Почему исповедуются короли

ГЛАВА 25

Положив руку на полотнище тяжелой шторы, Геро стояла у окна своей спальни и смотрела на падающий с небес снег.

– Мне следует извиниться перед бедным доктором, – заговорила она, когда муж встал у нее за спиной.

– Ты действительно швырнула в него таз?

– Хм. Безобразный поступок, да?

Себастьян обнял жену и привлек спиной к себе. Она пахла шелком, лавандой и собой, и на мгновение его охватил такой прилив чувств, что пришлось крепко зажмурить глаза.

– Пожалуй. Но тем не менее вполне объяснимый. Этот доктор – напыщенный, педантичный осел.

Геро покачала головой.

– Может, и осел, но у него благие намерения. Он искренне верит в свои предписания.

Когда муж промолчал, она добавила:

– Я так понимаю, Крофт сообщил тебе, что ребенок, скорее всего, лежит неправильно?

– По его же словам, ребенок еще может повернуться.

– Может.

Себастьян положил ладони на выпуклость ее живота, надеясь, что Геро не заметит, как нетверды его руки.

– Нам нужно подыскать другого акушера – и желательно не идиота.

– Они все идиоты. – Геро прислонила голову к его плечу, и ее губы изогнулись в странной улыбке. – Если хочешь знать мое мнение, неправильное предлежание ребенка – вот настоящая причина, по которой Крофт умыл руки. Он попросту боится.

«А кто в здравом уме не побоялся бы принимать тяжелые роды у дочери лорда Джарвиса?» – подумал Себастьян, но вслух не произнес.

– Как насчет Гибсона? – предложила Геро.

– Пол – хирург, а не врач общей практики и не акушер, – напомнил Себастьян.

– Думаешь, для меня это имеет значение? Ты не хуже меня знаешь, что ему уже случалось принимать роды. Во всяком случае, он наверняка может кого-то порекомендовать.

– Увы, по-моему, он разделяет твое нелестное мнение о представителях этой профессии. Но я спрошу.

Себастьян замолчал. В его голове теснились мысли о тех младенцах, которых потеряла мать Геро. «Из-за чего? – задавался он вопросом. – Тоже неправильное предлежание? Или причина совершенно иная? Какое-то отклонение у самой леди Джарвис, едва не стоившее ей жизни?»

– Догадываюсь, о чем ты думаешь, – обронила Геро. – Но я не моя мать.

Она повернулась в объятьях мужа, накрыла ладонью его щеку и поцеловала в губы.

– Все будет хорошо.

Он пропустил сквозь пальцы ее волосы, обхватил затылок и привлек ближе, обводя взглядом очертания щек, нежный изгиб губ. Ему хотелось признаться, как он страшится потерять ее, как не мыслит без нее дальнейшей жизни. И все же он ничего не сказал, даже не прошептал три простых слова: «Я люблю тебя». Произнести их сейчас означало бы допустить возможность, что она может умереть. Поэтому он смолчал.

Геро оказалась храбрее.

– Я не собираюсь умирать.

Себастьян приклонился к ее лбу. Но снова ничего не сказал, ведь она не хуже него понимала, что человек не волен выбирать час собственной смерти.

* * * * * * * *

Пока Себастьян добирался на Тауэр-Хилл, снег посыпал быстро и густо, крупными хлопьями, которые обжигали лицо и стремительно укрывали город белой пеленой.

– Господи Боже, Девлин, – охнул Гибсон, когда приятель ввалился к нему в дом, оббивая снег с сапог. – Зачем тебя понесло на улицу в такую погоду?

Себастьян высвободился из мокрого пальто.

– Мне срочно нужно имя хорошего акушера, Пол.

Гибсон запнулся на полпути к своей крохотной гостиной и с изумлением оглянулся:

– Я думал, леди Девлин наблюдает достопочтенный Ричард Крофт.

– Он от нее отказался. Будто бы потому, что моя супруга не самая кроткая и послушная пациентка. С этим не поспоришь, но, если говорить начистоту, полагаю, Крофт попросту боится Джарвиса. Ребенок лежит неправильно, Пол.

– Я бы пока не особо волновался – срок ведь еще небольшой. Младенец должен появиться на свет в апреле. Он повернется поближе к родам.

Себастьян открыто встретил взгляд друга.

– Боюсь, срок был несколько преуменьшен, чтобы успокоить языки великосветских сплетников. До родов неделя-две.

– Ох. – Выражение лица Гибсона подтвердило все худшие опасения, даже с избытком. – Матерь Божья, – негромко добавил он и отвернулся, чтобы налить два стакана бургундского.

