По Японии

Шел по улице мальчишка…

Мимо нашего отеля каждое утро проходил мальчишка. Лет восьми-десяти. Аккуратный, как все японские дети, — ровная щеточка густых черных волос, белоснежная тетороновая рубашка с коротким рукавом, синие отглаженные брючки с замысловатой бронзовой пряжкой на ремешке. Спокойный маленький человек с ранцем за спиной уверенными и неторопливыми шагами мерил асфальтовую дорожку. Куда он исчезал, пройдя под нашим окном, мне как-то не удавалось выяснить. Наверняка он шел в школу. Куда может идти утром такой малыш? Но школы вблизи не было видно, во всяком случае не было слышно. Если в Москве в квартале, где вы живете, есть школа, можно не сомневаться, что вы об этом знаете. С раннего утра она гудит, как трудовой улей. Когда в школе последний звонок, пространство между домами заполняется бегущими веселыми мальчишками, стайками девочек, ребячьи голоса так и бьются о стены и окна домов, неумолчным гомоном наполняя старые московские переулки! И так мы привыкли к этому, что только в воскресный день можем себе представить школьное здание безмолвно глядящим в затихший до понедельника переулок.

В этом японском квартале, где было много домов, по виду похожих на школу, совершенно не чувствовалось сутолоки и шума. За кварталом сразу же начинался зеленый массив парка Сиба, вряд ли дети шли через весь парк куда-то на другую улицу. Следовательно, школа могла быть только где-то недалеко. Как-то утром я заметила на асфальте небольшие клетки, начерченные розовым мелом. Они напоминали наши «классы», в которые так любят играть московские ребятишки. В клетках кое-где были нарисованы какие-то значки и иероглифы. Разглядывая их, я вдруг услышала за спиной: «Ду ю вонт ту плэй исикэри?» («Вы хотите играть в исикэри?»)

Это был тот маленький школьник, которого я видела каждое утро. К сожалению, я не умела играть в исикэри, но Таро (так звали мальчика) очень толково изложил правила игры, и я пришла к выводу, что игры детей, несмотря на расстояния, разделяющие страны, имеют много общего. Исикэри — одна из любимых игр японских ребят, — почти полностью соответствовала нашей игре в «классы».

Таро ловко прыгал, придерживая висевшую через плечо голубую фляжку с чаем для завтрака. Учился он в третьем классе начальной школы. Обучение в японских школах начинается рано. Едва малышу исполнится шесть лет, мама и папа ведут его в школу, и начинается школьный «марафон» — в начальной школе — шесть лет, в средней школе первой ступени — три года и, наконец, в средней школе второй ступени — еще три года. Далее идут высшие учебные заведения и университеты — дайгаку с четырехлетним сроком обучения.

— Но где же твоя школа? Далеко она отсюда? — спросила я.

И тут произошло невероятное — мальчишка показал мне здание, выходящее окнами в соседний двор, хорошо видный из нашего отеля. Правда, выход из школы был на другую улицу, но все равно удивительно — в течение двух месяцев жить бок о бок со школьным зданием и не подозревать об этом. Это было совершенно непостижимо!

Потом я не раз бывала в японских школах, но до самого отъезда не переставала удивляться тишине в классных комнатах, необыкновенной дисциплине и вежливости учеников. Преподаватели подтверждали вычитанное мной в литературе еще до приезда в Японию положение — «проблема дисциплины в японских школах не существует».

По всему видно было, что это так. Но почему так, в чем причина? Кто-то сослался на испокон веков существовавший в японских школах режим, поистине «железную» дисциплину, которая достигалась применением телесных наказаний. Другой же учитель, рассказывая о формировании характера ребенка, заметил, что вообще японцы — народ большой дисциплины и организованности. С этим нельзя было не согласиться.

— Следовательно, вы считаете, — спросила я, — что дисциплина в японских школах — проявление национальной традиции?

— Если хотите, да, — ответил он.

