По ту сторону тьмы

Глава 16. По ту сторону тьмы

— Полагаю, у тебя есть новости для меня, раз отправил за мной в столь поздний час.

Агосто поднял покрасневшие глаза на посетителя, затушил сигарету и устало откинулся на спинку кресла. Со стороны могло показаться, что старший сыщик и не покидал кабинета всё время, пока велось расследование. В тусклом предрассветном сумраке осунувшееся лицо превратилось в пепельно-серую маску. Щетина покрывала обвисшие щёки. Под блёклыми, почти прозрачными глазами залегли тёмные круги. Всклокоченные редкие волосы и рубашка, знавшая лучшие времена — Агосто являлся фанатиком работы, готовый жить на ней, не обращая внимания на неудобства. До тех пор, пока не доведёт дело до конца.

Риваан усмехнулся. Может, старший сыщик и редкостная сволочь, но ему не было равных в преданности делу. Поэтому он так высоко ценился начальством.

Кабинет, как и сам сыщик, выглядел не лучше. Бумаг и коробок стало больше, а запах спиртного и табака резче. Впрочем, никто бы не осмелился сунуться в кабинет Кара Агосто. Даже вышестоящие старались обходить его дверь стороной.

— Эта треклятая работа меня загонит в гроб, — прохрипел старший сыщик и указал на стул. Ведьмолов перешагнул через валяющиеся папки. — Будешь скотч? У меня есть отменный северский.

— Нет, спасибо.

— Ну как хочешь, — сыщик пожал плечами и достал бутылку. — В общем, дело зашло в тупи́к. Одно могу сказать точно — береги свою барышню. К ней решили присмотреться наверху.

— Вот, значит, как.

Риваан вопросительно приподнял левую бровь. Слышать подобное предупреждение от Агосто было столь же удивительно, как если бы в середине лета начался буран. Ведьмолову подумалось, что старший сыщик выслуживается перед ним. Только какой в этом смысл? Что такого обнаружил Кара, раз решил заручиться помощью бывшего разъездного советника?

— Я, конечно, ещё тот мерзавец. Но мозги у меня на месте, — Агосто с шумом опустошил бокал, икнул и раздул щёки, сдерживая отрыжку. — Намедни приходил папаша Эркерт и чуть ли не с кулаками пытался отобрать дневник, который ты передал. Дескать, твоя помощница обманом завладела вещью его покойной дочери. Дневник остался у нас, но Эркерт пригрозил пойти выше. Начальство начало бузовать. В открытую против тебя они не пойдут. Но мозг мне отымели, как долбанные извращенцы из Северских Пустошей.

Ведьмолов нахмурился. Смутные догадки, что серийный убийца принадлежит к верхам, перестали быть таковыми. Кому-то очень нужно, чтобы маньяк по-прежнему гулял на свободе.

Любопытно дело развернулось. Не то чтобы не ожиданно, но интересно.

Агосто со своей чрезмерной тягой к вселенской справедливости и садистскими наклонностями залез в осиное гнездо. Было бы удивительным, если бы осы не попытались укусить его. Похоже, что он подобрался слишком близко.

— Мы оба прекрасно знаем, что Ладамира ни причём.

Агосто медленно кивнул.

— Редкостное дерьмо это дельце, вот что я скажу. Девица, конечно, способна и по локоть руку откусить. Но сложно представить, чтобы она кого-то убила. Хотя кто их, ведьм, разберёт… Я привык выполнять свою работу должным образом и не терплю дилетантства. А начальство ведёт себя, как придурочные институтки, попавшие к мужику на сеновал. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что они хрен к носу притягивают. Пользуются изъянами в законах, чтобы спихнуть всё на ведьморожденную. Неконтролируемые порывы агрессии магического происхождения. Вот и убивает всех подряд. Никаких сопоставлений с фактами. Они пытаются подвести факты под обвинение. И то, что Ладамира оказалась в числе пострадавших при взрыве, они вывернули так, будто девица могла его устроить.

Даже так! Риваан ухмыльнулся. Паук предложил властям нечто очень крупное, и ведьмолов догадывался что именно. Но решил уточнить, чтобы развеять последние сомнения:

— А переписка с Антгольцем?

