По ту сторону тьмы

Глава 1. Охотник из Вальданы

Я ещё раз покосилась на затёртую бумажку, которую мне любезно сунула служительница бюро наёмных работников. Неровные буквы гласили: «Алая улица, дом 25б». Перевела взгляд на дверь. На золотой табличке было аккуратно выбито «Алая улица, 25б».

Внутри сжался тугой комок. Он боязливо поскрёбся: «А, может, не надо?»

— Надо, — тихо проговорила я. — В конце концов, можно и посуду помыть. За крышу над головой и тарелку супа.

Комок бешено запульсировал, едва я поднесла руку к дверному молоточку:

«С ума сошла?! Это же Риваан Наагшур! Охотник из Вальданы! Хоть представляешь, что он с нами сделает, когда поймет, что ты — двоедушник?!»

Представляла. И не раз.

Риваана Наагшура не знал разве что слепоглухонемой, живущий в глуши на окраине володарства. О мастерстве ведьмолова рассказывали такие жуткие истории, что заснуть казалось невозможным. Он стал одним из инициаторов закона, окончательно разрушившего и без того хрупкий мир между людьми и ведьморожденными. Все, кто обладал склонностью к магии, имели те же права, что животные. То есть никаких.

Откуда у господина разъездного советника было столько ненависти по отношению к ведьмам и колдуна оставалось загадкой. Многие предполагали, что это связано с восстаниями в Вальдане десять лет назад, когда ведьморожденные решили добиться отстранения володаря. Иные говорили о садистских наклонностях господина Наагшура, но были и те, кто вполне серьёзно считал, что ведьмолов метит на трон правителя.

Впрочем, сторонников теории заговора ждало большое разочарование: через три года после массовых казней в Вальдане, господин Наагшур внезапно покинул пост разъездного советника, предпочтя политике тихую, размеренную жизнь в большом доме в живописном районе Пересвета Мирского.

Я тяжело вздохнула. В чём-то Мира, моя вторая душа, была права. Нам стоило опасаться его.

— Мира, я тебя умоляю… Мы просто попытаемся. Ещё никого не бросали в застенки за предложение услуг посудомойщицы. Не получится, — попросим господина Наагшура поставить нам печать об отказе и вернёмся в бюро. Иначе нам придётся ночевать на улице. Или ты хочешь обратно в обитель Мары-Справедливицы?

Душа задрожала, но промолчала. Конечно, она не хочет. И я не хочу.

В последний раз из обители меня выволокли за волосы на улицу из-за того, что настоятельницу мучила три дня постыдная болезнь. Но кого интересует, что причина неприятностей в обжорстве, когда есть на кого спихнуть. Ведьма. Двоедушник. Ведогонь. Вот кто виноват. А не неумеренный аппетит и неразборчивость в еде.

Благо, я додумалась спрятать деньги, заработанные на кухне. Иначе бы сидела сейчас на паперти с протянутой рукой. Ведьморожденных не шибко берут на работу. А если и принимают, то ненадолго. И хорошо, если заплатят. Могут вообще обвинить в воровстве. А там и до каземата недалеко. Никто разбираться не станет. Ведьма опасна. Особенно если она двоедушник.

После обители я снова пришла к регистрации безработных, где служительница с неприветливым лицом и густо накрашенными губами протянула мне адрес, при этом умолчав, кто хозяин дома. Видимо, надеялась, что Риваан Наагшур снимет с меня башку, и я больше никогда не побеспокою бюро.

— У нас два пути, Мира: или мы умрём от голода, или нас убьёт ведьмолов.

«Какое заманчивое предложение!» — едко отозвалась Мира. — «Я уже начала примерять саван. Как думаешь, синий подойдёт нашим рыжим волосам и мраморной коже?»

— Не будь такой пессимисткой, — я нервно сглотнула и постучала.

