По Японии

Гейша XX века

Есть на Гиндзе дом, по виду ничем не отличающийся от других. Современный фасад его холодно-щеголеват, внизу несколько узких окошек, а сверху глухая серая стена, как бетонный лоб, украшенный неоновой короной. Корона из разноцветных английских букв, с веселым миганием складывающихся в слово «Куин би» — «Пчелка». Но вопреки названию, видимо оттого, что неоновый огонек зажигает букву постепенно, ползя по ней снизу вверх, вывеска напоминает сытую, холеную, породистую кошку, которая, всласть выспавшись, потягивается, выпрямляя лапки, и лениво выгибает над городом крутую упругую спину.

Глубокой ночью, когда столица спит, когда гаснет и меркнет и становится пустынной Гиндза, еще долго стынут в темной вышине неоновые буквы… Почему этот роскошный ресторан называется «Пчелка» — никто определенно не знает. Большинство сходится на том, что это намек на здешние цены, которые кусают и жалят. Цены здесь действительно необыкновенные: только входная плата — несколько тысяч иен.

Широкая лестница с плавным поворотом ведет на второй этаж. В зале полукругом вполоборота к сцене расставлены круглые столики. Верхнее освещение обычно выключено, и в мягком полусвете на столах колеблются синевато-голубые тени газовых светильников. Неверное пламя их дрожит и мечется, языки с белым острием лижут края оградительных колпачков, в сиреневой полутьме, как на дне морском, двигаются люди с дрожащими отсветами на лицах. Весь облик этого зала несет настолько явную, неприкрытую печать бутафории, что невольно вспоминаются сцены из оперы «Садко».

В глубине зала, где нет столиков, пол слегка приподнят и там на стульях, расставленных вдоль стены, сидят девушки. Их много, 50–60. Cамые разные и в то же время совершенно одинаковые. Это девушки для танцев — гёрлс, или гейши сегодняшнего дня.

Иностранцы, попадая впервые в Японию, обязательно спрашивают: «Скажите, а есть ли у вас сейчас гейши?» — на что японцы отвечают: «Нет, В том понимании, как было раньше, нет».

Быть гейшей — профессия, которую осваивают с малых лет. В специальных школах старые гейши обучают молодых множеству вещей — танцам, игре на музыкальных инструментах сямисэне, кото, искусству вести умный, живой разговор, чайной церемонии, «икэбана» («жизнь цветка») — сложным приемам составления японского букета, умению выражать определенные символы соединением цветочного стебля и сухой ветки дерева.

Институт гейш — явление очень древнее, исторически сложившееся, обусловленное тем тысячелетним культом мужчины и зависимым положением женщины, которые существовали в Японии. Вековые традиции превращали женщину со дня ее рождения в полную собственность мужчины — сначала отца, брата, потом мужа, Вся жизнь ее была лишь отражением жизни «высшего существа» — мужчины, подчинена удовлетворению его прихотей и потребностей. Даже внешне и до сих пор тип японской женщины носит печать этого длительного унизительного положения. Каждое ее движение — это сама покорность, мягкость, уступчивость, красивость, которая должна ласкать глаз мужчины. Достаточно посмотреть, как вползает она в комнату на коленях, чтобы прислуживать гостям, как низко она кланяется, почти складываясь вдвое и касаясь лбом пола, как учтиво и скромно улыбается, каким напевным, мелодическим голосом говорит (в удивительном тембре его слышатся те же древние каноны — услаждать слух мужчины), как движется неслышно, словно тень.

И веками было заведено, что отдых свой «высшее существо» проводило в изящном чайном домике, где его встречала очаровательная, похожая на диковинную бабочку, женщина.

В наши дни, особенно в последние десятилетия, когда темпы жизни изменились, институт гейш становится слишком дорогим и не отвечающим времени предприятием. Длительная подготовка гейш оказывается во многих случаях ненужной и неоправданной в суматошной жизни, с грохотом мчащейся по японским островам, словно скачущая тень курьерского поезда. Правда, гейши еще есть в стране, даже, наверное, их не так уж мало. Они по-прежнему приглашаются на официальные приемы, существует даже контора, принимающая подобные заказы. (Известно, что чем почетнее гость, тем опытнее должна быть гейша, которую сажают рядом с ним).

Как-то вечером в Осака, в одном из погружающихся в темноту переулков, я встретила рикшу — явление довольно редкое в больших городах Японии. В колясочке важно восседала гейша. Сиреневое кимоно ее перехватывало черное с золотом твердое оби. Этот широкий пояс каменным кольцом сжимал плоскую грудь и огромным пропеллером угрожающе торчал сзади. На голове ее была сооружена прическа, которую мне доводилось видеть только на гравюрах Утамаро. Черные, залитые плотным слоем лака волосы были украшены огромными шпильками с яркими шишками на концах. Лицо, набеленное и нарумяненное, походило на маску и от неестественной белизны так и светилось в темноте. Наверное, это была весьма пожилая и очень уважаемая гейша. Она проплыла мимо меня как символ старой, уходящей в вечность Японии, и водоворот машин на перекрестке, поглотивший рикшу, и стройная японка, простучавшая мимо каблучками-шпильками, были одной из многих существенных примет этого.