— Ты про того чокнутого профессора, что вернулся с Южных Островов? Связь не доказана. Скорее всего, эти письма прикажут уничтожить, чтобы они не светились в деле.

— Почему чокнутого?

— А какой нормальный поедет за тридевять земель, чтобы изучать похоронные обряды? — старший сыщик посмотрел на ведьмолова исподлобья, будто тот спросил нелепицу.

— Что насчёт превращения человека в артефакт?

Агосто задумчиво прищурился и, почесав подбородок, сложил пальцы домиком на животе.

— Эксперты утверждают, что это основано на бабушкиных суевериях и не имеет научного обоснования. Сам знаешь, народец у нас нынче такой. Если нет научного обоснования, всё сразу отметается. И тем не менее бытует мнение, что подобное возможное. Надо найти яд чёрного криана и сделать из чужой души выжимку. Вроде как выжать сок из морковки. Вот и ответь мне, такое возможно?

Риваан окинул взглядом кабинет и задержался на пробковой доске, прикрученной к стене. На ней висели дагерротипы жертв. Под ними светлели страницы, исписанные корявым почерком сыщика.

Он поднялся и подошёл к доске.

— А-а, заметил. Моё изобретение. Помогает разложить факты по полочкам. Просто и удобно, — с гордостью признался Агосто.

«Тот, кто владеет информацией и умеет ею пользоваться, владеет миром». Голос Антгольц доносился словно из темноты. Холодный и бесстрастный, он бил по нервам, подталкивая к самой сути. «Начни задавать правильные вопросы, вместо того, чтобы пытаться ответить на второстепенные».

В голове внезапно стало светло и ясно. Разбросанные детали мозаики вдруг сложились в единую картину.

— Кара, мы в корне ошиблись, — тихо сказал Риваан. — Он охотился не на девушек, а на меня. И я, кажется, знаю кто это.

Если после володарского бала у человека есть силы удержаться на ногах, то он или никогда не был там, или потенциальный маньяк. Во-первых, на балу шампанское льётся рекой, а один танец сменяет другой. И даже если удалось обойтись без шипучего, а вальсы и мазурки остались привилегией юных барышень и удалых офицеров, затянутых в камзолы по последней моде, вы будете чувствовать себя крайне разбито. Во-вторых, если после ночных гуляний человек полон сил, то невольно закрадывается опасение, что он способен убивать людей и при этом блаженно улыбаться. С такой-то выдержкой!

Сознание плавало в золотисто-багровом тумане, а тело ломило, как будто всю ночь только и делала, что отплясывала с кавалерами в мундирах, а пила шипучее розовое. К отвратительным ощущениям добавился запах сырости и затхлости, забивающий нос. Да настолько въедливый, будто я сдуру наелась глины.

А ещё очень хотелось пить.

Облизав пересохшие губы, я чихнула и попыталась разлепить опухшие веки. Полутёмная комната плавала в багровом мареве, предметы расплывались яркими пятнами. Ничего не понятно, неузнаваемо и слишком мучительно для одурманенного мозга.

К горлу подкатила тошнота, и я снова зажмурилась. Надо сказать Риваану, что это мой последний бал.

— Голова может кружиться ещё какое-то время, рассудок путаться, но это скоро пройдёт.

Дядя Слав? Удивление проплыло где-то на периферии сознание и скрылось в багровой тьме. Я с трудом приоткрыла глаза.

Перед мутным взором появилось бледное лицо библиотекаря. В некогда светящихся дружелюбием глазах плескалась зловещая тьма. Губы стянулись в тонкую полоску, а черты приобрели жёсткость. От былого добродушия не осталось и следа. На меня смотрел жестокой и расчётливый человек.

Я вяло пошевелилась. Затёкшие мышцы заныли, а запястья обожгли верёвки, стянувшие руки за спиной.

«Ну, конечно, классика жанра», — еле ворочая языком, пробормотала Мира. Комочек сжался за грудиной, точно силился что-то сделать, но попытки не увенчались успехом. — «Лада, у меня не получается накинуть защитный кокон. Такое чувство, что этот негодяй связал не только тебя, но и меня. У меня нет сил».

«Где мы?»

«Без понятия. Однако воняет затхлостью и пылью. А, значит, или в подвале, или в заброшенном доме».