В ответ тишина. Я нерешительно переминалась с ноги на ногу. Внезапная волна страха нахлынула с такой силой, что я едва не грохнулась на землю. «Мира! Бес тебя забодай! Прекрати панику! Мне тоже страшно. Мне…»

В этот момент дверь отворилась и на пороге нарисовалась рыжая бородатая физиономия старика в белой косоворотке и полотняных штанах.

— Чего вам, барышня? — добродушно улыбнулся он, окинув меня приветливым взглядом.

— Я… — промямлила я в ответ. Паникующая Мира вдруг затихла. Ага, почувствовала своего. Я порывисто вздохнула и протянула бумажку домовому. — Вот. Я из бюро по найму работников. Вам посудомойщицы нужны?

Он поскрёб затылок пятернёй.

— Дык, вроде не было от хозяина никаких указов… — старик развёл руками, но дверь всё же отворил. — Вы это… Проходите, барышня.

В груди стало тихо и пусто. Похоже, что вторая душа грохнулась в обморок.

Шумно выдохнув, я перешагнула порог. Домовой бодро посеменил по коридору. Я уныло плелась за ним, думая, в какую авантюру меня угораздило ввязаться, и повторяла как молитву: «Просто нет выхода, чтобы сделать что-то по-другому…»

Не помогало. Коленки отчаянно дрожали, каждый шаг отдавался ледяным ударом в животе. Лицо онемело фарфоровой маской, нервы натянулись до тихого звона в ушах. Хорошо, что Мира молчала. Если бы она сейчас издала хоть один звук, я бы точно задала стрекача.

Домовой посторонился, пропуская меня в гостиную.

— Вы, барышня, проходите. Обождите чутка. Я сейчас всё узна́ю…

Мне показалось, что я попал в другой мир. Высокие потолки, витражные окна с тяжёлыми тёмно-бордовыми шторами. Вдоль стен, отделанных тёмными панелями, стояли пара громоздких шкафов, забитых книгами. Между ними на резной подставке возвышался стеклянный куб с коротким мечом.

При виде него Душа внутри дрогнула. «Мы сейчас в кабинете самого страшного человека Араканы», — прошептала Мира, и по коже пробежал озноб страха, смешанного с восторга. Как в детстве, когда замышляешь озорство и надеешься, что тебя не поймают родители. — «Всё же синий цвет савана не пойдёт. Будем похожи на смерть. Я выбираю розовый. А что? Он хотя бы придаст лёгкую розовинку лицу». «Мира, прекрати нас хоронить!» — мысленно взвыла я, чувствуя, как паника протягивает ледяные пальцы. — «Мы ещё живы».

В углу медленно вращался глобус, над которым пари́ли облака. Он показывал не только страны и континенты, но и погоду. Не сдержав восхищённого вздоха, я приблизилась к глобусу. Хотелось коснуться пальцем и проверить настоящие ли облака. Но сдержалась.

Душа тревожно встрепенулась. «Лада! За нами наблюдают» Надо же! Мира ко мне по имени обратилась. Я тут же осмотрелась. Однако дверь в кабинет была закрыта.

«Не паникуй! Никого нет».

«Точно тебе говорю! У этого кто-то очень холодный взгляд… Как у змеи!»

«Ты-то откуда знаешь?»

«В энциклопедии видела. У профессора Разини на естествознании, помнишь?»

«Мира, ты просто перепугана. Сейчас вернётся старичок домовой. И всё закончится», — отмахнулась я и продолжила восторженно рассматривать кабинет.

Не таким я представляла себе жильё прославленного ведьмолова. Взгляд жадно скользил по тонким золотистым росписям потолка. В этом доме могла бы жить порядочная семья…

Моё лицо против воли вытянулось от удивления. Над тёмным камином висела картина, от которой порядочные женщины густо покраснели бы, а благочестивые матушки рухнули бы в обморок.

На белых простынях отвернувшись лицом к стене лежала обнажённая женщина с небрежно раскинутыми ногами, а весь центр картины занимало женское естество.

