По ту сторону тьмы

Глава 6. Горький цветок

Экипаж остановился возле двухэтажного заведения говорящим названием «Цветы ночи». Пожалуй, оно являлось самым приличным зданием в Малом Газетном проулке: стены освежены бордовой краской, наполированные двери блестели под лучами солнца, а с витиеватых решёток ещё не успела сойти позолота. Он выделялся на фоне серых кирпичных домишек, как анничев дворец среди крестьянских халуп. Хозяйка борделя, Ада Дюпре, втихомолку соперничала со своей более удачливой товаркой, мадам Пофри, а потому прикладывала немало сил и средств, чтобы придать своему заведению респектабельный вид.

— О боги, как же много людей! — тихо произнесла Ладамира, глядя в окно экипажа. Возле дверей борделя толпились зеваки: соседи из ближних домов, случайные прохожие и репортёры из местных газет. Законники пытались сдержать прорывающуюся к заведению толпу, а те, в свою очередь, стремились попасть внутрь, чтобы хоть одним глазком на место преступления.

— Стервятники слетелись, — равнодушно отозвался Риваан. — Одни, — чтобы разнести сплетни родным. Другие — всему городу. Несмотря на различия в статусе и происхождении, общего между ними больше, чем кажется.

Она удручённо покачала головой. Пальцы судорожно сцепились в замок, пытаясь унять крупную дрожь. Лицо двоедушницы побледнело и осунулось. То, что люди воспринимали чужую трагедию как забаву, чтобы пощекотать себе нервы, для Лады звучало дико.

Ведьмолов невольно пожалел, что взял её с собой — девушка выглядела испуганно и жалко. Неважно, что с чем ей пришлось столкнуться в прошлом. Если натура отвергает насилие, она отвергает насилие. Закрывает глаза и уши, старается сделать вид, что его не существует. И каждый раз оказывается ошарашенной тем, на какие низости способен человек.

Сама идея привлечь Ладамиру казалась глупой и нелепой. Какая из неё помощница, если её колотит от страха при виде толпы? А ведь внутри борделя находился труп. Где гарантии, что она не упадёт в обморок или не удариться в истерику при виде него? Неоправданно глупо и безрассудно.

И всё же Наагшуру казалось, что он поступил правильно.

— Дайте руку, — произнёс ведьмолов. Лада удивлённо воззрилась на него, но молча протянула ладонь.

На запястье щёлкнул серебристый браслет.

— Это Отбойник, — пояснил он. — Мне ни к чему, — законники привыкли к моим… причудам. А вас защитит.

— От чего?

— От пристального внимания старшего сыщика. Агосто — один из тех мерзких типов, что пострашнее серийного убийцы будут. Маньяк переступает юридические законы, а Агосто — человеческие, ловко прикрываясь законами юридическими. Он из Отдела по борьбе с ведьмовством и учует в вас двоедушника.

— Почему его до сих не судили? — щёки Ладамиры порозовели, голос звучал более ровно и спокойно. Отлично! Отбойник сделает способности незаметными для штатных ведьмоловов, но не погасит их.

— Агосто, конечно же, последняя мразь, но профессионал на высшем уровне. Поэтому ему спускают садистские наклонности. Просто держитесь ко мне поближе, и всё будет в порядке.

Лада снова побледнела, но промолчала.

Внутри было обставлено по высшему разряду: дорогие пушистые ковры, стены цвета марсала с золотыми узорами и тонкие ароматы цветов, стоя́щих в расписных вазах. Становилось понятно: подобное заведение могут позволить только обеспеченные господа, а не отбросы с улицы, привыкшие к дешёвому пойлу и таким же девкам. Обычно в «Цветах ночи» всегда царила атмосфера праздника и фривольности. Однако сейчас жрицы любви были заняты совершенно другими делами. Одни давали показания законникам, иные рыдали, сбившись в группку, третьи — посчитывали убыль, которую понёс за собой бордель.

Наагшур украдкой бросил взгляд через плечо. Лада спокойно плелась позади. Она с вялым интересом рассматривала девиц, так, словно всю жизнь только с ними и имела дело.

Угловой проводил их в комнату на втором этаже, откуда доносился басистый голос, принадлежащий хозяйке борделя:

— …Я вам десять раз повторила, старший сыщик. Господин, с которым вчера уходила Азиза, выглядел солидно. Особых примет я не заметила. Он затребовал себе лошадиную порцию розового северского. Заплатил за две ночи. Северское ему относила Азиза в половине третьего ночи. И девушка выглядела живой.

