По Японии

Представительница богини Аматэрасу

День клонился к вечеру, но Никко еще не исчерпало своих сокровищ и все продолжало нас удивлять и одарять новыми и новыми встречами. Одна из них ждала нас в Футара-сан. Маленький синтоистский храм с зеленовато-голубыми черепичными крышами прислонился к стволам высоких криптомерий. У каменной ступени — табличка на невысокой подставке с надписью на английском и японском языках: «Феодальные танцы Ка-гура в исполнении девушек, посвятивших себя служению богам».

Наверно, это и было то необычное, чего мы все время подсознательно ждали — билет в машину времени, которая должна перенести нас в эпоху феодализма.

Монах вручил нам совсем обыкновенный, похожий на белую контрамарку листочек.

Бом-м-м! Низкий звук огромного, в рост человека барабана заметался, натыкаясь на стены храма, и затем, вырвавшись на простор внутреннего дворика, величественно поплыл над галереями, удаляясь и затихая. Он прозвучал как волнующее обещание прекрасного, как преддверие великого таинства. (А в действительности — это был просто сигнал танцорам, чтобы они приготовились к выступлению). Мы прошли по длинной галерее и спустились по ступенькам на маленькую, огороженную красными перилами площадку. Здесь была импровизированная сцена, для которой использовался крытый переход через внутренний дворик. Сиденьями для зрителей служили холодящие, крытые лаком ступеньки лестницы. Внизу, как в амфитеатре, должно было развертываться действие.

Пока шли приготовления, я усердно пыталась вспомнить все, что знала о танцах Кагура. Из общей массы разрозненных фактов выплыло представление о Кагура как о религиозных синтоистских танцах, возникших в далекой древности, чтобы оградить идущих на битву самураев от злых духов.

Появление самурайства, оформление его как класса — процесс весьма длительный, охватывающий промежуток между VII и XII веками. Новый класс феодалов пробивался, как молодой росток, сквозь устаревшие общественные отношения, зеленой порослью поднимался над развалинами родовой эпохи. Появление первых островков феодально-вотчинного хозяйства, стремительное развитие княжеств с городами — центрами торговли и ремесла, кровопролитная борьба крупных феодальных домов за полноту политической власти в стране — дальнейшие этапы пути этого класса. Выход феодального дворянства на историческую арену, борьба за власть, его цели и задачи, облик молодого класса как нельзя лучше отражены в бусидо. Широко известный как кодекс самурайской доблести и чести, бусидо представляет собой по существу собрание норм повседневной жизни самурая. Бусидо фиксировал основу основ феодального мировоззрения — идею «верности», безоговорочной преданности вассала своему сюзерену, высшим проявлением которой считалась верность императору, верность всего народа своему верховному правителю. Этот краеугольный камень феодальной идеологии дополнялся принципами «долга», «мужества», «справедливости», «скромности», «сыновней любви и почтительности» — словом, всеми теми выгодными господствующему классу моральными нормами, для которых использовались как конфуцианские догмы и буддийский фанатизм, так и каноны исконной религии японцев — синто. Постепенно вся эта строгая система окостеневала, теряла связь с живой практикой, обрастала известковой корой метафизической догматики, представляя все более благодатную почву для развития фанатизма. В жизнь самурая прочно вошла вера в демонов, злых духов, в существование магической силы. В условиях постоянной междоусобной борьбы, когда кровопролитные сражения были для самурая буднями, а завтрашний день нес или победу, почести, славу, или бесславную гибель, объяснение всего происходящего действиями богов, распоряжающихся человеческими судьбами, было на редкость удачным изобретением. Готовясь к битве, собираясь начать какое-нибудь важное дело, самурай прежде всего обращался к удзи-гами — родовому божеству, которое непременно должно было помочь своему родичу. Этим-то просьбам к богам и были посвящены танцы Кагура, исполнявшиеся особыми жрицами мико.

Танцы Кагура — почти такое же древнее явление, как сама религия синто. Во всяком случае в III–IV веках нашей эры уже существовали эти религиозные представления. Впоследствии из Кагура выросли Саругаку. Сначала это были просто вводные акты к Кагура, а с течением времени они вылились в особые представления, совмещающие танец и декламацию. Они, эти музыкально-танцевальные сцены, куда было введено слово и декорация, стали непосредственными предшественниками театра Но.