Мира удивлённо присвистнула: «А господин главный ведьмолов ещё тот озорник!» — и пошленько хихикнула, как столичный развратник, предчувствующий кутёж. — «Если она висит здесь, чтобы впечатлять гостей, то я сражена наповал. Как думаешь, это Жан-Сан Готье?”

«Алоиз Курбан, — вздохнула я, рассматривая полотно. — «Сотворение мира». «…Да поклонимся же женщине, ибо весь мир вышел из чрева её…». Одна из его скандальных картин…»

— Некоторые исследователи искусства называют «Сотворение» самой скандальной картиной эпохи, — раздался за спиной тихий, деликатный голос.

От неожиданности я вздрогнула и обернулась. Во рту сделалось сухо и горько, а пальцы мелко задрожали, что я невольно вцепилась в сумочку. Мира мертвенно прошептала что-то вроде «Я предупреждала, за нами наблюдают», и сникла.

Человек внушал неподдельный ужас. Не знаю, что пугало больше: ореол кровавой славы или внешность. Выглядел господин Наагшур пугающе. Рыжий, с веснушками и глазами разного цвета. Один — человеческий, синий, а другой — зелёный, с вертикальным зрачком. Три рваных шрама на левой стороне лица казались багровыми на фоне бледной кожи. Волосы были заплетены в косу, в которой наверняка запрятано лезвие. Отличительный знак ведьмоловов. Один поворот головы, — и у противника перерезано горло.

Высокий и жилистый, ведьмолов был удивительно похож на змея, чем на человека. Он спокойно стоял, сунув руки в карманы брюк и изучающе разглядывал меня. Так коллекционер смотрит на новый экземпляр, пытаясь определить его ценность. Мне вдруг померещилось, что воздух вокруг сгустился и сдавил в объятиях подобно змеиным кольцам. Но мимолётное ощущение тотчас исчезло. Однако Мира панически забилась в груди, и мне с трудом удалось утихомирить ее.

— Двоедушник, — Риваан не спрашивал. Он утверждал. Тихо так, вкрадчиво, но от его голоса захотелось провалиться под землю и никогда в жизни не выходи́ть на поверхность.

— Да, — негромко ответила я, чувствуя, как холодеют руки.

— И откуда двоедушник знает про Курбана?

Я удивлённо вскинула брови. Не припоминаю, чтобы говорила вслух о художнике.

— Мысли, — ведьмолов поступал указательным пальцем по виску. — Слишком громкие мысли.

— У меня степень по истории искусств, — произнесла я и натянуто улыбнулась.

Становилось невыносимо жутко. Зачем я сюда пришла? Работа. Мне нужна работа, и больше ничего. Однако легче мне не стало.

Риваан склонил голову набок.

— Где учились?

— В Столичной Академии истории и философии. Кафедра искусствоведения.

Он вопросительно заломил бровь, но промолчал. Его удивление было поонятным Ведьмам и двоедушникам не положено образование. Хватит и трёх классов, чтобы научиться читать и писать. Многие из ведьморожденных не умели даже этого. Потому что их век был короток. Если не ведьмоловы, то местные жители устраивали расправы над непохожими на них.

— Мне… помогли, — я смущенно пожала плечами, будто оправдываясь за свои знания.

— Любовник?

Слово неприятно царапнуло изнутри. «Ага, аж два!» — презрительно фыркнула Мира. — «Можно подумать, весь вселенная вокруг их хрена крутится. Сукин сын…»

Резкая боль сдавила грудь, будто кто-то сжал сердце и выпустил в него острые когти. Я согнулась пополам и осела на ковер.

— Двоедушников никто не любит, — вкрадчиво прошептал на ухо ведьмолов, склонившись надо мной. — Так что уйми свою душу.

Клещи разжались. Я судорожно втянула воздух и поднялась. Непрошенные слёзы от обиды и унижения жгли глаза. Оправила платье и порывисто принялась запихивать выбившийся локон волос под шляпку.

— Зачем пришла? — холодно поинтересовался он.

