ехал впереди. Он молчал, молчали и бойцы. И вот перед ними стали раскрываться шаг за шагом подробности смертельной схватки разведчиков с басмачами. Сначала наткнулись на лошадь Малахова, метрах в ста лежал и сам Малахов весь в крови. Песок возле бойца был иссечен пулями. Малахов весь изранен: в живот, бедро, грудь, голову. Он лежал в одном нижнем белье — басмачи раздели его. Глаза выколоты. Уши обрезаны…

Захарова обнаружили шагах в трехстах от Малахова. По-видимому, он был ранен возле Малахова и отходил в нашу сторону. Он тоже раздет, изуродован… Вокруг бойца валялось много стреляных гильз, разбитая винтовка.

Их похоронили вместе в глубокой могиле на самом высоком бархане.

— Вчера мы захватили одного раненого басмача. Может быть, он знает подробности их гибели? — произнес командир дивизиона — Нужно допросить его…

Перед заходом солнца ко мне пришел Митраков, подробно рассказал о гибели Малахова и Захарова. Допрос пленного басмача нарисовал полную картину этого боя.

— Два красноармейца, — как рассказывал пленный, — храбро сражались против семидесяти человек. Они не давали поднять головы и стреляли очень метко. Когда один был убит, другой взял его винтовку, гранаты и продолжал бой, постепенно отходя к своим. Он ловко [укрывался за кочками, и даже признанные мергены не могли попасть в него. Наконец пуля угодила в него. Но когда с радостными криками кинулись к нему, он швырнул одну за другой две гранаты. Много погибло джигитов.

— Брось оружие! Сдавайся! — кричали ему.

— Кызыл-аскеры не сдаются, — с ненавистью ответил он.

Тогда решили покончить с ним. Один из ловких джигитов подкрался к нему сзади и убил ударом кинжала.

Долго стояли джигиты над телом бойца, пораженные его храбростью. И даже юз-баши сказал, что он хотел бы иметь таких воинов.

Когда пленного спросили, победят ли они Красную Армию, он долго молчал, а потом оглядел нас всех умными хитроватыми глазами и твердо сказал:

— Нет, я не уверен. Так думают многие. Как можно победить Красную Армию, когда она победила ак-падишаха с его великим войском? Мы напрасно воюем.

И снова ему задали вопрос:

— Если ты так думаешь, зачем пошел воевать против Красной Армии? Зачем грабил мирное население, убивал честных людей?

— В этом деле моя ошибка, — он опустил голову на грудь и вздохнул. — Может, простят, если буду честно трудиться? Нас силой заставили идти в басмачи. Сейчас у многих открыты глаза.

Когда стемнело, дежурный по гарнизону передал приказ командира дивизиона: явиться на совещание всем командирам. Фельдшер Ватолин строго предупредил меня, чтобы я не вставал.

Но только затихли его шаги, я вызвал своего коновода Артамошкина, попросил найти мне палку. Вскоре он, улыбаясь, подал черенок от бандитской лопаты.

— Я, товарищ командир, знал, что попросите опору.

— Вот какой ты догадливый, друг мой Артамошкин, благодарю за заботу. — Я взял палку и, опираясь на нее, двинулся к машине, где уже сидели командиры. Тихо присел позади Ватолина. Он даже не заметил меня. Командир дивизиона укоризненно покачал головой, но в его глазах сверкнула одобрительная усмешка.

— Товарищи, — начал он, как всегда спокойно, — уже около двух месяцев гоняемся мы за басмачами. Боеприпасы на исходе. Продукты питания кроме мяса ограничены. До нашей базы более трехсот километров. И если говорить начистоту, мы отрезаны от нее. В этих боях мы тоже имеем потери. Положение у нас тяжелое. Остается одно: отступить к пристани Кендерли, которая является самым ближайшим пунктом. Из Кендерли морским путем можно связаться с базой, запастись всем необходимым. Будут ли у кого соображения или вопросы?

Все молчали: мысли командира дивизиона были верными.

— Молчание — знак согласия? — сказал в тишине Клигман.

— Значит, в ночь мы покидаем нашу крепость! Приготовьтесь к выступлению.