— Как я здесь оказалась? — прохрипела я. Стакан прохладной воды сейчас пришёлся бы как нельзя кстати.

Дядя Слав смотрел на меня, как учёный на подопытную мышь — с интересом и отчуждённой брезгливостью. Закралась мысль, что библиотекарь также внимательно вглядывался в лица тех, кого убивал. С тем же пронизывающим холодом и едва уловимой насмешкой на губах.

— Ну как же? — негромко ответил он. Его голос казался далёким, едва пробивающимся сквозь пелену дурмана. — Ты сама пришла. Просила спрятать тебя от тирана-мужа. Разве не помнишь?

Я медленно покачала головой из стороны в сторону. Я помнила бал, лавочку в володарской оранжерее и то, что на ней произошло. Вспомнила, Риваана, который почти что объяснился в любви. В памяти всплывали обрывки из разговора с профессором Антгольцем, который оказался не совсем профессором. Да и не совсем человеком. Но как пришла к библиотекарю, так и не смогла вспомнить. К н и г о е д . н е т

— Нет, — заплетаясь, призналась я.

— О! Ты сказала, что ведьмолов, вернувшись из Отдела, обвинил тебя в убийствах и умышленном подрыве вокзала. Тебе чудом удалось сбежать от него. Примчалась в слезах. Пришлось тебя отпаивать чаем. Но, кажется, я слегка переборщил с лунникой… Что ж, не беда.

— Правда?

Я приподняла голову и оглядела себя. Домашний шелковый халат, изящные тапочки с опушкой. Рыжие волосы свисали непослушными прядями перед лицом. Надо же! Прокля́тый ведьмолов напугал до такой степени, что я бежала через весь город, забыв о правилах приличия! Интересно, сколько людей успело рассмотреть меня в таком неприглядном виде?

«Лада, нас собираются убить, а ты думаешь о том, насколько мы опозорились?» — едко отозвалась Мира. Даже одурманенная она не упустила возможности бросить шпильку. — «Это, конечно же, не голубой саван, но тоже подойдёт».

Я услышала со стороны свой голос. Осипший, дрожащий, он казался совершенно чужим, будто и не принадлежал мне вовсе.

— Вы же не убьёте нас?

Дядя Слав мягко улыбнулся. Трогательная, сочувственная нежность, промелькнувшая в посеревших чертах, отозвалась холодом, разлившемся в животе.

— Нет, — ответил он и негромко добавил: — Пока нет.

Шершавые пальцы легонько скользнули по моей щеке. В простом жесте было столько интимного, что я скривилась от отвращения.

Библиотекарь убрал руку и резко поднялся.

Пёстрые уродливые пятна, постепенно обретали очертания: каменные стены, исчерченные светящимися фиолетовыми значками, огромный грубо оттёсанный стол с кругами рун и магических символов. В нишах стен подрагивали оранжевые язычки толстых свечей. Рядом со столом стоял ещё один. В колбах противно булькала фиолетовая жидкость. Между склянок лежала кожаная маска с круглыми стёклами очков. Перепутанные между собой бесчисленные трубки соединяли её с одной из колб. Настольный артефакт расплескивая жёлтые мазки света по почерневшим от времени кирпичам.

Дядя Слав подошёл к столу. Я услышала тихий лязг металла, наблюдая, как стариковские руки с невероятной быстротой и плавностью раскладывают предметы. В полумраке мелькнул холодный отблеск скальпель.

К горлу подкатил мерзкий комок тошноты. Пальцы непроизвольно вцепились в верёвки в бессмысленной попытке разорвать их. Я шумно втянула воздух ноздрями.

Библиотекарь искоса бросил на меня взгляд и принялся закатывать рукава рубашки.

— Обычно я не люблю кровь, — произнёс он задумчиво и ласково провёл подушечкой большого пальца по кромке лезвия, определяя остроту. — Ненужная жестокость всегда вызывала у меня отвращение. Не в пример твоему мужу, которому доставляет удовольствие измываться над своими жертвами.

Потом повернулся, прислонился к столу спиной и бережно опустил скальпель на столешницу. Каждое движение отдавалось нарочитой медлительностью. Мерзавцу нравилось видеть ужас на моём лице.