Внешность мадам Дюпре была столь же впечатляющей, что и голос. Исполинский рост дополнял не менее исполинское телосложение. Не женщина — скала. Только безбородое лицо, щедро убелённое пудрой и плавные движения, выдавали в ней женщину. Она сидела в кресле возле камина, исполненая достоинства, как дама из высшего света, а над ней возвышалась рыхлая фигура старшего сыщика. Судя по виду он был крайне недоволен тем, что ему отвечала бордель-маман.

— Я искренне рада вам, господин Наагшур! — прогрохотала Ада Дюпре, заметив в дверях ведьмолова. — Наконец-то появился хоть один с головой, а не репой, на плечах… А кто это с вами?

Тот чинно кивнул в знак приветствия, уместного в стенах приличного дома, нежели в борделе. Шершавый проницательный взгляд скользнул за спину ведьмолова, маман с интересом перекупщика разглядывала хрупкую фигуру в сером строгом платье и рыжей копной на голове.

— Ладамира ауф Вальд, помощница, — произнёс Риваан. — Она сомной, — с нажимом добавил он и прошёл к кровати, где лежало тело девушки. — Что у вас здесь?

Агосто ограничился лишь презрительной усмешкой в сторону Лады: дескать, не тронулся ли умом ведьмолов, притащив с собой девицу? Таким, как она, место исключительно или на кухне, или в постели с мужиком. Однако решил, что благоразумнее промолчать: с Наагшуром шутки плохи, и даже лёгкое язвительное замечание могло обернуться серьёзными проблемами. Оно того не стоило. Легче забыть.

— Азалия Цвет, — рапортовал сидящий рядом с телом законник, оторвавшись от заполнения отчёта. Риваан молчаливо раскрыл папку, выудил карандаш из кармана сюртука и принялся делать пометки. Рядом суетился фотограф с тяжёлой треногой фотоаппарата. Ещё двое законников осматривали углы, выискивая улики. — Прозвище Азиза. Вчера работала первый день здесь. Её обнаружила одна из местных девиц. Комната оказалась заперта изнутри, пришлось вышибать…

— Я заметила, что её нет, — подала голос мадам Дюпре. — Они не выходи́ли практически сутки. Я отправила к ним Шарлу. На стук никто не ответил. Комната оказалась заперта. Я тотчас послала людей к угловому… Когда выбили дверь… — она шмыгнула носом и завела глаза, будто старалась не расплакаться. — Жаль её, она была молода.

— Даже слишком, — холодно заметил Риваан, не отрываясь папки. — Сколько ей было, мадам Дюпре?

— Семнадцать или около того. А что?

— Ей не более пятнадцати, судя по телосложению.

— Не знаю, на лбу этого не написано, — равнодушно пожала плечами маман. От печали не осталось и следа, только грубый расчёт и хладнокровие. — Она сказала, что ей уже есть шестнадцать… У меня приличное заведение, господин Наагшур. Здесь работают только совершеннолетние девицы.

— О боги! — с отвращением дёрнул головой Агосто. Глаза старшего сыщика горели гневом праведника, чьи устои были попраны. Вот-вот, — и он ударит её. — Ада, она же была ребёнком…

— В первую очередь Азиза была женщиной, — жёстко парировала бордель-маман. И со злостью и брезгливостью выплюнула ему в лицо: — Вы посмотрите, какой праведник нашёлся! Родители продают своих четырнадцатилетних дочерей старым богатеньким пердунам, которые ломают им жизни и их самих. А потом выкидывают их на улицу, из-за чего бедняжкам приходится идти работать в такие дома, как мой… Почему вы родителям не читаете проповеди, а судите за нравственность меня?

— Потому что мужчины лицемеры.

В комнате резко повисла давящая тишина. Все присутствующие, как один, повернулись к невзрачной фигурке в сером платье. Кроме Наагшура, который по-прежнему шуршал карандашом в папке. Лицо старшего сыщика изумлённо вытянулось, словно заговорила мебель. Во взгляде мадам Дюпре появилась искренняя заинтересованность. Чуть наклонив голову набок, она пристально рассматривала Ладу, разглядывающую с отстранённым видом переплетённые в экстазе обнажённые тела на стене.