Но все же ответ этот как-то не удовлетворил меня. Возможно, что длительное применение телесных наказаний накладывало отпечаток на облик школы, на ее порядки, на стиль поведения школьника. Точно так же как нельзя не признать влияния созданного самурайским классом режима на формирование характера японца, так нельзя не признать влияние режима старой японской школы на воспитание поколений японских детей. Но в современной японской школе телесных наказаний нет, а дисциплина осталась. В чем тут секрет? Только ли в традиции, в том, о чем говорили преподаватели, или в целом комплексе каких-то условий? Многое в японской школе очень и очень любопытно и заставляет задуматься.

Японцы очень любят детей, и в работе учителей это особенно видно. Молодые преподаватели проводят с ребятами массу внеучебного времени. Физическому воспитанию школьника придается огромное значение. Игры на воздухе, утренняя зарядка на школьной площадке, частые соревнования — обыденность японской школы. В одной из маленьких горных деревушек, где домики лепятся по скалам, а поля создаются из принесенной с долины земли, на самом лучшем месте деревни мы увидели стадион. Настоящий стадион с большим футбольным полем, площадками для тенниса и бейсбола. И это в деревушке, где каждая горсть земли на вес золота, где знают цену каждой крупинке почвы, каждому сантиметру годного для земледелия пространства!

А экскурсии со школьниками по историческим местам или с целью изучения природы родной страны, постоянные походы в музеи? Куда бы ты ни приехал, всюду встретишь колонны ребят в ученической форме; эти поездки входят в учебные планы. Часто дети едут за сотни километров от дома, и везде рядом с ними внимательные, любящие преподаватели.

Безусловно, энтузиазм молодых учителей, целеустремленность в сочетании с любовью дает очень много, но это не единственный фактор в воспитании школьника. Давно существует проблема — школа и семья. Не хочу, чтоб создалось впечатление, что в Японии какие-то особые, идеальные условия для формирования характера школьника — прогрессивные, энергичные, талантливые преподаватели и помогающая им семья. У японской школы существуют свои большие трудности, о которых скажу ниже. Но то, что семья — хороший помощник школе, это точно. Японские дети очень хорошо воспитаны. Это бросается в глаза. В поездах, в метро, автобусах, в столовых и кафе маленькие японцы не доставляют своим поведением неприятностей соседям. Матери, приходящие за покупками в универмаг — «депато», оставляют малышей на крыше магазина — здесь устроен небольшой садик для игр, тут же клетки с ручными животными, для которых за небольшую плату можно купить угощения. Пока взрослые делают покупки, дети под присмотром служащей универмага спокойно играют наверху, кормят белок и коричневых бурундучков, прыгают в исикэри. Как правило, нет ни слез, ни криков.

У моих знакомых в Токио — в семье японского социалиста Ситиро Ходзуми — четверо детей. Можно долго рассказывать, как вежливы эти дети, как внимательны друг к другу и взрослым, с каким спокойным достоинством и свободой они держатся, но самое интересное — понять, как возникают все эти качества.

Ни для кого не секрет, что сила воздействия взрослой среды на молодое поколение необычайно велика. Как часто все истины, которые стараются внушить ребенку родители, мгновенно и непоправимо рассыпаются в прах, если он только раз увидит, что для родителей они ничего не значат. Ведь маленький человек получает представление о качествах людей — их достоинствах и недостатках, их взаимоотношениях с огромным миром, в который он пришел, по поведению своих близких — членов семьи. И вот тут-то должны родители примерами собственного поведения подтверждать свою систему нравственного воспитания. Именно это, а ничто другое — мерило их воспитательных способностей, их педагогического таланта.

Я бы сказала, что эти качества счастливо соединились в семье моих японских знакомых. Умная строгость отца, на редкость гармонично дополняющаяся мягкостью, светлой улыбкой Макико-сан, матери многочисленного семейства, создают в семье атмосферу исключительного дружелюбия, атмосферу, наиболее благоприятную для прорастания в душе ребенка лучших человеческих качеств, наиболее эффективную в смысле выполнения задач воспитания.