Пока я наспех передавала спутникам эти свои познания, на красном помосте над белыми каменными газонами внутреннего дворика появились танцовщицы. Они плыли пылающими красно-белыми факелами, то сливаясь шуршащей одеждой с красками деревянных половиц, то отделяясь от них, двигались медленно и удивительно слаженно.

Плавность их движений не была похожа на величавое, спокойное движение хоровода в нашей «Березке», скорее это была пластичность внезапно оживших статуй, сохранивших, однако, ту застывшую выразительность, что была придана им вдохновенной рукой ваятеля. Скупость и лаконичность жестов лишь подчеркивали эту выразительность — едва танцовщицы появились на дальнем конце помоста, когда еще не было видно их окаменевших лиц, мгновенно стало ясно, что это движется, задыхаясь от внутренней боли, сама скорбь.

Зарокотали глухой утробной скороговоркой два барабана — дайбёси. Негромко, вполголоса попробовала первую ноту флейты, и вдруг заголосила жалобно и истерично. Отчаянно громко, раскатисто закатился большой барабан — тайко. Фигуры танцовщиц вздрогнули и застыли, правая рука медленно поднялась вверх и, как широкий плавный вздох, поплыла по воздуху.

Рассказ начался…

Далеко-далеко над равнинами Этиго занимался рассвет. Первые лучи поднявшегося из океана вечного светила осторожно коснулись горных вершин, окрасив белые пики. Птицы запели свою первую песню. Цветы сакуры раскрыли розовую пену лепестков. Но нет спокойствия и мира на прекрасной земле Ямато. Едва поднимется в небо солнце, у подножия гор, топча рисовые ноля и молодую поросль пшеницы, сойдутся в смертельной битве войска. Два феодала затеяли междоусобицу, зеленые поля и бамбуковые рощи стали предметом спора, и тщеславные планы сюзеренов должны быть оплачены кровью молодых вассалов. «Верность своему господину — первый и основной долг самурая», — так говорит бусидо. Вассал должен считать великой честью умереть за господина. «Жизнь — к наконечнику стрелы!» — вот девиз самурая. И сейчас в окутанной туманом долине тысячи воинов готовятся К схватке.

А в маленьком храме у каменных курильниц, наполненных синим дымом, творят свой танец-молитву жрицы мико:

О удзи-гами, будь милостив, услышь униженные молитвы и просьбы наши! Дай нам помощь свою всесильную и неизменную!

О удзи-гами! Кто как не ты можешь помочь своим потомкам, твоим родичам? Кто как не ты? Отведи разящий меч врага, помоги на поле битвы! Кто как не ты? Кто как не ты?

Белые рукава так мечутся и трепещут, так упрашивают, так самоотреченно умоляют богов и духов о помощи, что ясно и без слов — если боги откажутся помочь, жрицы дерзновенно земными своими покровами защитят молодого самурая от неминуемой гибели.

Ну, а если не смогут? Что ж! Упадут они тогда мертвой подстреленной птицей, обнимая свежий холмик земли в безутешном горе.

Мелодия трудноуловимая, прерывистая, как дыхание, с высокими всплесками звуков, течет и течет, перемежаясь лишь вздохами барабана.

Жесты танцовщиц становятся более резкими, позы приобретают оттенок требовательности, исчезает проси-тельность. Лицо мико со сжатыми губами и бездонными мазками глаз закинуто вверх, высокая тонкая шея вынесла до отказа округлый подбородок, распущенные волосы, спускаясь по спине, почти касаются пола.

— О-ми-ками Аматэрасу! Ты всесильная, ты справедливая! Ты не можешь не услышать! Ты должна помочь! Должна!!!