— Мне сказали, вам требуется посудомойщица, — невнятно ответила я.

— Посудомойщица? Со степенью по истории искусств?

— Да, — я шмыгнула носом, подобрала с пола сумочку. И, не глядя в сторону ведьмолова, направилась к выходу. — Похоже, в бюро ошиблись. Извините за беспокойство. Всего доброго.

В себя я пришла на лавочке посреди изумрудной аллеи и не сразу поняла, где нахожусь. Летнее солнце играло всеми оттенками зелёного. Пушистые клёны отбрасывали кружевные тени на дорожки, по которым медленно плыли фигуры прогуливающихся людей. Всё казалось таким ярким, сочным, что глазам становилось больно. Я зажмурилась.

«Мира, куда ты меня привела?»

«Туда, где нас не достанет этот гад, — возмущённо прошипела душа. — Парк Революции…»

Я открыла глаза и осмотрелась ещё раз. Вдалеке виднелась белоснежная статуя Радимира Освободителя на коне, возле которого суетились мальчишки в коричневой форме учеников. Кто-то из них бросил камень в сторону, и в небо взмыла стайка голубей. Воздух пьянил ароматами цветов, настолько сладкими, что на губах появился привкус, как будто ложку мёда облизала. Из летних кафе, растянувшимися полосатой лентой за деревьями, доносилась ненавязчивая музыка.

Значит, парк Революции. Это час пешком от Алой улицы. Надолго же я выпала из реальности…

«Вот же сукин сын! Нет, ты представляешь?! Любовник нам помог! Я всегда говорила, что все мужики — сволочи! У них всего одна извилина, и та в виде члена!..»

«Мира!»

«Ну что Мира?! Что Мира?! Говорила, что нечего нам делать там! Он ведьмолов. А ты заладила: «Работа нужна, работа нужна». Как будто в городе мало работы?..»

Сделалось совсем горько и тоскливо. Работы-то предостаточно, но не для всех. Если ты женщина — это полбеды. Возьмут в прачечную простыни стирать или в галантерею продавщицей. Но если ты ведьморожденная, придётся повоевать за каждый кусок хлеба. В прямом смысле.

Глаза запекло от невыплаканных слёз. Прокля́тые условности! Можно быть сколько угодно хорошим человеком, но в мире, где магия — страшнейшее преступление, врождённые способности превращают в изгоя общества. Даже родная семья откажется. Потому что никому не нужен урод.

И этот жестокий закон я усвоила ещё в детстве.

В семье я росла чужим ребёнком. Долгое время не могла понять, почему мать так странно смотрит на меня. Не тепло, как на моих брата и сестру, а именно странно. Так, словно я была в чём-то виновата. Родители часто гуляли с другими детьми. Меня же сторонились. Иной раз, когда мне хотелось обнять кого-то из близких, они просто вставали и уходили из комнаты.

Когда мне исполнилось семь родители вовсе отказались от меня. Так я оказалась на воспитании у бабушки. Все говорили, как повезло, что меня так любят. Но, честное слово, лучше бы отказались вовсе, чем годы постоянных унижений. Иногда мне кажется, бабушка забрала к себе не из-за любви, а потому что хотела быть хорошей в глазах общества.

Ради этого меня даже отправили учиться в столичную академию. Ведь женщина со степенью по истории искусств — большая редкость. Среди аристократии академическое образование для женщин считается баловством. Достаточно того, что жена принесёт мужу неплохое приданное, а сама будет нянчиться с детьми или проводить время в салонах модисток или на званых вечерах.

После смерти бабушки многое изменилось. Конечно, она оставила мне кое-какое наследство, которое позволило не только не погибнуть от голода, но и уехать в столицу в поисках работы.

Как-то раз я написала родителям с просьбой помочь. Однако в ответном письме отец попросил больше никогда не писать, чтобы не позорить его. Как будто я виновата в том, кем родилась!

Воспоминания о тех временах отозвались холодом и противной слабостью в ногах. Так я окончательно лишилась дома и семьи.