Как-то они приехали ко мне в отель со своим младшим восьмилетним сыном. Мальчик свободно участвовал в беседе взрослых, без излишнего смущения задавал вопросы о жизни, отдыхе и учебе своих сверстников в Советском Союзе. Потом мы перешли к другим, неинтересным для ребенка темам, но он спокойно досидел до конца беседы, не проявляя нетерпения, казалось бы, вполне оправданного в его возрасте. Нормы человеческого поведения в силу многогранного созидательного воздействия воспитателей давно, видимо, перестали быть для этого малыша книгой за семью печатями. Такое отношение к детям, серьезный подход к их воспитанию характерны для большинства японцев.

На советскую выставку в Токио приходило множество семей. Выставка работала в самый жаркий период года — в августе. Несмотря на большое число посетителей, идущих нескончаемой вереницей, дети, приходящие с родителями, с большим интересом рассматривали экспонаты, особенно различные действующие модели машин и механизмов. Молодые мамы с детьми за спиной ходили между стендами, разговаривали с переводчиками, неторопливо и обстоятельно расспрашивали работников выставки, безмерно удивляя их безукоризненным поведением своих крошечных дочерей и сыновей. Конечно же, эти черты характера не появились у маленьких японцев сразу при рождении; воспитание в семье, ежедневное, неотступное и с самого раннего возраста — видимо, решающий фактор.

В одной из японских газет мне попалось сообщение об экспериментальных классах и даже школах, обучение в которых ведется на основании максимального учета возможностей усвоения учебного материала. Поскольку в начальной и средней школе первой ступени основное внимание уделяется освоению иероглифического материала, преподаватели поставили ряд опытов, определяющих границы возможностей запоминающего устройства мозга. В результате пришли к выводу, что самое активное восприятие материала осуществляется школьником всего лишь в течение семи-восьми минут. Дальше наступает снижение, говоря языком графиков, кривая застывает на месте, а потом резко идет вниз. На основании этого уроки в экспериментальных школах длятся не более восьми-десяти минут, потом небольшой отдых, затем смена занятий, чередование разнообразных школьных дисциплин и снова краткий отдых. Успеваемость учащихся в таких школах намного перехлестнула предполагаемый преподавателями наивысший уровень. Впрочем, подобные результаты не могут не напомнить успехи нашей педагогики. Экспериментальные начальные классы, где ребят обучают алгебре и геометрии, с успехом доказывают, что возможности школьника значительно выше, чем это предусмотрено ныне существующими программами, — абстрактное мышление может быть развито на ранних стадиях обучения у самых обыкновенных детей — невундеркиндов.

Многое для нас в системе воспитания молодежи в Японии неприемлемо и чуждо. Однако интересные, непрерывные творческие поиски прогрессивной японской интеллигенции не могут не быть нам близки. В нашей стране, неустанно заботящейся о развитии науки к улучшении системы образования, школа и учитель постоянно находятся в поле зрения всего народа. Именно учителю доверено лепить души тех, кто через несколько лет примет эстафету строительства новой жизни. И от того, сумел ли учитель в школе или преподаватель в вузе передать своим ученикам не только знания, но и вдохновенность, которой начинается настоящий творческий труд — великая радость бытия, сумел ли он открыть перед глазами своих слушателей красоту мира и человека, научил ли понимать ее, зависит многое — богатыми или бедными духовно они выйдут в жизнь, смогут ли принять бой за ее новые рубежи.

Прогрессивный японский учитель стремится привить своим ученикам лучшие человеческие качества, но в условиях капиталистического мира осуществить это нелегко. Против учителя — и гангстер на экране, и тысячи страниц бульварной и детективной литературы, наполненных убийствами и насилием, против него политика правящего лагеря, насаждающего в среде молодежи дух шовинизма. И не всегда учитель одерживает победу в этой борьбе. Одной из самых серьезных социальных проблем современной Японии стала непрерывно растущая детская преступность — свыше 30 процентов уголовных преступлений в стране совершается подростками.