В руках жриц появляются мечи, длинные, отливающие синевой металла, самурайские мечи. По их широким лезвиям скользят лучи идущего к закату солнца, при взмахах над головой они горят огненными клинками. Тяжелые мечи не кажутся чем-то несовместимым с белыми шелковыми рукавами и маленькими руками танцовщиц. В далекие времена феодального средневековья в жизни женщин — жен, невест, матерей самураев меч занимал немаловажное место. Если все дни самурая были посвящены ратному подвигу или подготовке к нему, то это касалось и его семьи. Нередко даже маленькие дети принимали участие в сборах отца на битву или учение, помогая чистить оружие. Женщины должны были провожать самурая на подвиг, молиться за него, вдохновлять его своей стойкостью и мужеством. В феодальном эпосе японского средневековья — «Тайхэйки» («Повесть о Великом мире») приводятся слова старой матери, благословлявшей сына, идущего на битву:

«С древности и до сего дня, — говорит мать самурая, — те, кто рождается в домах воинов, заботятся о чести и не заботятся о жизни, думают об оставленной жене, и детях, скорбят о разлуке с отцом и матерью, но все же не колеблются пожертвовать своей драгоценной жизнью, так как помышляют о своем роде и считают позором, если над ними будут насмехаться. Если ты сохранишь невредимым тело, которое получил от меня, — этим проявишь свою сыновнюю любовь, если исполнишь свой долг и прославишь свое имя на все времена, — проявишь эту любовь еще больше! Поэтому в предстоящем бою не думай о своей жизни, не позорь отцовской славы»[15].

Танец шел к концу. В руках мико то звенели колокольчики, которыми они усиленно старались привлечь внимание удзи-гами, то раскачивались ветви священного дерева, отгонявшие злых духов. Темп движений заметно убыстрялся. Под нервный, настороженный ритм барабана вскидывались, скрещивались, опускались к коленям тяжелые плоские мечи, захлебывались металлическими молитвами колокольчики.

Замер высокий последний звук мелодии, на какое-то мгновение тоскливо повиснув в воздухе. Танцоры молча, без поклонов покидали сцену. Аплодисментов не было. Они были неуместны на подмостках, где выступала сама история. Истории не рукоплещут, ею не восхищаются, она всегда поражает, даже когда кажется, что ты хорошо с ней знаком.

Босые ноги танцовщиц попирали не красный лак, а прах столетий. Древние деревья — немые свидетели веков кивали дремучими головами, как бы подтверждая, что все это было, было. Под вечерним небом перед нашими завороженными глазами прошло само средневековье с его фанатизмом и жестокостью, с его кровавыми драмами и трагедиями, в бряцании самурайских сабель которого и строфах феодального эпоса отразился весь путь феодального класса, — прошло мимо не оглянувшись, не останавливаясь, так, как проходит время…

А у выхода из храма нас снова встретила Япония XX века. Деловые, несколько суматошные туристы сновали между деревьями, щелкая фотоаппаратами и кинокамерами, внизу на дороге настойчиво сигналил водитель, видимо собирая потерявшихся экскурсантов. На открытой галерее храма около монаха в синем кимоно собралась небольшая очередь. Монах ставил печати на проспектах и каталогах, купленных туристами в храмах. Печати были синие и красные, с крупным замысловатым узором, занимавшим почти весь титульный лист альбомов, там же ставилась дата. Эти печати, видимо, рассматривались как память о пребывании в Никко или свидетельство того, что проспекты были куплены не в каком-либо магазине, а при личном посещении столь знаменитого исторического места.

Бывают случайности, последствия которых совершенно неожиданны. У монаха, с таким серьезным видом предававшегося своему занятию, вдруг кончились чернила. Высокая светловолосая туристка, разложившая перед ним свой альбом с фотографиями храмов, непременно желала украсить их заглавный лист красными печатями, красными и только красными!

Монах тщетно давил на печать тяжелой волосатой рукой, но оттиск получался бледный, отчетливый только с одной стороны. Женщина же была снисходительно-корректна, но весьма настойчива. Тогда, с величайшей флегматичностью пошарив в бесчисленных складках своего одеяния, монах извлек маленький колокольчик и лениво помотал им у самого своего носа.

Тотчас же в боковых дверях, ведущих во внутреннее помещение храма, появилась девушка. Одета она была почти так же, как жрицы мико. Волосы, гладко причесанные спереди, свободно падали на спину, перехваченные у затылка и у самых концов двумя колечками узкой бумажной ленты. Выслушав указания монаха, она через несколько минут вернулась с плошкой чернил и испачканными красными пальцами. Тут-то мы и решили воспользоваться неожиданным случаем и поговорить с представительницей богини Аматэрасу.

Девушка оказалась очень общительной и простой.

