По Японии

«Булыжник — оружие пролетариата»

Мы выехали из тоннеля, соединяющего центральный остров Японии Хонсю с островом Кюсю, когда солнце стояло в зените. Несколько часов езды по автостраде, проложенной глубоко под бушующими волнами Симоносэкского пролива, — и вот мы в одном из крупнейших промышленных районов японского Юга.

Ленты дорог, забитых грузовиками, то и дело пересекаемые железнодорожными ветками, катились в глубь острова. За ветровым стеклом, вплотную прижатые к обочине, шли здания, серые, приземистые, перемежавшиеся стеклянными кубами заводских корпусов и редкими островами зелени; окраины больших городов торопились слиться с маленькими городками и поселками.

Здания, здания… А над ними неровным, упрямым частоколом ощерились в раскаленное небо фабричные трубы. Клубы дыма, гарь, копоть… Промышленный пейзаж Южной Японии… Он сопровождал нас всю вторую половину дня. К вечеру мы проехали Тагава — один из центров угольного района Кюсю, — и чем дальше двигались на юг, тем отчетливее и разительнее были перемены в пейзаже, к которому мы уже успели привыкнуть.

Шахтерские поселки с тихими узкими улицами, с наглухо закрытыми зданиями шахтных управлений были почти пусты. С наступлением темноты это становилось еще более заметно. Громады терриконов, словно стражи, поднимали над улицами свои темные горбы, неосвещенные верхушки шахтных копров сливались с нависшим небом, кое-где в черных щелях переулков редким светлячком робко светил огонек.

На все наши вопросы мы слышали один и тот же ответ:

— Шахты закрываются. Одна за другой… Национализация.

Еще в 1958 году бастовавшие японские рабочие требовали отмены капиталистической рационализации.

В последние годы во многих капиталистических странах каменный уголь все чаще вынужден отступать под натиском более дешевых видов топлива — нефти и газа. В Японии монополии пошли на небывало быструю и интенсивную замену угля нефтью. Это привело к настоящему кризису в угольной промышленности. Однако закрыть все шахты сразу невозможно. Тогда-то и была пущена в ход «рационализация».

Многочисленные мелкие и средние шахты, где было мало техники и добыча велась в основном вручную, стали закрываться. На крупных шахтах также началось увольнение шахтеров, так как новая техника позволяла использовать меньше людей.

Что же должны были делать те, кто неожиданно оказался «свободным»? Идти за ворота. Это — непосредственный для рабочего результат капиталистической рационализации. Новая техника влечет за собой более высокие нормы выработки. Общая добыча угля на шахтах, где проводилась «рационализация», повышалась, а то, что число шахтеров на них становилось меньше, позволяло монополистам перевести эти шахты в разряд второстепенных. Ну, а это в свою очередь было поводом для снижения заработной платы — ведь на второстепенных шахтах всегда платили меньше. Разрешение одной из сложных проблем экономики легло тяжелым грузом на плечи шахтера.

Защищая интересы угольных монополистов, проводивших «рационализацию», правительство не могло предложить никакого другого выхода из кризиса, кроме подобных мер массового увольнения рабочих-угольщиков, усиления интенсификации труда и снижения заработной платы.

Вот как выглядело осуществление так называемого плана приведения в порядок предприятий различных компаний. Крупнейшая компания «Мицуи Косан» объявила об «упорядочении штатов». С этого дня ни один шахтер, работающий на шахтах компании, не мог чувствовать себя спокойным. Комиссия, «упорядочивающая» работу шахт, рассматривала в отдельности кандидатуру каждого рабочего. Сегодня он еще спускался в забой, долгие часы проводя во влажном воздухе глубоких штреков, сегодня он имел трудную, но все же кормящую его семью работу, завтра по воле корректных людей с белоснежными воротничками он, годами гнувший спину ради прибылей компании, мог оказаться на улице. На улице. Без всякой перспективы получить работу.

Вслед за «Мицуи Косан» начали вывешивать списки уволенных компании Мицубиси, Сумитомо, Фурукава, Обэцу, Убэ и другие. Угольные монополисты старались предотвратить всякое сопротивление. «Карающий меч» компаний обрушился прежде всего на тех, кто мог бы сплотить шахтеров, организовать их отпор натиску капитала, — на руководство Танро — Японской федерации профсоюзов угольной промышленности. Эта организация горняков занимает видное место в боевом профсоюзом объединении — Сохё. Сражаясь с Танро, монополисты выступали против всего профсоюзного движения Японии. Горняки, которых поддержали рабочие и служащие других отраслей промышленности, оказали упорное сопротивление попыткам монополий провести «рационализацию». Танро приняла решение всемерно расширять борьбу, отстаивая интересы шахтера, и действительно, в ряде случаев шахтерам удалось добиться победы.