Обо всем этом мы беседовали с учителями из города Урава, прославившегося на всю страну своими мужественными выступлениями против восстановления реакционного курса в системе обучения. Не будет преувеличением сказать, что преподаватели засыпали нас градом вопросов. Их интересовало все — общественное и социальное положение учителя в нашей стране, его заработная плата и права профсоюза учителей, возможности повышать квалификацию, пользоваться мировой новейшей литературой по педагогике, творческие искания учителя и отражение их на страницах газет, работа школ со специализацией по языку и многое, многое другое, что просто невозможно упомнить и тем более пересказать.

Безусловно, и мы были не менее любопытны. Нас также интересовали труд и жизнь японского учителя, его место в общественной жизни, идеалы и стремления.

Из бесед с нашими знакомыми и из всего увиденного нам было ясно, что труд и энтузиазм, горячая влюбленность в свое дело — все это есть у лучших представителей японской интеллигенции.

Но как отличается положение этого неутомимого труженика от жизни учителя в нашей стране! Как много бюрократизма, рутинности, косности, старорежимной неподвижности приходится преодолевать преподавателю средней и высшей школы Японии в своей работе! Каким поистине недюжинным должно быть упорство учителя, чтобы бороться против тенденций реваншизма и ремилитаризма, дух которых правящие классы хотят насадить в среде молодежи, каким настоящим героизмом должен он обладать, чтобы выстоять в борьбе против наступления, развернутого правительством в последние годы на прогрессивную японскую интеллигенцию.

Никкёсо — профсоюз японских учителей насчитывает свыше 600 тысяч человек, это самый большой профсоюз страны. Боевая молодежь в его рядах имеет за своими плечами немало сражений, немало побед в борьбе с правительством за свои права.

Наступление на прогрессивную интеллигенцию правительство развернуло особенно широко весной 1958 года. С середины 1957 года в Японии появились признаки экономического спада. Показатели выпуска продукции в статистических ежегодниках и толстых экономических журналах, прежде подымавшиеся по клеточкам таблиц, застыли, а потом стремительно кинулись вниз.

На складах стали скапливаться горы готовой продукции. Предприниматели, столкнувшись с серьезным экономическими трудностями, как обычно в таких случаях, попытались переложить все тяготы на плечи трудящихся. Начались массовые увольнения рабочих, перевод на положение временных, сокращение рабочей недели, косвенное снижение заработной платы.

Но, как известно, наступление на жизненный уровень трудящихся влечет за собой наступление идеологическое, вернее, это два процесса, которые всегда сопровождают друг друга, затрагивая самые различные сферы общественной жизни. Справиться с растущим движением трудового народа в Японии — задача в наши дни далеко не простая. Даже такие средства, как массовые аресты, ныне оказываются малодейственными. Сегодня ими нельзя запугать борцов Японии, ряды которых множатся с каждым днем, и тем более нельзя остановить мощные волны осенних и весенних наступлений трудящихся.

Однако реакция все еще не отказывается от новых и новых попыток подорвать неистребимый дух сопротивления, расправиться с теми, кто стоит во главе движения, чья жизнь — каждодневный подвиг. Одной из таких попыток и было наступление на прогрессивную интеллигенцию. Наиболее ярко оно проявилось в борьбе против профсоюза учителей.

Почему именно учитель оказался в поле зрения реакции?

Никкёсо в массе своей состоит из довольно молодых людей, переживших войну. Они никогда не смогут забыть атмосферу военного угара, разгул шовинизма, ужасы Хиросимы. Тем настойчивее их борьба за счастье молодого поколения, за его не омраченное пожарами войны будущее.

Правящие круги Японии прекрасно сознают, что во многом учитель формирует демократические убеждения молодежи, воспитывает ее в духе ненависти к войне, стремления к миру и готовности к борьбе за свои идеалы. Сегодняшний японский учитель — это рядовой огромной армии, ведущий неустанные тяжелые бои на самой Передовой линии огня. И этот живой пример, который учит критическому отношению к действительности, учит не сгибаться перед силой, — лучшее, что может дать учитель своему ученику.

Но жизнь японского учителя на виду не только у ученика. Возвращаясь как-то из очередной поездки, мы остановились у маленькой деревушки, поджидая спускающуюся с горы встречную машину. У обочины дороги стояли два крестьянина и о чем-то спорили, энергично жестикулируя. Не успели мы понять, в чем предает спора, как один из спорщиков уверенно заявил:

— Пошли к учителю, он разберется, — и оба решительно зашагали к деревне.