Пришлось научиться скрывать свою истинную сущность и врать напропалую, чтобы заработать на завтрак. Поначалу мне удалось устроиться через бюро наёмных работников в обитель Мары-Справедливицы. За весьма скромное жалование и крышу над головой я мыла посуду и убиралась в обители. Однако шила в мешке не утаишь. То, что я — двоедушник стало известно очень скоро. Отношение ко мне изменилось, став более прохладным. Пока однажды со скандалом не выгнали на улицу.

И снова я вернулась в бюро наёмных работников. Видимо, там уже получили письмо из обители, о том, кто я. Иначе зачем посылать к ведьмолову, которому работник не нужен?

«Не реви!»

Голос Миры прозвучал звонко и как-то отчуждённо. Но он вернул меня в реальность. Я провела ладонью по щекам. Мокрые дорожки неприятно холодили кожу. Надо же, не заметила, как расплакалась.

«Не реви! Прорвёмся. У нас есть мы. И мы справимся!»

«Я устала. Я хочу покоя…» — обессиленно подумала я, озираясь по сторонам.

Всё казалось таким светлым, таким красочным… и таким чужим. Здесь я была никому не нужна. В сером порядком затасканном платье и шляпке, я как леший на карнавале. Вроде как никто внимания не обращает, но всё равно выглядит странно и нелепо.

Тоска болезненно укусила сердце.

«У тебя от голода голова не соображает», — за грудиной недовольно зашевелилась Душа.

— Ты права, — вслух произнесла я и тотчас спохватилась: вдруг кто-то услышит, как я разговариваю сама с собой? Однако изумрудная аллея рядом со мной пустовала.

Пошарила в сумочке в поисках кошелька. Тот печально звякнул серебряными десятинами, и на ладонь высыпались потускневшие монеты. Пять. Ровно пять десятин.

Вздохнула. На комнату в какой-нибудь ночлежке не хватит, а вот перекусить в булочной можно. И ещё даже назавтра останется.

«А по пути зайдем в гости к дядьке Славе. В библиотеку», — приободрилась Мира. — «Там определённо будет что почитать».

Я улыбнулась. У меня есть мы. И мы справимся.

На ровном белом листе аккуратным почерком чернели следующие строки:

«Уважаемый г-н Наагшур!

Сегодня в 10.30 утра по местному времени на берегу реки Миры, возле библиотеки им. Лучезара Победоносного, найдено ещё одно тело. Характер повреждений тот же, что и у трёх предыдущих. Связи между жертвами не обнаружено.

Старший сыщик, Кара Агосто»

Внизу стояла размашистая подпись и печать с гербом отдела по борьбе с ведьмовством.

Риваан бросил письмо на стол и, откинувшись на спинку кресла, прикрыл глаза.

Значит, дело забрали штатные ведьмоловы. Странно, что столичные служители закона не передали его сразу, как только стало известно о магическом следе на телах убиенных. Но ещё более странным казался сам способ — отделение души от тела посредством «Душителя». Подобным образом казнили ведьм после Великой Революции, когда ведьмовство объявили вне закона, а всех, кто имел к нему отношение, признали преступниками.

Никаких других повреждений, кроме крохотного выжженного круга на груди и красных полос от маски на лице, не нашли. Все жертвы знали своего убийцу… Знали. И сами шли к нему в руки. Они его не боялись, не были одурманены лунным порошком или алкоголем. Их дурманом являлась доверчивость к убийце. И он не приминал этим пользоваться.

Впрочем, с серийными убийцами всегда так. Никто не заподозрит в них ни жестоких садистов, ни душегубов. Иначе их было бы легко вычислять и отправлять на эшафот.

Риваан встал и подошёл к окну. День медленно клонился к закату. Пёстрые алые мазки, точно разлитая небрежной рукой краска, казалась неестественной на фоне ультрамаринового неба. Ещё немного, — и по центральным улицам пойдут фонарщики, зажигая тусклые огни столицы. А где-то на окраине мирно засыпающего города бродит зверь, отнимающий жизни у тех, кто имел глупость ему довериться.

