По Японии

Не верьте путеводителям по Никко!

Есть на территории Тайюин и Тосёгу два запретных места. Это лестницы и ворота, ведущие к усыпальницам сёгунов. Гранитные ступени поднимаются к наглухо закрытым воротам с золотыми фамильными знаками. У сомкнутых створок в многовековом молчании застыли сфинксы со скорбно потупленными очами. За низкой гранитной изгородью виднеются чуть изогнутые крылышки одноярусной зеленоватой пагоды.

Сюда не спешат толпы паломников на поклонение к священным останкам сёгунов Токугава — со времени захоронения лишь несколько раз открывались ворота для верховного жреца синтоистской церкви. Бесчисленное множество экскурсантов, прибывающих в Никко, без благоговейного трепета проходит мимо коричневых ворот и замшелой гранитной изгороди. Истинный трепет восхищения приносится народному гению, сделавшему Никко не столько династийным памятником, сколько вдохновенной песней человеческого труда и таланта. Но есть одно здание в Никко, где страшный сёгун предстает в реальном человеческом облике. Это музей-сокровищница. Здесь хранятся личные вещи Иэясу Токугава — шлем, кольчуга и военные доспехи, выкованные из железа, приведенного в Японию иностранцами.

Маленький хрупкий Токугава едва ли выглядел грозным в этих одеяниях. Но, как известно, не обязательно иметь могучие плечи и грозный лик, чтобы вселять ужас в сердца людей. Государство, созданное этим тщедушным человеком, было поистине государством ужаса и страха, построенным по принципу сёгуна: «Народ должен ни жить, ни умирать».

Завещание Иэясу Токугава (оно лежит тут же под стеклом) — документ, ставший и законодательством, и идейным руководством для его потомков, начинается с ханжеской фразы: «Жизнь человека полна трудностей и невзгод, как долгая дорога для путника. Не надо спешить Если всегда думать о недостатках, будет одно недовольство. Надо уметь подавлять такое желание, вспоминая о более трудных временах».

Какая удобная философия! К тому же, вероятно, трудности существования крестьянина, весь надел которого, по японской пословице, был «с кошкин лоб», очень отличались от трудностей самого могущественного в Японии феодала, чьи богатства росли, как снежный ком. Миллионы крестьян, задыхаясь от нужды, катили этот ком, и скреплен он был крепче цемента драгоценными жемчужинами их слез и пота. Но рост богатства не умерял ненасытность династии, и своим потомкам сёгун завещал девиз: «Крестьянин что кунжутное семя — чем больше жмешь, тем больше выжмешь».

Потомки оказались ревностными исполнителями завещания. Крестьянина давил сёгунский чиновник, ростовщик, феодал, самурай, бонза, на одного крестьянина, по данным японских историков, приходилось около 1500 налогов — цифра внушительная. Длинный список налогов, унылый, как осенний день, и бесконечный, как нить паука, тянулся за крестьянином до последнего его дня. Строжайшие регламентации пронизывали всю жизнь, начиная от запрещения есть рис в непраздничные дни и кончая строго установленным цветом и покроем одежды. Но страшнее изнурительного труда и издевательств была система полицейского сыска, подозрительности и шпионажа. Каждая деревня была разбита на пятидворки — гонингуми. Цель такого деления — внедрить глубже систему слежки и доноса. На пятерых раскладывались налоги, на пятерых ложилась темная ночь недоверия друг к другу и обязанность следить за соседом: нарушит сосед регламентации — ты в ответе, сбежал — все 1500 его налогов раскладываются на оставшихся четырех. Недаром японский фольклор вполне определенно характеризует это время: «Пришла беда, полагайся на себя», «Рот лучше держать закрытым», «Когда говоришь в поле, помни, что и трава может подслушать».

Существование системы, созданной сёгуном, — один из уроков, которые преподносит история: сорняк, не будучи уничтоженным, не только живет, но и размножается, захватывая все новое пространство. Ядовитые семена токугавской системы, для которой характерно было попрание человеческого достоинства, через два с половиной столетия обрели в Японии новую благодатную почву. Кто скажет, что восстановление в годы второй мировой войны соседской общины — почти точного слепка токугавской пятидворки — не является показателем совпадения идеалов и целей правительств, хотя их разделяет несколько веков?

А порождение фанатичной военщины — «камикадзэ» и «кайтэны» — летчики-смертники, для которых не был предусмотрен обратный путь, и моряки, садившиеся в управляемые торпеды, чтобы взлететь на воздух вместе с кораблем неприятеля! Западные писатели, приезжавшие в Японию, испокон веков становились в тупик перед философией бусидо[14], освещающей жизненную практику самурайства. Именно они. возвращаясь в свои страны, возвели феодальный фанатизм в ранг национальной черты, провозгласив тезис: «Япония презирает боязнь смерти».

Смерть ради «Великой Японии», смерть за императора — это почетно. Почетно быть матерью воина, ставшего «камикадзэ». В годы второй мировой войны средневековый феодальный фанатизм, с необычайной утилитарностью поставленный на службу монополиям, держал в плену тысячи человеческих душ.

В путеводителях по Никко сказано, что в храме Тосёгу погребен дух Токугава.

Не верьте путеводителям! Дух Токугава и сегодня бродит по Японии, инспектируя многочисленные ряды своих наследников, тех, кто хочет восстановления атмосферы шовинизма и милитаризма, кому не дают спать идеи реваншизма, кому не стало уроком зловещее пламя атомной бомбы. И когда тысячи японцев демонстрируют свою решимость отстоять демократические нормы жизни, конституцию, запрещающую войну, право протестовать против превращения страны в атомный полигон, вы думаете, они говорят «нет!» только звездно-полосатому флагу? Не только. Это «нет!» и тени средневекового сёгуна, его последователям и наследникам в современной Японии.

Не верьте путеводителям по Никко!