Когда в декабре 1958 года компания «Убэ Косан» по примеру «Мицуи Косан» приступила к «упорядочению штатов», шесть тысяч шахтеров начали многодневную битву с хозяевами шахт. Этот отряд горняков был лишь небольшой частью армии шахтеров, но они добились не только отмены предполагавшегося проекта «рационализации», но и повышения заработной платы. Число участвовавших в движении все возрастало, весной 1959 года уже 200 тысяч бастовавших требовали прекращения «рационализации» и повышения заработной платы. Однако с каждым месяцем горнякам все труднее и труднее становилось отстаивать свои позиции. В одном из шахтерских поселков близ Миикэ мы поинтересовались, каков месячный заработок шахтеров. Выяснилось, что средняя шахтерская семья (с тремя детьми) в Миикэ имеет месячный доход 10 тысяч иен. Составление бюджета такой семьи кажется мне непостижимой эквилибристикой. При наших весьма скромных потребностях мы тратили в Японии ежедневно на еду около тысячи иен. Как может свести концы с концами семья из пяти человек, пусть даже при самом экономном ведении хозяйства, на 10 тысяч иен?

В декабре 1959 года компания «Мицуи Косан», несмотря на сопротивление профсоюза угольщиков Миикэ, объявила о проведении нового этапа ее плана «рационализации». В черный список, вывешенный в шахтоуправлении, были включены самые активные рабочие, деятели профсоюза угольщиков и Всеяпонской федерации профсоюзов угольной промышленности. Всего увольнялось 1297 человек. Осуществить «рационализацию» подобным же методом предполагалось и на других шахтах.

В ответ на действия компании профсоюз Миикэ объявил всеобщую забастовку. Десять месяцев длилась тяжелая борьба. Правительство оказывало всевозможную поддержку компании Мицуи. На помощь ей были брошены огромные силы — свыше 15 тысяч полицейских, вооруженных бомбами со слезоточивыми газами, были стянуты морские части «сил самообороны». Однако запугать шахтеров не удалось. В конце марта 1960 года в Миикэ произошло настоящее сражение — ультраправые громили демократические организации, устроили налет на рабочие пикеты, в результате свыше двадцати человек были тяжело ранены. Наемные бандиты убили шахтера Киёси Кубо.

Страницы японских газет пестрели сообщениями о трагедии в Миикэ. «Поющие голоса»[9], откликающиеся на любое событие в жизни своего народа, исполняли перед тысячами слушателей песню о шахтере Кубо. Песня-марш, посвященная шахтерам Миикэ, звучала во всех уголках Японии:

Со всех концов в Миикэ приезжали шахтеры, рабочие, крестьяне, служащие. Приезжали для того, чтобы выразить борющимся свою поддержку, сочувствие, встать хотя бы на короткое время с ними в один строй. Свыше 500 тысяч человек с такой миссией солидарности побывали за это время в Миикэ.

В Миикэ шли письма, телеграммы со всех концов Японии, из многих стран мира. Был объявлен сбор средств для бастующих. В фонд помощи Миикэ было внесено 600 миллионов иен от Сохё, около 70 миллионов от крестьян и рыбаков Японии, 27 миллионов иен прислали трудящиеся других стран. Большую помощь оказали советские профсоюзы.

Немалую роль в борьбе шахтеров сыграла Тамбукё — организация жен шахтеров. Извечные пролетарские традиции, родившиеся еще во времена первых революций в европейских странах, традиции героических жен коммунаров, нашли отклик и в Миикэ. Шахтерские жены в одном ряду с мужчинами отбивали налеты бандитов, стояли в пикетах, готовили еду для бастующих.

В мае — июне, когда обстановка в стране все более накалялась в связи с обсуждением «договора безопасности» в парламенте, обострилось положение и в Миикэ. Шахтеры были вместе со всей Японией, требующей запрещения соглашения, ведущего к милитаризации. Два лозунга плыли рядом, качаясь над шахтерскими касками: «Поддержку борьбе Миикэ!», «Не допустим ратификации договора безопасности!».

В июле компания Мицуи, стремящаяся любым путем добиться возобновления работы на шахтах, обратилась к правительству за помощью.

В город Омута, центр угольного района на Кюсю, были стянуты полицейские силы. Одновременно на помощь бастующим прибыли делегаты различных демократических организаций страны — всего к середине июля в Миикэ приехало сто тысяч рабочих. У шахт проходил оборонительный рубеж — по одну сторону были нагромождены броневики, машины с боеприпасами, ящики со слезоточивыми бомбами, огромные белые полицейские мотоциклы — «отобаи» шеренгами перегораживали узкие улочки, по другую сторону стояли темные шеренги безоружных шахтеров. Над позициями противников с жужжанием и стрекотом фланировали вертолеты.