Все жертвы разнились между собой. Первая была торговкой рыбы с местного базара. Вторая — проститутка из элитного борделя на Малой Газетной. Третья — дочь антиквара. А вот четвёртая… Интересно, кто четвёртая? Агосто ни словом не обмолвился о происхождении жертвы. Да и газеты молчали о найденном теле. Неужели дочь местного чиновника? Но в таком случае газеты бы пестрели заголовками и выражениями соболезнований.

Вывод напрашивался сам собой: ведьма.

Если жертва являлась ведьмой, становится понятно, почему о ней не написали даже слова. Ведьморожденные, как болезнь — существуют, но о них не принято упоминать. И, тем более, тревожить общественность смертью одной из них. Мало ли кто из ведьмоловов отличился, поймав очередную из них. А та оказала сопротивление и упала в реку, которая позже вынесла труп на берег возле библиотеки.

В дверь осторожно постучали.

— Ужин готов, батюшка, — скрипуче доложил Тихон.

Ведьмолов обернулся, но от домового и след простыл. Обычно старик ждал, пока хозяин даст распоряжение, или бубнил под нос: дескать, негоже себя так работой загружать, надобно и отдых давать уму. Но сегодня вечером он был непривычно тих и старался лишний раз не попадаться на глаза.

В столовой тускло моргали осветительные артефакты. Домовой почему-то решил их зажечь раньше. На столе дымилось жаркое из утки на овощной подушке, а в хрустальном графине темнело вино. Самого же Тихона не было видно.

Риваан сел за стол и предался собственным мыслям.

Торговка. Шлюха. Дочь антиквара. И ведьма. Все они из различных слоёв общества. У всех разный статус и происхождения. Кроме того, судя по первым трём жертвам, они разного возраста и внешности. Торговка была женщиной почтенных лет с седыми волосами, неприятным опухшим лицом и склонная к полноте. Проститутка — совсем юная девица, блондинка, тонкими чертами лица и пышными формами, которые так привлекательны для завсегдатаев публичных домов. Дочь антиквара — обычная городская простушка. На такую взглянешь и не запомнишь. Волосы — чёрные, черты лица грубые. Как угловатая, как у подростка, фигура. Что, в общем-то, не соответствовало её возрасту. Про таких ещё говорят — старая дева. А вот ведьма…

Воображение быстро подкинуло копну непослушных рыжих волос, спрятанных под серую простенькую шляпку и насмерть перепуганные синие глаза. Живые черты лица, худощавое складное тело. Некрасавица, но что-то было цепляющее в этом образе. Ведьма-двоедушник. «Со степенью по истории искусств», — с усмешкой подумал Риваан и, положив вилку, опёрся подбородком на сцепленные руки.

Даже обеспеченные родители не всегда дают дочерям академическое образование, считая это бессмысленной затеей. В конце концов, какой прок от степени, если девица выйдет замуж и имуществом будет распоряжаться супруг? Да, девушек обучали манерам и изящным искусствам, таким как танцы, музыка и пение. Но чтобы отдавать в академию… Это всё равно, что признать дочь уродиной, которая никогда не найдёт мужа. Уж лучше, чтобы девица в дальнейшем стала дуэньей у пожилой матроны, чем нести клеймо родителей старой девы.

— Что-то не сходится, — пробормотал Риваан, глядя на танцующие тени на стене.

— Вам письмо, — глухо раздалось за спиной.

Ведьмолов тряхнул головой и обернулся. Домовой молчаливо протянул конверт. По лицу было видно, что он чем-то недоволен. Вон как нахмурил брови.

— Что случилось? — небрежно бросил Риваан, забирая конверт.

В ответ — угрюмое молчание. Только брови ещё сильнее съехались к переносице, образуя единую линию.