— Мужчины лицемеры, — со вздохом повторила Лада. — Стремятся казаться лучше, чем есть на самом деле. Потакают своим низменным страстям, но при этом спешат обвинить в этом женщину. Если женщина отказывает в близости, её клеймят ненормальной. Если согласилась, называют шлюхой. Даже узаконивание отношений не спасает от этого лицемерия. Благовоспитанные жёны не способны им дать того же, что девицы из борделя, а потому мужчины спешат туда, где можно без зазрения совести воплотить свои тайные фантазии… Однако лицемерие — это только половина беды. Трагедия заключается в том, что мужчины настолько трусливы, что не способны признать собственных слабостей. Поэтому и защищаются моралью. Делают вид, что никоим образом не причастны к падению женщины. Даже если она стала жертвой насилия, никто и не подумает её защищать… Так что, если есть купцы, найдётся и товар. Каждый выживает в этом мире, как может… — она, наконец, оторвалась от картины и перевела взгляд на Дюпре. — Это же Курбан? «Единение Земли и Неба»?

Старший сыщик покраснел от злости. Он открыл было рот, чтобы осадить зарвавшуюся девицу, которой явно не место, где ведётся расследование, но тут поднялась мадам Дюпре. Она спокойно расправила складки на юбке и посмотрела на едва достающего до груди сыщика, как на букашку:

— Она размазала вас, Агосто, — в её голосе слышалась смесь удовольствия и уважение к Ладе. — Она вас всех размазала.

В полнейшей тишине бордель-маман направилась к двери. Но внезапно остановилась и обратилась к ведьмолову.

— Хороший выбор, господин Наагшур. Отличный выбор.

«Довыпендривалась…»

Приглушённый голос Миры звучал, как голос судьи, выносящего приговор. Единственное слово ввинтилось в сознание и теперь терзало меня изнутри, как бешеная собака кусок мяса.

После эффектного ухода мадам Дюпре воцарилась гнетущая тишина. Законники молча занимались своей работой с каким-то особым усердием. Старший сыщик исподтишка бросал липкие презрительные взгляды и зловеще ухмылялся, отчего мне стало невыносимо находиться в одной комнате с ним. Захотелось сбежать. Куда угодно, лишь бы не чувствовать на себе этого пристального внимания Агосто. В голове всплыло предупреждение Риваана, что таких, как старший сыщик, следует обходить десятой доро́гой. У меня же получилось ровным счётом наоборот.

«А теперь поступаем, как при встрече с диким животным, — тихо шептала Мира. — Никаких резких движений, не выказываем страх, но ищем куда спрятать свою задницу…Сбежать не получиться, так что давай искать того, кого боится зверь…»

— Лада, подойди, пожалуйста, — окликнул меня Риваан, не отрываясь от папки, в которой продолжал записывать что-то. Похоже, его одного не зацепили мои слова. А если и задели, то он мастерски не подавал вида.

«А вот и зверь, которого все боятся больше, чем Агосто», — возликовала Мира. Душа была готова расцеловать ведьмолова в этот момент.

Я проскользнула между треногой фотоаппарата и законником в сером мундире и встала рядом с Наагшуром. Только Богам известно, какими силами мне удалось сохранить присутствие духа.

— Что видишь?

На белоснежных простынях лежала погибшая девушка. Огненно-рыжие волосы аккуратными волнами обрамляли спокойное почти детское лицо. На веках блестели два серебряника. Чудовищный синяк охватывал ожерельем горло. Бледные руки, связанные тёмной шелковой лентой, держали ветвь чёрного лизиантуса. Поникшие цветы печально свесили едва распустившиеся головки на грудь, прикрытую полупрозрачным белым пеньюаром.

Это чудовищно, неправильно. Ведь она была чьей-то дочерью, пусть и отвергнутой, но всё же. У неё была жизнь, свои надежды и мечты, а теперь она, мёртвая и полуобнажённая, лежала как на витрине перед толпой, которые равнодушно осматривали тело. «Для них она — одна из многих таких же несчастных…И даже после смерти она не может найти сочувствия», — горько заметила Мира и тихо заплакала, замерев от боли и ужаса.

— Лада, ты…

— Я справлюсь.

Не знаю почему, но заботливые нотки, скользнувшие в голосе ведьмолова, меня разозлили. Как-то нелепо и фальшиво на фоне всеобщего равнодушия. «Мира? Мира, ты меня слышишь?» В ответ Душа лишь всхлипнула. «Мира, у нас с тобой впереди вся жизнь, чтобы оплакивать девушку. Слезами её не вернём, но вполне возможно сможем поймать того сукина сына. Она заслужила справедливости».