Это разозлило меня едва ли не больше, чем собственная беспомощность.

— Если вы думаете, что лучшее Наагшура, то очень круто ошибаетесь, — зло прошипела я. — В отличие от него, у вас кишка тонка напада́ть на тех, кто сильнее. Да вы просто мерзкий двуличный трус. И мы оба прекрасно понимаем, что вы не сможете выстоять один на один с Ривааном. Ведьмолов — не шлюха в борделе, которую можно задушить. И не учёная девушка, которая ничего тяжелее учебника по прикладной артефакторике в руках не держала.

Дядя Слав цокнул языком, насмешливо склонил голову набок, а затем расхохотался. В блёклых глазах отразилось лихорадочный блеск безумия. — Какая смелость, Лада! Я поистине восхищен вашей стойкостью. Находясь в этом подвале, — он обвёл взглядом комнату, — люди впадали в отчаянье. Каялись в грехах, рыдали, предлагали деньги. Некоторые даже просили, чтобы я заботился об их цветах или домашних любимцах. Люди вообще странно себя ведут, когда сталкиваются лицом со смертью. Они удивляются, будто не знают, что смертны, — он резко замолчал, а потом спокойно добавил: — А ведь в чём-то мы с тобой похожи, Лада.

— Мы с вами? Похожи? Да мы с вами похожи, как блин и луна!

Дядя Слав усмехнулся. Лёгким движением ноги он вытянул из-под стола с колбами табурет и поставил напротив меня. Потом тяжело опустился и, облокотившись руками о колени, наклонился так, что наши глаза оказались на одном уровне.

— Скажи, Лада, каково это — убивать священного оленя? Видеть его каждую ночь во снах и следовать за ним туда, в темноту собственных страхов, м? — он прищурился, наклонил голову набок и вдруг совершенно по-издевательски улыбнулся: — А-а-а, конечно! Как же я сразу не догадался… Мира же ведь тебе не сказала, верно? Не сказала, кто виноват в смерти друга твоего отца.

Негодяю мало было просто убить. Ему нравилось мучить воспоминаниями, которые я стремилась забыть. Стереть из своей памяти, чтобы не осталось и следа.

Библиотекарь небрежно всплеснул руками, подавшись назад, выпрямился.

— Видишь ли, наше подсознание — великая вещь. Настоящее чудо, созданное богами. Оно всё хранит и никогда ничего не забывает… Тот человек действительно заслуживал смерти. Он был больше, сильнее. И воспользовался своим положением. Кто бы поверил ребёнку, в котором проснулась вторая Душа? Ведьморожденные — они же зло. Лживы и изворотливы. Таково их естество. Как природа человека — бояться всего необъяснимого.

— Вы несёте нелепицу!

— Правда? — его голос стал мягче, вкрадчивее. — Тогда скажи, как можно было не увидеть обрыв ранним вечером, когда ещё солнце не село? Ты же ведь сама не веришь, что подобное возможно. Так, может, стоит спросить у Миры?

«Не слушай его», — зло зашипела Мира. Однако сквозь злость послышались дребезжащие нотки страха. — «Ты же видишь, он совсем рехнулся. Ему не нужна правда. Он возомнил себя судьёй, который решает, кому жить, а кому умереть. Это гнилая манипуляция!»

— Вы бредите!

Библиотекарь ласково улыбнулся, тряхнул руками перед моим носом, и в ту же секунду комната расплылась, превратившись в чёрное уродливое пятно.

В лицо ударил прохладный воздух. Он кусал щёки, оставляя солоноватый привкус на губах. Небо пузырилось серо-багровыми тучами, и, казалось, вот-вот и оно обрушится вниз, поглотив мрачный пейзаж морского обрыва.

Море вздувало грязно-серую спину, ворочалось разбуженным чудовищем, топорщило белёсые уродливые гребни. Волны с шумом разбивались о каменистый берег и со злобным шипением отползали обратно, чтобы с новой силой обрушиться на сушу.

Сквозь жухлый ковёр прошлогодней листвы и черно-коричневой грязи пробивались первые зелёные травинки.

Промелькнула грязная распухшая рука. Толстые пальцы с налипшей глиной и темнеющими ободками ногтей лихорадочно елозили рядом с подолом юбки в тщетной попытке ухватиться за корневище.