— Я, кажется, задал вопрос, Тихон, — всё также негромко произнёс ведьмолов, пристально рассматривая домового.

Тот поёжился под тяжёлым взглядом, но всё же ответил:

— Та девица, что сегодня приходила… Зря вы так с ней…

Риваан удивлённо заломил бровь.

— Она двоедушник.

— Я знаю, — нетерпеливо отмахнулся Тихон, и вдруг грустно добавил: — Вы хоть бы задались вопросом, почему двоедушник пошёл к ведьмолову работы просить?..

— Ну и почему же?

— А потому как в отчаянье она. Суваться в дом к тому, кто может башку снять — это, знаете ли, шаг, на который пойдет только отчаявшийся… Совсем на своей работе очерствели…

— Сегодня девицу очередную нашли, — сменил тему Риваан. Морали старика начинали действовать на нервы.

— Знаю. Из нашенских она была. Радой, кажись, звали.

— Домовая?

— Нет, обычная ведьма-лекарка. Таких в Южном переулке полным-полно. Ну, тех, которые богатым барыням на судьбу гадают или зелья для мужниной силы продают… Молоденькая совсем была… Кажись, и двадцати годков не было, — Тихон потоптался на месте, поскрёб в затылке и вдруг добавил: — Вы бы, батюшка, ту девицу нашли… На улице погибнет. Чужая она там… А так мне бы помощь была.

В длинных пальцах нетерпеливо хрустнул конверт. Домовой помотал косматой башкой и поспешил скрыться за кухонной дверью, сетуя на бессердечность хозяина. Чувствовал — ещё немного, и ведьмолов потеряет терпение.

Риваан ещё долго смотрел за закрытую дверь. Прежде домовой не отличался особой сентиментальностью к себе подобным. Он спокойно относился к работе хозяина, предпочитая не совать нос не в свои дела. А тут распереживался, точно двоедушник являлась его родной дочерью.

Почерк скакал в разные стороны, будто письмо было написано различными людьми. Аккуратные закруглённые буквы резко переходили в рванные и острые пики, а плавная пропись сменялась неуклюжей и рубленой печатью:

«Наслышан я, Охотник из Вальданы,

Что жизнь Твоя ценнее прочих всех.

В бою неравном заслужены Тобою раны,

И стоны ведьм, что сладостней утех.

Ты лицезришь восходы и паденья

И новых городов, возможно, и миров.

И Ты, по краю отчаянья, забвенья,

Шагаешь твёрдо, как по кромке снов.

И жизнь Твоя, тем паче, слаще,

Что можешь отличить добро от зла.

Не доверяя продажной госпоже Удаче,

Ты рубишь зло, не тратясь на слова.

Скажи мне, о Великий Душегубец,

Что может объединить несчастных жертв?

Торговка, шлюха, дева, ведьма…

Чего-то не хватает? Вот те грех!

Найдёшь подсказку на береге речном.

Поторопись, и ждёт тебя успех.

А не успеешь… Ну пока что не о том.

И, помни, Бездна примет всех».

В комнате вдруг стало холодно и мерзко, словно кто распахнул двери натопленной гостиной в зимнюю стужу. Свет нервно задёргался, задрожал неровными тенями.

Риваан опомнился, только когда челюсти заныли от боли. Пальцы вцепились в письмо так, что ещё чуть-чуть, — и хлипкая бумага разойдётся по волокнам. Прерывистое дыхание казалось чужим в тишине, навалившейся на плечи тяжёлым брюхом.

Подонок насмехался. Он и раньше посылал письма законникам, но те посчитали их просто глупой шуткой. Мало ли безумцев выдают себя за серийного убийцу, чтобы ухватить кусочек славы истинного злодея? Стоит газетам настрочить очередную заметку о неизвестном трупе, как появляются и те, кто приписывает жертву себе.

Но убийца, видимо, решил действовать иначе. Он не просто убивал. Он играл с ним. Четыре жертвы — это ещё не конец. Будут новые. Ведьмолов в этом не сомневался.