Еще раз мне довелось увидеть гейш на одном из больших приемов в Токио, устроенном в нашу честь госпожой Арита, занимавшей важный пост в комиссии по организации нашего пребывания в стране. После старинных танцев, исполненных гейшами в саду у озера при свете луны, все перешли в чайный павильон. Здесь были низкие столики, уставленные шедеврами японской кухни, и несколько гейш с веселой хлопотливостью принялись усаживать нас на большие шелковые подушки. В памяти остались их мягкие, как бы скользящие движения, грациозность, с которой они подносили рисовую водку — сакэ, их песни под сямисэн и обращение к гостям с просьбой не садиться по-японски на пятки (оказывается, довольно часто иностранцы бывают наказаны за попытки подражать японцам — не имея длительной практики сидения на пятках, к концу приема гости не могут подняться, затекшие и одеревеневшие ноги отказываются идти).

Но эти гейши — остатки былого величия старой школы. Сегодня их заменили новые, отвечающие духу времени и имеющие довольно мало общего с прежней профессией гейш, — это гёрлс — гейши электронной Японии нынешнего дня.

В «Пчелке» все гёрлс отвечают требованиям самых взыскательных клиентов. Они молоды, изящны, очаровательны. Чуть ли не половина этих девушек — студентки. Днем они чинно слушают лекции, прилежно корпят над конспектами в библиотеке, выполняют лабораторные работы, вечером — оживленные и улыбающиеся сидят на освещенной части зала и ждут приглашения. Впрочем, помимо танцев с ними посетителей целый вечер развлекают по очереди то певица, подымающаяся на круге прямо из-под пола, то каскад полуголых девиц на маленькой сцене в углу зала.

Вечер в «Пчелке» обходится посетителю в 5—10 тысяч иен (на эту сумму семья рабочего из пяти человек живет целую неделю). Но деньги идут отнюдь не гёрлс — им платят 1–2 тысячи иен, а остальное получает хозяин этой фабрики увеселений.

И никого из клиентов, веселящихся с этими сверхсовременными красотками, совсем не интересует, действительно ли они так веселы и беззаботны. Кто замечает напряженность улыбки и тревогу, притаившуюся в зрачке, когда слишком долго не приглашают? Есть ли кому дело до того, что сквозь стеклянные двери со сверкающей Гиндзы сюда совершенно свободно на правах самого всесильного клиента входит конкуренция и расправляется с этими девицами, как в любом бюро по найму рабочей силы, оставляя одних и выбрасывая других?

Ханако, одна из самых красивых гёрлс «Пчелки», очень хорошо знает эти беспощадные законы. Обычно раз в месяц в заведении устраивается конкурс. 7 а из девушек, которая имеет самое большое число приглашений, равно как и наибольшее количество лестных отзывов клиентов, занимает первое место, свидетельствуя тем самым свою наивысшую ценность. Руководствуясь тем же принципом, определяют значимость остальных. Не пользующихся успехом выгоняют — всегда можно набрать других.

Только те, кто от конкурса к конкурсу занимает первые места, чувствуют себя более или менее прочно, хотя, естественно, прочность эта весьма относительна, всего лишь до прихода новых, более молодых и красивых.

…Танцует на тоненьких каблучках-шпильках с долговязым рыжеволосым парнем Ханако — современная гейша, гейша послевоенной Японии. На ней не кимоно — белое платье льнет к груди, оставляя на обозрение смуглые плечи и спину. Вместо высокой недвижности средневековой прически — короткая современная стриж ка. Фирма «Бертель» коснулась ее век своим мягким иссиня-черным карандашом, ровный матовый цвет лица создали новейшие мэйк-ап и лосьоны, душистой порошей легла на щеки голливудская пудра.

Ханако не умеет играть на сямисэне и танцевать средневековые танцы. Но это и не нужно для ее собеседников. Как правило, большинство приезжающих сюда не любят тягучих медленных звуков сямисэна.

Ханако не поет нежных японских песен — она говорит с клиентами о романах Франсуазы Саган, о фильмах с Брижит Бардо и Клаудиа Кардинале, о последних альбомах американских нуддистов и о выставке современной скульптуры в Камакура.

Даже эта беглость разговора не может скрыть ее грустной иронии и жадно-наблюдательного настороженного ума.

А потом она снова танцует в полуосвещенном пространстве между столиками с газовыми светильниками. Танцует. Она на работе. Завтра утром — университет.

Как в каждом из крупных городов Японии, есть в столице районы, стяжавшие сомнительную известность. Отблеск былой славы Есивара — квартала публичных домов в Токио живет до сих пор в этих районах, освещая их запретную, ушедшую в подполье, призрачную жизнь.

В сентябре 1958 года в Японии был принят закон, запрещающий проституцию. Таким образом, официально зло было уничтожено. Но только официально. В этом смысле Япония шагнула в один ряд с «высокоцивилизованными» странами Запада, где этот порок, искорененный на бумаге, продолжает цвести пышным цветом.