Эта сценка весьма обычна для японской деревни. В Японии, как и во многих странах Востока, до сих пор существует своеобразный культ учителя — к нему идут с разными делами и вопросами, для множества семей он признанный друг и советчик.

И деревне, и городу так нужен этот постоянный огонек свободомыслия и мужества, неброское, но стойкое пламя которого притягивает не только молодежь, но оказывает влияние и на многомиллионные массы родителей.

Однако для деревенских боссов, помещиков и зажиточных крестьян, рассчитывающих подольше сохранить свое влияние в деревне, так же как для хозяев капиталистических предприятий в городе, фигура прогрессивного, энергичного учителя очень опасна. Именно поэтому репрессии обрушились на учителей.

Раньше учебные программы хотя и составлялись на основе инструкций министерства просвещения, но решающее слово в их разработке принадлежало советам по образованию — выборным органам в каждом городе и префектуре.

В 1957 году началась замена членов этих, как правило, демократичных органов назначаемыми министерством представителями. Система назначения прежде всего привела к тому, что министерство просвещения получило возможность утвердить угодные ему кандидатуры. Состав советов незамедлительно изменился, в нем большую роль стали играть люди с реакционными взглядами.

Одним из способов воздействия правительства на боевой профсоюз учителей было введение системы аттестации. Советы по образованию разработали квалификационные правила, по которым все учителя делились на пять групп — очень хорошие, хорошие, обычные, слабые и очень слабые.

Успехи преподавателя в его педагогической работе и его личные качества рассматривались в соответствии с квалификационной таблицей из 150–170 вопросов. Вопросы самые разные — выполняет ли данный учитель правила преподавательской работы в школе? Дает ли ученикам достаточные знания? Точно ли соблюдает распоряжения школьной администрации? Дисциплинирован ли, аккуратен, вежлив, честен, порядочен? Содержит ли в порядке свои вещи, одежду, скромен ли в личной жизни?

Каждый из вопросов давал простор произволу членов советов по образованию. По их заключению преподавателя могли перевести из города в деревню, снизить заработную плату и даже уволить. Система аттестации превращала советы во всесильные организации контроля, з карающую инстанцию для профсоюзных активистов, для так называемых левых учителей. Расчет реакции был прост — запугивая репрессиями, подорвать волю учителей к борьбе, резко изменить общее направление в — системе образования.

Введение аттестации вело к полному уничтожению демократической системы просвещения, насаждению в школе махровой реакции. Борьба за идеологическую обработку молодежи приняла совершенно открытые формы. В школу вновь стали проникать идеи реваншизма, воинственного духа самурайства, духа, требующего возрождения японской армии и пересмотра препятствующей этому конституции. Изменялись учебные программы, курсы истории, на страницах школьных учебников вновь стала оживать изгнанная с них фигура императора как живого символа «Великой Японии», представителя «вечной и непрерывной» династии, объединяющего японский народ для «великой миссии», о которой пока говорилось глухо, скороговоркой.

За десятилетия, прошедшие после окончания второй мировой войны, японцы привыкли к тому, что в журналах и газетах появляются фотографии императора Хирохито, императрицы Нагако, их детей, широко освещается их частная жизнь, где они выглядят вполне обычными людьми с человеческими достоинствами и недостатками. Вырастало новое поколение, которое смотрело на императора совсем иначе, чем отцы, падавшие ниц и ползавшие на коленях перед императорским дворцом. Да и сам Хирохито и его семья в последние годы совсем не чуждались «паблисити». Журналы пестрели статьями о меблировке императорских апартаментов, о свадьбе наследного принца Акихито, нарушившего традиции императорского дома, женившись на женщине «некоролевской крови» — дочери мукомольного магната.

Когда у Акихито родился сын, он и жена делились с читателями толстых журналов своими мыслями о том, как они хотят воспитывать мальчика, отвергнув старую систему уединенного воспитания наследника. Они хотели воспитывать его сами, и журналы помещали фотографии невестки Хирохито, играющей со своим сыном на лужайке перед особняком около Парламентской библиотеки.