— Помогите мне выбраться!

Истошный вопль врезался в уши. Он тонко, почти по-девчачьи звенел, перекрикивая рокот тяжёлых волн. Но я его узнала. Внутри всё сжалось от омерзения, будто рядом со мной пробежала многоножка. Мне даже не надо было опускать глаза, чтобы догадаться, кто сейчас висит на краю обрыва, куда меня выкинула чужая воля.

И всё же я заглянула за край.

Было удивительно, как человек такого телосложения не сорвался вниз. Ноги скользили по глиняному боку обрыва. Он задрал голову, и на его лице отразились смесь ужаса и отчаянья, сквозь которые пробилась надежда. Какая-то сумасшедшая, заставившая улыбаться совершенно по-идиотски.

— Лада! — окликнул он меня. Оскал стал шире, обнажив пожелтевшие от табака зубы. Ноги лихорадочно замолотили по глине в поисках опоры. — Лада, дай мне руку!

Но я просто продолжала смотреть на бледное, искажённое лицо и… ничего не делала. На душе было тихо и пусто. Казалось, беснующийся ветер проходил сквозь дыру, образовавшуюся вместо груди. Глядя в расширенные от ужаса глаза, я внезапно улыбнулась. Странная лёгкость наполнила тело.

Это было по-настоящему жутко. Человек, отчаянно борющийся за жизнь, и я, счастливая оттого, что он больше никогда не притронется ко мне.

Со стороны донеслось едва слышное пение. Кто-то мурлыкал детскую песенку. Тихо так, беззаботно. Я прикрыла глаза и подняла лицо навстречу ветру. Звуки становились все более разборчивыми, громче, пока до сознания не добралось понимание, что это пою я.

А потом я наступила на пальцы. Снизу донеслась отборная брань с угрозами и проклятиями. Но это совершенно не трогало. Я наступила ещё раз. А потом и ещё. Я продолжала топтать каблуком толстые мерзкие пальцы со злым остервенением, пока те не разжались. Оглушительный вопль ужаса и отчаянья утонул в морском рокоте.

И только тогда я выдохнула с облегчением. Первые холодные капли дождя коснулись лица.

Всё произошло так, как и должно́ было произойти. Тихая радость разлилась под кожей — теперь никто не посмеет меня тронуть. Никогда.

Я повернулась спиной к обрыву и побрела прочь в сторону мрачных деревьев, за которыми прятались улицы города…

***

Что-то схватило за шиворот и потащило меня сквозь черноту.

— Как видишь, — донёсся довольный голос библиотекаря, — не так уж мы с тобой и отличаемся.

Чёрный туман задрожал подобно раскалённому воздуху и растворился. Море исчезло, однако на губах по-прежнему оставался привкус морской соли, а в ушах звенел крик погибающего человека.

В колбах булькала непонятная жидкость, тусклый свет озарял кирпичные серые стены а значки на них стали мерцать ярче. Библиотекарь всё также сидел напротив на табуретке и пристально разглядывал меня.

В груди неуверенно поскрёбся комочек. «Лада? Лада, прости меня, слышишь?» — голос Души звучал жалостливо. — «Я надеялась, что ты никогда об этом не узнаешь».

Я молчала, раздавленная увиденной картиной. Жизнь другого человека висела на волоске, который перерезала я. Но самым ужасным было то, что мне понравилось знобящее ощущение. В какой-то момент я стала всем для одного человека: и судьёй, и палачом, и даже богом.

«Лада, я не хотела, чтобы он вернулся, чтобы снова измывался над нами. Нам бы никто никогда бы не поверил. Это могло бы продолжаться до бесконечности…»

«Надеюсь, у тебя хватит сил простить саму себя», — с горечью подумала я. — «Потому что теперь я не смогу тебе доверять. Как доверять тебе, если засыпая, я буду бояться, что утром проснусь в кандалах, потому что ты опять убила кого-то?»

Мира виновато заворочалась, но не произнесла ни слова. И хорошо. Слушать её оправдания у меня не было ни сил, ни желания. Горечь разъедала изнутри, словно кислота. Библиотекарь оказался прав — я ничем не лучше него.