— Что будем делать с баранами, верблюдами, лошадьми и пленными басмачами? — спросил я. — Кто их будет сопровождать?

Фельдшер сразу повернулся ко мне и застыл в недоумении. В присутствии старших командиров, видимо, счел неудобным бранить меня. Я же повернул голову в другую сторону, как будто не замечаю его. Командир дивизиона подробно изложил план нашего движения.

На этом совещание закончилось.

Дивизион готовился к выступлению. Старшина распорядился наполнить водой всю имеющуюся тару: бочки, бурдюки и навьючить их на верблюдов.

Ровно в двадцать два часа тронулись в путь. Очень жаль было расставаться с нашим колодцем, с такой хорошей питьевой водой.

Совершив стотридцатикилометровый переход, дивизион прибыл на пристань Кендерли.

Берега Каспия в этом месте отлогие, заросшие травой, кустарником и редким чием. Море отступило от старого берега метров на сто пятьдесят — двести. И пляж здесь чудесный. Сама пристань небольшая. Постройки в основном глинобитные. Но есть несколько деревянных бараков, где жили члены рыболовецкой артели.

До нашего приезда рыбаки, напуганные басмачами, жили в тревоге. На ночь они уходили в море на катерах, рыбацких больших лодках.

Наш приход несказанно обрадовал их. Спрашивали: скоро ли будут разгромлены бандиты, надолго ли мы приехали.

На следующий день небольшой катер, забрав раненых бойцов, помчался по морю к форту Шевченко. Я и мой коновод Артамошкин, тоже раненый, категорически отказались ехать в госпиталь.

Красноармейцы приводили в порядок снаряжение, устраивали шалаши для жилья, помогали рыбакам та-шить сети и солить рыбу.

Под руководством ветеринара Чурсина редколлегия заканчивала выпуск боевого листка.

В одной из комнат барака, где расположился штаб дивизиона, проходило партийное собрание.

Секретарь партячейки политрук Клигман доложил партийному собранию о бойцах, подавших заявление о приеме их в ряды большевистской партии. Среди них — заявление фельдшера Ватолина.

Кандидатами в ряды партии были приняты пять человек, проявившие отвагу и мужество в боях с басмачами.

Особенно волновался Ватолин. Но все выступавшие горячо поддержали его кандидатуру…

Через десять лет я встретил нашего бывшего фельдшера в одном из военных медицинских учреждений уже капитаном медслужбы…

После трудных боев и походов отдых на пристани Кендерли казался настоящим курортом, несмотря на то, что хлеба у нас не было несколько дней, в течение десяти суток я точно выполнял все указания нашего многоуважаемого доктора, как все его называли для солидности. Бойцы, купаясь в прозрачно-зеленоватых водах Каспия, соблазнили и меня. На камере я далеко уплывал в море, конечно, в отсутствие фельдшера Ватолина. Он долго не догадывался о том, что я купаюсь. На свое место я укладывал кого-нибудь из бойцов, укрывал его с головой одеялом, а сам уходил к морю. Мой фельдшер был очень доволен мной, что я отдыхаю и сплю продолжительное время и что дело идет на поправку.

Вскоре меня кто-то выдал. Как раз в тот момент, когда я выходил из воды, фельдшер встретил меня недовольным взглядом, рассердился не на шутку:

— В госпиталь не поехали и здесь не можете спокойно лежать. Хотите без ноги остаться, товарищ, командир?

— Не сердись на меня, дорогой доктор, — искренне попросил я. — Я слышал лекцию одного профессора. Он говорил, что раны быстро заживают от соленой морской БОДЫ.

— Немедленно лечь в постель! — неумолимо приказал Ватолин.

Мне стало неудобно за нарушение медицинского режима. Я, улыбнувшись, похлопал его по плечу, он же ради меня беспокоится, и продолжал свои доводы.

— Вот профессора и говорят, что морская вода — лучшее лекарство. Я хочу проверить, действительно ли это так. Вы сами мне вчера сказали, что дело идет к лучшему, значит, морская вода помогла.

Ватолин согласился со мной.

— Джаманкул, еще много всяких не раскрытых секретов в медицине.

Ватолин, поддерживая меня под руку, повел к сан-пункту.