Комок в груди неохотно заёрзал.

«Ес-сли не хочеш-ш-шь, можеш-ш-шь не делать», — в сознание вползло тихое змеиное шипение.

Я резко обернулась и увидела янтарные змеиные глаза, наполненные клубящейся тьмой. А потом комната провалилась во мрак, где не властно даже время…

…Огненные листья медленно поднимались от земли в лесу, объятом золотистым туманом. Ноздри забивал тяжёлый запах прелой травы и сырой земли.

— Обернись…

Из-за деревьев вышел олень и склонил голову, указывая взглядом на деревянную избу, потемневшую от сырости и времени…

— Обернись!

Призрачный голос прозвучал совсем близко с головой. Туман сгустился, принимая черты юной проститутки: рыжие волосы, большие синие глаза, смотрящие на меня с болью и отчаяньем. Полупрозрачные пальцы духа впились в мои предплечья, и она прошептала лишь одно слово:

— Прощение…

Судорожный вздох наполнил лёгкие острой болью, как если бы их набили стеклом. Сердце стучало как сумасшедшее и потребовалось несколько долгих секунд, прежде чем я осознала, что снова нахожусь в комнате борделя. Наагшур взирал на меня с пристальным любопытством, и его взгляд подействовал на меня, как холодный душ.

Переход в Межмирье и обратно занял меньше двух секунд в реальности, но ощущения были такие, будто я там провела неделю. Миру колотило так, что я невольно за неё испугалась. Каждый переход воспринимался ею, как маленькая смерть.

Взгляд ещё раз скользнул по бледному телу, и я глухо проговорила:

— Он сожалеет о сделанном. Тот, кто её убил, сожалеет о том, что сделал, и теперь просит прощение.

Молодой законник от неожиданности выронил перо и посмотрел на меня так, будь большей чуши он в жизни не слышал. Потом перевёл вопросительный взгляд на стоя́щего с другой стороны кровати Агосто, и снова воззрился на меня. Старший сыщик удивлённо поднял брови, но тотчас натянул обратно презрительную маску и небрежно бросил:

— Позвольте узнать, прелестное создание, почему вы так решили? Романчиков перечитали?

Никто из них не понял, что произошло. И это придало смелости.

— Во-первых, меня зовут Ладамира. Для вас госпожа ауф Вальд, — осадила я его. От острого чувства удовольствия приятно заныло в животе, когда я увидела как старший сыщик покрывается пунцовыми пятнами от злости. — И я вам не прелестное создание. Во-вторых, романчиков я не читаю. А в-третьих, первое, что меня зацепило — это как выглядит тело. Расчёсанные волосы, волосок к волоску, перевязанные руки чёрной лентой и два серебряника на глазах — признак заботы об усопшем. Станет ли убийца беспокоиться о том, чтобы душа смогла заплатить Скитальцу, чтобы попасть в чертоги Мораны? Сомневаюсь. Заметьте, не медяки. Это серебряники. Сумма достаточно крупная, значит, скорее всего, откупные за невинно убиенную. Ещё цветок. Чёрный лизиантус. В переводе в сааранского языка — «горький цветок». Пурпурные и розовые лизиантусы добавляют в свадебные букеты. А вот чёрный… У сааранцев существует легенда, согласно которой Дух Войны влюбился в прекрасную юную деву. Та отвергла его притязания, и в гневе он убил её. Потом раскаялся и расплакался. На месте, куда упали слёзы, вырос чёрный лизиантус… Это ритуал. Серийным убийцам важен порядок. Могу предположить, что это тот самый маньяк, которого все ищут.

— Откуда такая уверенность?

Агосто явно зацепил тот факт, что прославленный ведьмолов обратился к какой-то девицы, чем к старшему сыщику. В потемневших глазах скользнула угроза, но меня было не остановить.