— Ты другая, Лада, — выдернул меня из раздумий дядя Слав. Он поднялся с табуретки и расхаживал передо мной, как лектор перед студентами. — Обычно двоедушники, хоть раз побывав вершителями чужих судеб, уже не останавливаются. Жажда крови становится непреодолимей, им нужно больше жертв. Наверное, поэтому из них в древние времена получались отличные наёмники. Ты бы могла достигнуть большего, но вместо этого решила влачить жалкое существование жертвы. Ты предпочла прогнуться под мир, в котором для тебя нет места.

Я закрыла глаза. Вкрадчивые слова отзывались глухой болью в груди. Мира оказалась убийцей, а я — заперта вместе с ней в одном теле. Кто знает, когда ей взбредёт в голову, что кто-то снова угрожает нам, и убьёт ещё раз?

С другой стороны меня терзал вопрос, откуда библиотекарь пронюхал о прошлом, о котором не помнила даже я.

— И давно вы следили за мной?

— Давно… Знаешь, Лада, мне всегда нравилось с тобой общаться. Такая красивая, умная. Такая нежная… Право же, я лелеял надежду сделать тебя своей. Разумеется, не в теле этого дряхлого старика, нет. Я бы нашёл другое тело, моложе, красивее этого. Но, увы, ты выбрала сына Змея, — библиотекарь печально вздохнул, а потом его вдруг заговорил с возбуждением сумасшедшего. — Нет, это нисколько не удивило меня, хотя и опечалило.

«Тяни время».

«Не сейчас, Мира», — огрызнулась я.

«Тяни, говорю», — возбуждённо отозвалась Душа. Подушечки пальцев покалывали от собирающейся магии. — «Смотри, как он начал петь про чувства к тебе».

«Что ты задумала?»

Но Мира не ответила. Вместо этого в груди запульсировало тепло.

— Почему не удивило? — торопливо спросила я.

— У тех, кто пережил насилие, может проснуться болезненная тяга. Жажда собственной смерти. Сами того не желая, они тянутся к опасности. Это как зависимость от лунники. Ты прекрасно знаешь, что она тебя убивает, но не можешь остановиться. Пляска на острие ножа. Один неверный шаг, — и ты погиб. Если выжил, значит, победил…

— Интересно, торговка рыбой тоже желала умереть?

Я открыто посмотрела в лицо библиотекаря. Нас разделяли всего пара сантиметров. Я чувствовала тёплое старческое дыхание, едва удерживаясь от того, чтобы презрительно скривиться.

— Разумеется, — тихо произнёс он. — Её желание было особенно сильным. Жить с мужем-деспотом, который избивает и унижает каждый день. Для неё смерть стала избавлением. Как видишь, я был милостив к ним, исполняя их заветные желания. Но поговорим о тебе. Ты же прекрасно понимаешь, что ведьмолов может убить тебя, но продолжаешь находиться рядом с ним. Игра со смертью — вот что тебя привлекает по-настоящему. Ведь так сладко, и так завораживающе вглядываться во тьму, стараясь угадать, что таится по ту сторону… Очень жаль, что твоя жизнь оборвётся вот так.

По венам пробежало пульсирующее тепло. То самое, что я чувствовала, стоя на берегу в собственном виде́нии. Едва осязаемое чувство превосходства, когда охотник и жертва вдруг меняются местами…

Страх исчез, уступая момент азарту. Губы расплылись сами собой в холодной улыбке, заставив библиотекаря отшатнуться назад.

— А моя ли жизнь?

В грудь ударила жаркая волна, и тысячи острых осколков вонзились в затылок. Забытьё махнуло перед глазами серой тряпкой. Болтаясь на краю сознания, я услышала несвязные выкрики. В бешеной пляске замелькали чёрные сапоги законников. Что-то тёплое шершавое мазнуло по щекам, и сквозь пробирающуюся багровую пелену на мгновение проявилось встревоженное бледное лицо Риваана. А потом всё исчезло во мраке беспамятства.

— Что ж, хорошая работа, господин Наагшур. Очень хорошая работа.

Володарь лицемерил. Он говорил в привычной дружелюбной манере, однако натянутая улыбка и угловатые движения, будто Его Величество стянуло невидимой нитью, выдавали внутреннее недовольство. Правителя явно не обрадовала гибель серийного убийцы и подстрекателя мятежа.