Правительство приложило все усилия, чтобы сорвать забастовку на шахтах Мицуи. И хотя шахтеры не сумели добиться полной победы, десять месяцев упорной борьбы не прошли даром для профсоюза шахтеров, для трудящихся всей Японии, они явились хорошей школой воспитания боевого классового духа, школой подготовки к новым боям.

В тех сражениях, которые сегодня ведут японские шахтеры, широко используются методы борьбы, найденные и проверенные во время длительной забастовки в Миикэ. Нам неоднократно случалось видеть, как в один и тот же день и час останавливались в городах разные предприятия и тысячи людей выходили на улицу. Не волны тайфуна, а «волны единых действий» — так назывались эти одновременные забастовки — захлестывали всю страну.

На лестницах министерства торговли и промышленности, куда нам однажды пришлось зайти, — молчаливая цепочка сидящих прямо на ступенях людей. К кабинету министра пробраться было немыслимо. Коридоры оказались заполненными все той же плотной цепью людей, вьющейся по лестницам всех этажей.

— Что здесь происходит? — спросили мы.

— Забастовка. Бастующие предъявили министру требования, подписанные тысячами людей. Забастовка в поддержку увольняемых шахтеров. Два дня вот так сидят на лестнице…

И министр два дня не мог выйти из кабинета.

Забастовки на несколько месяцев, дней, забастовка на сутки, на час-два в начале работы… Мало ли живого, действенного несет вихрь классового сражения — формы борьбы рождаются в самой борьбе.

И это тем более важно, что наступление на права шахтеров продолжается. Правительство сумело протащить в парламенте законопроекты об угольной промышленности. «Рационализация» на шахтах воплощается в жизнь. Увольняются не десятки, не сотни шахтеров — десятки тысяч! В декабре 1962 года в дни «волны единых действий» шахтеры выдвинули лозунг: «Не допустить увольнения 70 тысяч шахтеров!».

…Идут в Токио через всю страну молчаливые колонны шахтеров: шахтерские лампочки, белые повязки, стягивающие угольно-черные волосы, иероглифы на спинах — плакат обернут вокруг тела.

Где-то в Омута, Убэ и Тагава их товарищи спускаются в забои, чтобы, неделями не выходя из угольных штреков, бастовать вместе с теми, кто наверху начал сидячую забастовку.

…Идут шеренги в Токио. Идут, чтобы перед серым зданием в центре столицы начать голодную забастовку, идут, чтобы предъявить требования о запрещении «рационализации», о прекращении увольнения шахтеров, идут, чтобы их видела и поддержала вся страна.

«Борьба рабочего класса»… Что стоит за этими словами, мы почувствовали в разговоре с ребятами из Фукуока (о них я говорила раньше). Рассказывая о стычке шахтеров с полицией и штрейкбрехерами в Миикэ, один из них вытащил аккуратно сложенный лист серой бумаги. Это был очень беглый рисунок — молодой шахтер в азарте боя поднимает с земли кусок отливающего синевой каменного угля. Беспокойная скупая линия бежала по бумаге, очерчивая порыв молодого гибкого тела. Набросок был так выразителен, так жил отчаянной атмосферой схватки и вместе с тем был так знаком, что у меня невольно вырвалось:

— Кто это?

Ребята объяснили, что это рисунок их товарища, молодого художника-самоучки, участника боев в Миикэ, он сделал зарисовку под непосредственным впечатлением очередной стычки. Это эскиз. Потом он написал его углем на асфальте перед самым носом полиции, занявшей «линию обороны». С асфальта его, конечно, стерли, а вот эскиз они очень берегут.

И вдруг я поняла, почему этот рисунок казался мне таким знакомым. Конечно же, это был Шадр, живые контуры одной из лучших его работ — «Булыжник — оружие пролетариата».

Правда, при детальном рассмотрении обнаруживались и различия, но весь облик шахтера, рожденный как бы единым дыханием, по своему огромному душевному накалу словно повторял силу и темперамент молодого русского пролетария, защищающего в схватке свои классовые интересы.

Я спросила, знают ли они Шадра, слышали ли о нем.

— Садура? (в японском языке нет буквы «ш», а сочетание согласных читается, как сочетание слогов) — Садура? — задумчиво протянули оба сразу. — Нет, не слышали.

Знал ли их товарищ скульптуры Шадра, а может, вообще никогда не слышал о нем? Неизвестно. Но каков бы ни был замысел автора, как бы ни назвал он свою работу, несомненно, что рождена она была грохотом боев и в ней жило то же эхо революционных сражений, что и в грозном названии шадровского произведения «Булыжник — оружие пролетариата!»

Вероятно, это был один из тех случаев, которые подтверждают истину, что образы и идеи художнику дает сама жизнь, пафос же и трудности революционных сражений могут создавать похожие ситуации во всех концах мира!