— А как много в столице на сегодняшний день происходит убийств? Готова поспорить, что как минимум два десятка на неделю. Внимание — вопрос: в скольких случаях так заботиться о своей жертве? Дайте-ка предположу — ноль, верно? Кроме последних трёх, о которых упоминали в «Столичных хрониках». В большинстве убийств — это или случайность, или сведе́ние счётов. Ни в том, ни в другом случае преступник не станет тратить время на ритуал. Но здесь… Он очень умён, хладнокровен и спокоен. Подозреваю, что он педант, не привыкший бросать всё на половине дела. Всё должно быть доведено до конца. Даже если что-то пошло не так. Однако несмотря на то, что жертва случайная, её должно́ что-то объединять со всеми остальными. Какая-то мелочь. Как подпись художника на полотне. Ибо он хочет, чтобы о нём все говорили.

Риваан захлопнул папку, перевёл взгляд на старшего сыщика и вкрадчиво сказал:

— Тело к анатому. Поднять все дела за последние пять — десять лет. Все похожие должны лежать у меня на столе не позднее завтрашнего утра. С этого дня описывать всех. Вы меня слышите, Агосто? Всех. Даже собак. Список подозреваемых жду сегодня вечером у себя на столе. Если его не будет, я лично вздёрну вас на дыбе. Надеюсь, я понятно объясняю?

— Так точно, ваша светлость, — глухо ответил старший сыщик. По побледневшему лицу было видно, что перспектива болтаться в пыточной, его не прельщала.

Риваан молчаливо направился в сторону двери.

Пейзаж казался крайне интересным. Вот, например, булочная господина Шварца. А вон мясная лавка Ульриха Геймана с вывеской окорока над гостеприимно распахнутой дверью. А между ними прекрасно расположилась бакалейная. Дома, нагромождённые друг на друга, выглядели как вываленные из коробки игрушки. Серые, унылые и такие же беспорядочные. Редкие лавчонки между ними глядели на прохожих блестящими начищенных витрин, будто среди этих игрушечных домиков притаился многоглазый кот.

Попытки отвлечься от тяжёлых дум не привели к успеху. В животе по-прежнему неприятно холодило, а на плечи упала такая тяжесть, будто кто-то взвалил мешок с зерном и заставлял тащить его на себе. В голову пришла мысль, что хуже болтливой совести может быть только тягостное молчание. А молчали все: и Мира, которая предпочла затаиться, и Риваан, который всю дорогу неспешно разбирал собственные заметки. И я, которая теперь, как никогда, ясно понимала: язык мой — враг мой. Хотелось броситься прочь из экипажа и убежать куда-нибудь подальше. Но вместо этого я малодушно продолжала таращиться в окно, забившись в угол между спинкой сиденья и дверью.

— Вы — потрясающая личность, Ладамира. Одновременно обзавестись другом и злейшим врагом — для этого нужен талант.

Я оторвалась от созерцания проплывающих мимо домов и ошеломлённо уставилась на Риваана. Тот по-прежнему изучал содержимое папки.

— О чём вы? — спросила я, стараясь придать голосу как можно более непринуждённый тон.

Внимательный взгляд скользнул по мне и остановился на лице.

— Сдаётся мне, мадам Дюпре весьма впечатлена смелостью вашего высказывания о мужчинах. Настолько, что можно с уверенностью заявить, что она не откажет вам в дружбе. Агосто тоже впечатлён. Но он бы предпочёл говорить с вами о мужских пороках в допросной.

— Не сомневаюсь, что у него и аргументы имеются, чтобы меня переубедить.

Ведьмолов кивнул.

— Разумеется. Вот только вряд ли эти аргументы переубедили бы вас. Скорее укоренили бы мнение, что все мужчины — трусливые животные.

Я презрительно фыркнула.

— Разумеется, — и снова отвернулась к окну. Впрочем, пейзаж уже не казался таким интересным. — Не понимаю, к чему весь этот разговор…

— Сами того не понимая, вы вырыли себе могилу и приставили к ней человека, который теперь всеми силами будет стараться вас туда загнать. Это плохая новость. Но есть и хорошая.

— Какая?

— Вы достаточно умны, чтобы попасться. И невероятно везучи. Агосто, конечно, будет щёлкать зубами, пытаясь вас укусить. Но пока вы рядом со мной, я не позволю, чтобы он до вас дотянулся.

Последняя фраза звучала, как завуалированное непристойное предложение. На душе стало гадко и мерзко. Настолько гадко, будто прилюдно уронили в лужу, так ещё вдобавок и обсмеяли. Такие, как Риваан, всегда получают то, чего хотят. «Отвратительнейшая манипуляция, — констатировала Мира и пренебрежительно хмыкнула. — О Боги! Более низкого способа затащить в постель я не встречала!»