Сквозь открытое окно володарского кабинета пробрались робкие утренние лучи и, дрожа от ветерка, замерли на портрете правителя. Риваан поймал себя на мысли, что художник, написавший этот портрет, не просто постарался, — польстил Венцеславу. Картинный володарь выглядел поджарым, моложавым и даже имел густую шевелюру.

Ведьмолов лениво откинулся на спинку глубокого кресла, сплёл пальцы и так пристально посмотрел на правителя, что тот нервно заёрзал на месте.

— И всё же ты не рад, Венцеслав, — отбросив лишнюю церемонность, протянул он. — Преступник устранён, назревающий мятеж подавлен, но ты всё равно недоволен. Позволь узнать, почему?

Володарь открыл было рот, но тотчас замялся. Сейчас в залитом солнечным светом кабинете собственного дворца, Венцеслав чувствовал себя нашкодившим ребёнком под тяжёлым взглядом родителя. Правителю невольно подумалось, что ему крупно повезло, когда Наагшур предпочёл уйти с поста разъездного советника, а не оставаться у власти. Что-то необъяснимое и пугающее таилось во взгляде разноцветных глаз, взирающих на правителя Араканы с ледяным спокойствием. Так змея следит за жертвой, прежде чем сжать в смертельных объятиях.

— Мне стало известно, что этот… как его… — пухлая рука сделала жест в воздухе на манер дирижёра в симфоническом оркестре.

— Радослав? — подсказал Риваан, отлично понимая, что Его Величество пытается сделать вид, будто впервые услышал имя библиотекаря.

— Да, именно. Радослав. Он являлся великолепным артефактором. Разработки по превращению людей в боевые артефакты могли бы превосходно послужить в дальнейшем. Для укрепления обороны володарства, разумеется.

Наагшур презрительно ухмыльнулся. Стоило догадаться сразу, кто оттягивал расследование. Правитель переживал не из-за случайных жертв и не из-за назревавшего мятежа. Он искал собственные выгоды. Должно́ бы, Венцеслав спал и видел парад идеальных солдат, способных уничтожить любую армию. Если двое человек разнесли главный столичный вокзал, то, что сделал бы целый батальон солдат, обращённых в боевые артефакты?

— Тебе бы не удалось договориться с ним, — покачал головой Риваан. — Радослав был из тех, кто никогда ни с кем не договаривается. Его интересовали собственные цели. Тебе нечего было предложить ему, Венцеслав. Разве что свой трон и головы тех, кто ужесточал законы против ведьморожденных. То есть мою голову.

Володарь побледнел. Буквально на доли секунды, но этого оказалось достаточно, чтобы ведьмолов понял: переговоры о его голове действительно шли. Венцеславу настолько не терпелось заполучить в союзники Радослава, что правитель согласился пожертвовать бывшим разъездным советником.

На мгновение сделалось смешно. Ох уж эта человеческая самонадеянность и неблагодарность! А ведь, помнится, в начале политического пути, Венцеслав и шагу не мог сделать без одобрения разъездного советника. И вот чем всё обернулось.

Впрочем, володарь сам понял, что дал маху. Его планам было не суждено исполниться: артефактор мёртв, унеся с собой в могилу секрет универсального оружия. А разъездной советник жив.

Правитель заёрзал на стуле, достал из ящика стола бутылку с коньяком и открыл её.

— Бремя власти — тяжкий груз, — проговорил Венцеслав, разливая коньяк в пузатые бокалы. — Всегда приходится чем-то жертвовать…

— И ты решил пожертвовать тем, кто был безусловно предан, — оскалился Риваан и поднялся с кресла.

Несмотря на летний давящий зной, в кабинете похолодало, будто в окно пробралась осенняя стужа. Володарь замер с поднятым бокалом, неотрывно следя за ведьмоловом. Тот направился к двери, но внезапно остановился и обернулся.

— Не забывай, володарь, кому своим местом обязан, — тяжёлый взгляд Наагшура скользнул по напряжённому лицу правителя. Разноцветные глаза загорелись недобрым огнём. — И да. Предатели долго не живут.