Не менее широко освещала пресса женитьбу младшего сына императора, Иосихито, печатались корреспонденции о многоступенчатых конкурсах претенденток из женских колледжей на почетное место невестки императора, публиковались пожелания относительно внешних данных будущей супруги Иосихито и прочие разные подробности.

Старые японцы ворчали — их оскорбляло такое жонглирование императорским именем. Неслыханное дело — на газетных полосах портреты Иосихито, обсуждение различных туров конкурса, ажиотаж вокруг столь необычной темы, это уж совсем никак не вязалось с древними национальными традициями.

И вот, когда страна добилась того, что императора и его окружение стали воспринимать совершенно иначе, чем раньше, снова начинаются попытки воскресить представление о его божественности. Восстанавливаются атрибуты старой школы — торжественный дух школьных линеек, когда в мертвой тишине актового зала вытягиваются в струнку преподаватели и ученики, когда директор с окаменелым от благоговения лицом поворачивается к шкафчику в стене, распахивает дверцы и глазам присутствующих предстает портрет императора. Дух фанатизма незримо вползает в школьные здания, уродуя психику самых маленьких и отравляя ядом шовинизма души старших.

Но это соответствует политике правительства. Была разработана даже специальная программа идеологического наступления под лозунгом «хито дзукури» — «формирование человека». Она включала насаждение идей реваншизма, раздувание культа императора, пропаганду теорий сотрудничества труда и капитала, в основе которых лежал старый принцип: хозяин — отец, рабочие — его дети, долг хозяина — заботиться о детях, долг детей — беспрекословно слушаться отца-хозяина.

Преподаватели, которые попытались бороться против восстановления реакционного курса в современной школе, немедленно подверглись репрессиям.

Борьба против прогрессивной японской интеллигенции выглядела уже не как отдельные выпады реакции против боевого Никкёсо, но вполне отчетливо выливалась в широкое наступление против трудящихся, преследующее классовые реакционные цели. Именно поэтому упорное сопротивление введению системы аттестации охватило самые широкие слои японцев и превратилось в общенародное движение за демократические права.

В марте 1958 года закрылись двери школ: учителя объявили забастовку, подавляющее большинство учителей по всей стране не вышло на работу. В Токио состоялся митинг, на котором более 40 тысяч человек протестовало против введения реакционной системы аттестации. Борьба Никкёсо была поддержана выступлениями многих профсоюзов. Правительство, обеспокоенное размахом движения, начало репрессии против профсоюза учителей, против профсоюзных активистов и всей прогрессивной интеллигенции, несогласной с курсом правительства.

Аресты учителей, обыски и налеты на квартиры лидеров движения, на помещения профсоюзных центров, увольнения учителей, выговоры и снижения заработной платы стали массовыми явлениями. Арсенал репрессий был неограничен, угрозы в адрес Никкёсо сыпались как из рога изобилия.

В ответ на наступление правительства начались демонстрации, в которых участвовало свыше двух миллионов рабочих и служащих. В эти дни над колоннами демонстрантов, на митингах солидарности с учителями развевались лозунги: «Прекратить репрессии!», «Отменить реакционную систему аттестации учителей!». Бастовали студенты 53 университетов. По всей Японии вышли на улицу преподаватели и начальных школ и высших учебных заведений.

И… правительство отступило. В системе аттестации были произведены значительные изменения и пересмотрены сроки ее введения. Несмотря на то что правительство до конца не отказалось от дальнейших своих видов на введение этой системы, победа была велика. Она показала и интеллигенции и рабочему классу, союз которых укрепился в эти суровые дни, что только упорная непрерывная политическая борьба может заставить отступить реакцию.

За эти годы Никкёсо расширил и укрепил свои ряды. Он и сейчас один из самых боевых профсоюзных объединений Японии. Учителя рука об руку с другими профсоюзами выступают против планов расширения полномочий полиции, против введения закона о «предотвращении политических насилий». Они были и остаются активными борцами против «договора безопасности».