— Нет, нет, я еще не танцовщица, потом буду, а пока — прислужница в храме. Работаю здесь недавно. Всего второй год. Да, да. Работа не тяжелая, но как бы вам сказать, — девушка чуть застенчиво улыбнулась, — несколько утомительная, весь день на ногах, в постоянной беготне. Но ведь и у танцовщиц работа не легче, физически утомительная и требующая большого нервного напряжения. Мы очень хорошо понимаем друг друга. Все мы — танцовщицы, прислужницы, музыканты — члены одной организации.

— Какой организации? — не поняли мы.

Девушка удивленно взглянула на нас.

— Профсоюзной.

Теперь настало время удивляться нам. Жрицы мико организованы в профсоюзы! «Священная профсоюзная организация земных уполномоченных японских богов» — неплохое название для организации!

Видимо, эти мысли столь явственно были написаны на наших лицах, что немедленно последовало подробное объяснение ситуации, члены профсоюза храмовых работников в Никко борются, так же как и члены других профсоюзов, за улучшение своего положения, за сокращение рабочего дня и повышение заработной платы. Заработная плата их весьма невысокая, в среднем почти такая же, как у работниц столичного универмага.

— Вы знаете, — говорит будущая жрица, — у нас тоже есть свои осенние и весенние наступления, вернее, мы тоже активно участвуем в общенациональных кампаниях осеннего и весеннего наступления. У нас ведь как раз осень и весна — самый разгар туристского сезона, именно в этот период мы и выступаем со своими решительными требованиями. Хотя нельзя сказать, что мы не боремся в другое время. Вот в прошлое весеннее наступление мы добились повышения заработной платы, пусть не очень большого, но все же добились. Правда, мне, лично мне, это, кажется, не принесет большой пользы.

— Но почему?? — мы снова удивились.

— Видите ли… — девушка выглядела смущенной, — у меня есть жених… Так вот, если я выйду замуж, меня с работы уволят. Вот какая проблема, — она виновато улыбнулась. — Сиката га най (Ничего не поделаешь).

Мы смотрели на маленькую жрицу и говорили ей какие-то слова сочувствия. Такое положение не было для нас новостью. Несмотря на то что в Японии 19 миллионов работающих женщин и женские организации насчитывают зачастую десятки тысяч членов, им приходится вести трудную борьбу с укоренившимися традициями, до сих пор определяющими место женщины в обществе. Женщина получает за равный труд в два раза меньше, чем мужчина. Замужнюю женщину увольняют с работы — предпринимателям невыгодно предоставлять декретные отпуска и заботиться о детских садах и яслях. Половина женщин, получивших высшее образование, не может найти работу по специальности. Правда, за последние годы женщину все чаще можно увидеть работающей в суде, больнице, редакциях журналов, телевидении и даже встретить женщину — члена парламента. Но достается все это ценой упорной, непрекращающейся борьбы.

— Вы немного поздно приехали, — вдруг заметила наша собеседница жрица. — Вам следовало бы прибыть к 17 октября. Вы знаете, что в Никко два раза в год бывают большие празднества, посвященные Тосёгу? Один— 17 мая, другой— 17 октября.

— Да, мы знаем. Мы видели красочные проспекты, цветные фотографии с изображением феодальных процессий.

Мне даже довелось совершенно случайно посмотреть цветной документальный фильм о фестивале в Никко. Он шел как «добавка» к двум американским боевикам. Трудно забыть и еще труднее описать красочное зрелище, которое представляет собой этот фестиваль. Тысячные толпы танцоров в развевающихся разноцветных одеждах, огромные золоченые переносные алтари, с мерным колыханием плывущие на плечах и руках молодых японцев, шеренги самураев в желтых шляпах-шлемах, с кривыми саблями, ночное небо, перечеркнутое пунктирным полетом гирлянд бумажных фонарей, — все, все сливается в единую феерическую картину. Конечно, очень бы хотелось увидеть это в самом Никко, а не на экране, тем более что для этого нужно было совсем немного — запланировать нашу поездку на четыре дня раньше.

Прощаясь с нашей милой собеседницей, мы еще раз окинули взглядом Футара-сан. Солнце садилось. Несколько последних его лучей скатывалось по голубоватой кровле. В глубине у стволов деревьев возникали первые сгустки вечерней мглы.

На красных ступенях храма стояла маленькая жрица — представительница богини Аматэрасу и махала нам вслед испачканной чернилами рукой.