Ёсивара перестала существовать, но вместо нее возникли ночные клубы, кафе, дансинги и прочие заведения с названиями и без названий в районах Синдзюку и Асакуса. У гидры, свившей еще в XVII веке свое зловонное логово в Ёсивара, была снесена голова, но вместо нее, как в старом мифе, поднялись десятки других, они качаются и вытягивают над домами свои огненные шеи и светящиеся пасти с неоновыми языками.

Борис Пильняк после своей поездки в Японию в 1932 году писал, что ничто и нигде его так не поражало своей совершенной непонятностью для иностранца, как Ёсивара. Для европейца подобные места связаны с представ тением о самых гнусных притонах, наполненных алкоголем и похотью. И то, что в залитых светом кварталах Ёсивара, ведущих совершенно официальное существование, посетителей встречали трезвые, тихие, вежливые японки, казалось, по его словам, большей аномалией, чем обстановка в тартушах Смирны и найтлокалах Берлина[11].

А в действительности ничего удивительного не было. Ёсивара была одной из черт того национального быта японцев, о котором шла речь раньше, быта, определявшегося все тем же культом мужчины. Мужчина, символом высокой души которого, ее воплощением считаются на японских островах прекрасные цветы вишни — сакура, с чисто японским педантизмом и любовью к аккуратности и порядку (как ни парадоксально звучит это в применении к Ёсивара) создал этот мир, куда продавал своих дочерей, жен и сестер и где, действительно, совершенно трезвые (не имевшие даже права утопить в вине свое бездонное отчаяние) японки улыбались, в душе презирая и проклиная своих всесильных хозяев.

Недаром Токугава, который создал Есивара для развлечения своих солдат, обнес квартал тройными стенами, превратив его в тюремный двор. Выйти из-за этих стен и умереть под чужим забором было привилегией лишь больных, не нужных больше в этом вертепе.

Но века жизни на коленях вопреки всему не Могли уничтожить нравственной чистоты японской женщины. Летом 1958 года, когда обсуждался закон о запрещении проституции, тысячи женщин пикетировали здание парламента, требуя закрыть Ёсивара. Опираясь на принятый закон, японская общественность ведет сейчас трудную борьбу с. корпорациями владельцев подпольных заведений. Трудную и, можно сказать, неравную, потому что бороться с этим старым в мире капитала злом, оставляя нетронутыми его социальные корни, действительно задача не из легких. В конце декабря 1963 года была раскрыта целая организация торговцев «живым товаром», регулярно поставляющая в увеселительные заведения курортных районов девушек в возрасте от 14 до 18 лет. Японские работорговцы усердно стараются не отстать от своих французских собратьев по профессии, поднявших эту торговлю на новую, «модернизированную» основу, где строго определяется продажная цена женщины и столь же строго подсчитывается общая сумма годового дохода. В большинстве случаев представителям «темного бизнеса» как Запада, так и Востока удается оградить свое «золотое дно» от действий властей.

В японских газетах неоднократно шумно обсуждался вопрос о районах увеселительных заведений, разлагающе действующих на нравы молодежи, но дальше пустых словопрений дело не идет. Слишком много дельцов, делающих свой «бизнес» в темных улицах-ущельях, заинтересовано в существовании этих кварталов, надевающих вечером призрачный наряд красочного веселья. Золото огней, рассыпанных над домами, кажется живой данью золотому тельцу — богу, навсегда окопавшемуся в этих злачных местах.

Много странных сцен запечатлеет память, если хоть раз рискнешь побродить вечером по причудливо переплетенным улицам этих районов.

— Сэр, одна секунда! — Легкие неслышные шаги догоняют прохожего.

— Видимо, сэр очень спешит, очень занят, но… фирма всегда к вашим услугам, вам стоит лишь позвонить…

Корректные молодые люди отменно вежливы, но предельно настойчивы. В пальцах, длинных и быстрых, — визитная карточка. Обычная карточка, как у всякой торговой фирмы, с адресом и телефоном. Лицо юноши серьезно, манеры учтивы; глядя со стороны, можно решить, что этот достойный молодой человек рекламирует продукцию какой-нибудь солидной фирмы: пылесосы, мотоциклы или знаменитую японскую оптику. Но торговля человеческим телом идет здесь по тем же законам коммерции, и в лице этого молодого человека вас встречает такая же торговая фирма и столь же хорошо знакомый «сервис», которым так полна японская земля!

…Текут ночные улицы, стремясь к рассвету: одни в огнях, другие в тишине и темноте. Дремлют дома со спущенными железными шторами, словно устало смеженными веками. И лишь для Асакуса, Синдзюку и многих других подобных районов это время бурной, неестественно интенсивной жизни. Где-то спят уставшие за день люди, благословляя ночь за то, что она несет передышку, а здесь — бежит неон по трубкам в ночной пустоте неба, у низких притолок оранжевыми плодами приглушенно светятся бумажные фонари, скользят бесшумные прохожие, откуда-то из тьмы доносятся обрывки резкого смеха, сыплются осколки мелодий. Темные, глянцевитые громады машин уткнулись носами прямо в стены домов, где в полумраке за узкими стеклянными дверьми в ожидании «гостей» застыли хрупкие силуэты маленьких японок…