— Если не считать того момента, когда вам самым безбожным образом лгали в лицо, говоря о любви, не так ли?

— Это прошлое, — негромко ответила я и отвернулась к окну. — И вас оно не касается.

Мне захотелось провалиться сквозь землю от стыда: то ли оттого, что ведьмолов услышал сказанное Душой, то ли от вопроса, который безжалостно ударил по едва затянувшейся ране. Глаза запекло от обиды и гнева. Впрочем, чего ждать от Охотника из Вальданы? Это только в бульварных романах мужчины обладают благородством и чуткостью. В жизни они, наоборот, стараются надавить на самое больное.

— Может, и не касается, но у вас есть кое-что, что может помочь делу, — спокойно проговорил Риваан. — А именно ваша способность переходить в Межмирье.

Ведьмолов нисколько не изменился в лице. Разве что в глубине разноцветных глаз промелькнула тень удовольствия. Вспомнился холодный змеиный взгляд и тихое шипение «Не хочеш-шь, не делай».

— То есть вы собираетесь меня использовать в своих целях и даже не пытаетесь этого скрыть?

Он пожал плечам — мол, собираюсь, а что здесь такого?

— А знаете, что? — разозлилась я. — А идите вы к чёрту! И вы, и ваш дружок Агосто… Хрен редьки не слаще. Остановите экипаж, я выйду.

— Куда вы пойдёте?

— Вас это не касается.

Наагшур откинулся назад и постучал по стенке. Послышалось грубое «Тпрууу!», и экипаж остановился. Дверь услужливо распахнулась. И в этом чувствовалась некая издёвка — еле уловимая, непонятная. С такой столкнёшься и не сможешь толком объяснить, что конкретно оскорбило.

Я вышла на залитую солнцем улицу и направилась в противоположную от экипажа сторону. Щёки полыхали от обиды. Главное, не показывать ни боли, ни растерянности. Иначе вернётся и попытается добить. А к очередному поединку я не готова. Опустошение и подавленность после перехода взяли верх, и теперь хотелось только одного — спрятаться куда-нибудь.

Ноги сами принесли к библиотеке. Огромное светлое здание с белыми колонами тяжело нависало надо мной. Казалось, будто строгий судья смотрит на меня как на букашку, которая по недоразумению забралась на подол судейской мантии.

Я тяжело вздохнула. За всеми событиями я совершенно забыла предупредить дядю Слава. Старик наверняка весь извёлся. А ведь он единственный, пожалуй, кто ко мне относился с сочувствием. Это было по-свински: про́пасть и не оставить даже записки.

Я потянула дверь на себя. Опомниться не успела, как оказалась на земле.

— О Боги! Простите великодушно! Я совершенно вас не заметил! — тараторил бледный худощавый паренёк в синем камзоле банковского служащего. Он тут же бросился понимать меня.

— Ну что вы… что вы… — растерянно прошептала я. — Ничего страшного. Всякое случается…

И вдруг… расплакалась. Нелепая случайность стала последней каплей. Я поспешила спрятаться от растерявшегося парня за тяжёлыми дверьми и опрометью бросилась в такой знакомый закуток дяди Слава.

— Лада! Лада, что с тобой случилось?! — голос библиотекаря звучал тревожно.

Я рухнула в кресло напротив и, по-детски спрятав лицо в колени, разрыдалась в голос. Библиотекарь поспешно вышел из-за стола и направился к своей заветной тумбочке. Послышался звон стакана и плеск воды.

— Выпей, полегчает. Это настойка сербинского пустырника. Поможет быстро прийти в себя…

Тело трясло, как при лёгочной лихорадке. Только чудом удалось не разлить содержимое стакана. Я залпом выпила его, продолжая всхлипывать. За грудиной сдавило так, что стало невозможно дышать. Настойка подействовала быстро. Постепенно клещи, сдавившие грудь, ослабли, дыхание сделалось более спокойным и размеренным.

Я с силой зажмурилась и открыла глаза. Истерика прошла так же резко, как и нахлынула.

— Простите, — прошептала я. — Я не хотела вас напугать.

— Да уж, напугали вы меня знатно, юная барышня, — с мягкой укоризной покачал головой дядя Слав. — Пропали среди ночи. Теперь появились в слезах… Могу ли я хотя бы рассчитывать на объяснение происходящего? Уж будьте так любезны, уважьте старика.

