По Тунису и Ливии

НЕОБЫЧНЫЙ СУВЕНИР

Несколько наших товарищей привезли домой из Триполи не совсем обычный сувенир. Это была не какая-то экзотическая безделушка, а книга, но не с печатным текстом, а с образцами бумаги самых различных сортов. Нам подарил ее один из владельцев бумажной фабрики «Картьера делла Триполитаниа», сеньор Бениамино Флавиани.

В кратких справочниках о Соединенном Королевстве Ливии говорится, что промышленность здесь развита слабо: кроме легкой и пищевой отраслей да ремесел ничего не обнаружишь. Но даже при столь отсталом уровне развития экономики страна испытывает острую нехватку кадров специалистов. В декабре 1951 года, то есть тогда, когда Ливия обрела самостоятельность, среди коренных жителей насчитывалось всего-навсего… четырнадцать человек с университетским образованием. Первый национальный университет был основан в 1956 году. К 1963 году он выпустил четыреста специалистов…

За несколько последних лет в Ливии открылось школ больше, чем за целые десятилетия чужеземного господства. Но их все-таки очень и очень мало.

С помещениями проще — школы создаются повсюду, где это возможно, а вот учителей не хватает. В Ливии можно встретить преподавателей из всех арабских стран. Согласно закону, принятому в конце 1964 года, каждый ливиец, за исключением врачей и технических специалистов, обязан по окончании курса обучения проработать минимум два года учителем…

Однажды по пути на очередную экскурсию мы заехали на небольшую бумажную фабрику. Находится она на окраине Триполи. У нее три хозяина — два итальянца и ливиец. Один из них — вежливый, подтянутый итальянец Бениамино Флавиани, заранее предупрежденный об этом визите, — провел нас по цехам, давая объяснения и отвечая на вопросы. Правда, он старался посвящать нас главным образом в «секреты» бумагоделательного производства, рассказывал о назначении тех или иных машин, прессов, автоматов. Нас же, естественно, интересовало и многое другое. Короче говоря, сеньор Флавиани отвечал далеко не на все вопросы, которые мы задавали. Впрочем, кое-что мы увидели и сами.

К сожалению, на этой фабрике мы не смогли посмотреть, как из знакомой нам травы альфы получается белоснежная писчая бумага. Сырье здесь — обычная макулатура, и готовая продукция — всего-навсего пакеты различных форматов да оберточная бумага, основные потребители которой — иностранные торговые фирмы и магазины.

На фабрике занято около семидесяти рабочих, из них две женщины-арабки. Нам их показали: они были заняты уборкой цеха, перетаскивали тюки с бумагой, — показали потому, что это редкость — ливийские женщины с открытыми лицами, работающие среди мужчин! Правда, завидев нас, посторонних да еще европейцев, работницы прикрыли часть лица платками и поглядывали в нашу сторону настороженно, исподлобья.

Рабочий день на этой фабрике длится минимум восемь часов. На вопрос же, какова его максимальная продолжительность, последовал не очень определенный ответ, смысл которого — это как захотят те, кто здесь трудится. Оплата, мол, почасовая, каждому хочется заработать как можно больше… Профсоюзной организации тут, конечно, нет.

Спрашивать, применяется ли детский труд, нам не пришлось. В одном из цехов мы сами увидели двух мальчуганов — двенадцатилетнего Солемана и десятилетнего Амора. Закон запрещает нанимать на работу несовершеннолетних, но если родители не возражают, их берут. Работают они наравне со взрослыми, то есть как минимум восемь часов…

Пройдут месяцы, годы, но, очевидно, я так же отчетливо, как сейчас, буду вспоминать одного из мальчуганов — его лицо, покрытое капельками пота, чуть приоткрытый рот, обнажающий белые зубы (душно!), его размеренные, почти механические движения: взял из кипы посильную для ноши стопу бумаги, положил на стол, согнул, схватил деревянную до блеска отполированную палку и суженным ребром провел с нажимом по изгибу вперед и назад, вперед и назад…

Он смотрел на нас чуть испуганно, настороженно, не прекращая работы и даже, как нам показалось, ускорив темп. Еще одна стопа, еще усиленное движение палкой. Он смотрел, не понимая, кто мы, откуда и почему с такой грустью и с сожалением смотрим именно на него, на эту нехитрую операцию, вместо того чтобы наблюдать за действием громоздкой паровой машины, установленной в этом же цехе.

«Если разрешат родители…», — пишется в официальных правилах. Не то это слово — «разрешат», совсем не то!

Заставляет нужда, заставляет голод. Неужели Амору и Солеману не хотелось бы выбежать стремглав из этого душного, полутемного цеха за ворота, порезвиться на воле, сыграть в футбол, отправиться в порт, искупаться в море?.. Разве не завидуют они своим сверстникам, у которых есть такая возможность, есть такое право?

Мы машем ребятам рукой, улыбаемся им на прощание. Что-то отдаленно напоминающее улыбку появляется на лице Солемана. Он устало утирает взмокший лоб и снова, тяжело согнувшись, поднимает с пола кипу желтой оберточной бумаги…

Той самой бумаги, образец которой вклеен в книжку-сувенир, которую подарил нам Вениамине Флавиани.