Судорожно вздохнув, я пересказала ему события прошлой ночи и сегодняшнего дня, благоразумно умолчав о том, что узнала о Наагшуре. Пусть ведьмолов катиться к Черногу. Но выбалтывать случайно раскрывшейся тайны я не собиралась.

Дядя Слав слушал меня с вежливым вниманием. По мере рассказа светлое лицо старика становилось всё более серьёзным и мрачным. Морщины на лбу углубились, а взгляд потяжелел.

— Да, вы попали в скверную историю, — задумчиво произнёс он, потирая подбородок пальцами. — В очень-очень скверную историю.

Я согласно кивнула.

— Знаю. И всему виной моя собственная несдержанность, — грустно произнесла я, глядя на него. Библиотекарь откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. — Я не хочу, чтобы у вас были из-за меня проблемы. Ведь рано или поздно кто-то обязательно появиться. Наагшур или Агосто… Я даже не знаю, кто из них хуже… Я пришла забрать свой медальон, который оставила под подушкой вчера…

— И что вы намерены делать?

— Не знаю. Попытаюсь покинуть город, пока меня не схватили. А там… А там видно будет. Будем живы, не помрём, дядь Слав, — улыбнулась я. Но улыбка получилась вымученной.

— Беда с этой неуёмной барышней, — библиотекарь покачал головой и открыл ящик стола.

Потом склонился над столешницей и принялся что-то быстро писать. Перо скрипело, выводя строчки на бумаге. Но этот скрип зажёг малюсенький огонёк надежды, крохотный, меньше спичечной головки. Одно неосторожное движение, — и он погаснет. Почему-то я этого боялась больше всего. Ведь так страшно — остаться совсем без надежды. Как оказаться на улице в лютый мороз без единой нитки на теле.

— Это адрес моей сестры в Асконии, — библиотекарь протянул мне листок. — И записка. Я попрошу её, чтобы она приютила тебя на пару дней. Здесь деньги, — кошелёк тяжело лёг на столешницу. — Хватит на дорогу и на неделю в какой-нибудь гостинице. Нешикарной, но всё же. Постарайся придумать за это время что можно сделать. Поскольку, если ко мне придут, то я буду вынужден сказать, куда ты направилась. Но у тебя будет хотя бы фора. Беги, Лада. Беги, пока есть возможность. И думать забудь о том, чтобы сдаться! Жизнь прогибается только под смелых.

— Кто торгует чёрными лизиантусами?

Водянистые глаза-плошки расширились до невероятных размеров. Старый каппа почесал затылок перепончатой рукой, стараясь не зацепить блюдце на макушке, и призадумался. В тусклом помещении с неприятным голубоватым светом бледная кожа старого каппы казалась более серой, почти серебристой. Стариковская рубаха свисала до колен, прикрывая холщовые штаны в заплатках, отчего водяной больше походил на бродягу.

— Ваша благородь, уж что-что, а знать не знаю. Ни сном ни духом, — проскрипел тот. — Никак перед девицей собрались прощение просить? Посмертно… Не обессудьте, ваша благородь. Знамо же, что чёрные лизиантусы на кладбище безвинно убиенным несут. Чтобы вину загладить.

Риваан раздражённо цокнул и окинул взглядом комнату. В шкафах подсвечивались различные артефакты, испещрённые рунами давно забытого языка. Со стороны казалось, каппа решил продать непонятную кухонную утварь, собранную в помойных ямах. Пластины, похожие на крупные осколки тарелок, обрывки бус, украшенные перьями и сушёными стеблями растений, обломанные ритуальные ножи с символическими зазубринами и золотые шарики. Но стоило подойти ближе, как кожу начинало неумолимо покалывать от возмущения магических волн. Будто в крапиву попал. Большинство из артефактов считались опасными и запрещёнными законом.

На длинных каменных столах деловито булькала перламутровая жидкость в стеклянных колбах, подогреваемых синим огоньком спиртовок. В белых чашках покоились редкие драгоценные камни. Их отблески играли на стенах всеми цветами радуги.

Местные каппе дали прозвище Барыга. Официально он торговал книгами и даже имел разрешение от самого володаря. Правда, при условии не покидать пределов Южного переулка — трущобы, где обитали те, кто родился с магическими способностями, и разумная нечисть, соблюдающая человеческие законы постоянному бегству. Однако книжный магазин являлся прикрытием. Основной доход каппа имел с продажи запрещённых артефактов.

Риваан протянул лист с зарисовкой покойной Азалии. Барыга изумлённо охнул:

— Дык, как наша Ярла, что жила в конце переулка… Один в один. Законники приехали, значится, оглядели, в мешок погрузили, ну и того… Даже описывать не стали, как это у людёв полагается, — он повнимательнее пригляделся, нервно затеребил куцую бородёнку и смущённо добавил: — Токмо Ярла в одежде была… А эта… Срамота какая…

— А ещё происходили подобные случаи?

— Четыре или пять покойниц за последние три года. А, может, и больше… Так ежли и были, то кто говорить-то станет? Законники — они вон какие! В наши трущобы и не заглядывают. А ежли и забредают, то только к кому-то в гости… Правда, потом того и не видно более…

Барыга горестно вздохнул и по-стариковски пустил слезу:

— Нам что убивцы, что законники володаревы — всё одно. Люди, поди, по закону живут, а нас и защитить-то некому… Помню те времена, когда я мог жить без страху… А сейчас что? Уж поймите, ваша благородь, старика… Я, конечно, долго прожил. Но всё же хотелось бы своими ножками к матушке Моране отправиться. А не по прихоти какого-нибудь законника…

Риваан пристально посмотрел на старика, саркастично заломив бровь.

Слёзы моментально высохли. Каппа злобно зыркнул на ведьмолова и тотчас замолчал.

— Конечно, Барыга. В старые времена ты людей утаскивал под воду, не разбираясь, кто перед тобой: мужчина, женщина или ребёнок. Пока не приструнили. Уж про твою жизнь я знаю. Так что не пытайся играть в благодетеля. Враньём отдаёт.

Каппа позеленел. В горле заклокотало: того и гляди квакать начнёт от злости.

— Да и сейчас не особо примерную жизнь ведёшь, — спокойно продолжил Риваан. — Артефакты, дурман-трава… Кстати, о травах. Лунный порошок…

— Сугубо для личного пользованию, — торопливо перебил Барыга. Глаза нервно забегали, а перепончатые лапы задёргались, будто перебирая чётки, — за лунный порошок можно и за решётку угодить. Лет так на двести. — Никому не продаю, никому не даю. Я, ваша благородь, законы знаю. За артефакты могу покаяться… Но вот дурман-траву мне лепить не надо. По закону для своего пользования имею право: без лунники спать не могу. Токмо с ней, с родимой. Но не продаю…

— А кто торгует?

Глаза-плошки подозрительно сощурились, отчего каппа стал похож на заснувшую жабу.

— Нешто, ваша благородь, вы хотите, чтобы я своих сдал? Так не будет этого. Не настолько я прогнил, чтобы товарищей законникам за ручку калача предавать…

— Кому и что вы продаёте, мне всё равно, — холодно отрезал Риваан. — Убийца лунникой пользовался, чтобы девицу убить. А достать лунный порошок можно только у ваших. Вот и думай. Меня не интересуют сейчас ваши разборки с законниками. Я хочу поймать того, кто девиц убивает.

Барыга квакнул и призадумался. Вода в блюдце пошла волнами. Ладонь с перепонками стала яростно чесать затылок, словно это помогало принять решение.

— Ну хорошо, ваша благородь, — натужно проквакал он. — Так уж и быть, поузнаю, был ли такой фрукт в нашем саде. Ежли захаживал, то дам знать… Ежли это всё, — Барыга красноречиво бросил взгляд на дверь. — Не извольте гневаться, гости должны прийти…

Риваан холодно посмотрел на каппу, собираясь сказать, что визитёры могут и подождать. Но предпочёл промолчать. Рано или поздно каппа сам всё расскажет. Ведь никому не хочется провести безрадостные двести лет в ссылке на севере.

Неприятно кольнуло предчувствие. Так, будто что-то страшное и неминуемое должно произойти. Тревога заворочалась неповоротливым зверем в груди. На мгновение Риваан замер, прислушиваясь к себе и перебирая в уме все знакомые ему имена. Но ни на одно из них не откликалось.

Едва ведьмолов переступил порог дома Барыги, как внезапно почувствовал удар в грудь. Кто-то невидимый бил ладошками, пытаясь достучаться. Ему стало не по себе. Запрыгнув в экипаж, он скомандовал:

— К вокзалу! Быстро!!