– Все так плохо? – спросил Себастьян, не сводя с него глаз.

Гибсон протянул ему вино.

– Иногда ребенок поворачивается чуть ли не в последнюю минуту.

– Имя знающего акушера, Пол. Мне оно необходимо. И срочно.

Гибсон смахнул со лба упавшую прядь волос. Себастьян наконец заметил, что друг не только побрился, но и повязал чистый галстук и явно заставил миссис Федерико выгладить ему рубашку.

– Дай мне немного подумать. Я завтра поспрашиваю.

Опускаясь в одно из потертых кожаных кресел возле камина, Себастьян обратил внимание, что кто-то поднял газеты, обычно валявшиеся на полу. Он окинул взглядом недавно вытертую от пыли каминную полку, свежие свечи в подсвечниках.

– Как твоя пациентка?

– Можете спросить меня лично, – произнесла Александри Соваж, показываясь в дверях.

Она выглядела почти такой же, какой он запомнил ее три года назад: то же буйное облако волос цвета заката, те же неожиданно темные карие глаза. Но вдали от жаркого солнца Испании ее кожа стала светлее, а сама она похудела, и резче выступившие скулы придавали ей обманчиво хрупкий вид.

– Господи Боже, зачем же вы встали? – воскликнул Гибсон, направляя нетвердые шаги раненой к ближайшему креслу.

На ней было все то же поношенное платье, что и в ночь нападения, и, судя по всему, она только что сумела одеться без посторонней помощи.

– Я услышала ваш разговор, – ответила она, со слабым, поспешно подавленным вздохом усаживаясь напротив Себастьяна.

Напряженные складки вокруг рта подсказывали, как нелегко ей было подняться.

– Не похоже, чтобы вам можно было покидать постель.

– Ей и нельзя, – подтвердил Гибсон.

Александри встретилась глазами с Себастьяном. В ее взгляде он уловил тлеющую враждебность и что-то вроде настороженности загнанной в угол лисицы.

– Что вы можете рассказать о той ночи, когда убили Дамиона Пельтана?

Француженка приложила ладонь ко лбу, словно даже попытка собраться с мыслями вызывала у нее новый приступ боли.

– Боюсь, я не так много помню.

– Можете назвать имя человека, сопровождавшего вас в «Герб Гиффорда»?

Опустив руку, она недоуменно нахмурилась:

– Какого человека? О чем вы? Я ходила туда одна, точно это знаю.

Друзья переглянулись.

– По утверждению некоего Митта Пебблза, женщина под вуалью и неизвестный мужчина спрашивали Пельтана около девяти вечера в день его смерти. Доктор поговорил с ними на улице, затем захватил пальто и ушел.

– Мне ничего не известно об этих людях, – покачала головой Александри. – Дамион не упоминал о них. Когда я подошла к гостинице, он один стоял на тротуаре и смотрел на звезды. Я спросила, чем это он занимается – той ночью было ужасно холодно. А он ответил, что просто… размышляет.

Себастьян пытливо всмотрелся в бледное, сдержанное лицо. Но если француженка и лгала, то ничем не обнаруживала этого.

– А дальше?

– Я попросила его сходить со мной к больной дочери Клер Бизетт. Дамион поднялся в номер за пальто, затем мы остановили фиакр. Мы предупредили извозчика, куда направляемся, но возле Тауэра он отказался углубляться в трущобы и высадил нас, так что пришлось проделать оставшийся путь до «Двора висельника» пешком. А потом… – она пожала плечами. – Я знаю, что мы осматривали Сесиль, но почти не помню этого. А дальше и вовсе ничего.

Она удерживала взгляд Себастьяна, словно бросая вызов, словно провоцируя не верить ей, и он подумал: «Почему? Зачем бы ей утаивать сведения, могущие вывести на тех, кто пытался ее убить?»

– Я слышала ваш разговор, – повторила Александри. – Насчет вашей жены.

– И что насчет моей жены?

– Существует способ повернуть младенца в утробе, который состоит в надавливании руками на живот, чтобы извне воздействовать на плод. Но это необходимо сделать в ближайшее время. Если промедлить, дело значительно осложнится.

– Звучит довольно опасно.

– Нет, если знать, что делаешь.

– Такое возможно? – покосился Себастьян на Гибсона.

Тот пожал плечами.

– Я слышал рассказы о подобной манипуляции. Но за их правдивость ручаться не берусь. Мне не доводилось говорить ни с кем, кто бы сам проделывал такое.

– Я проделывала, – подалась вперед Александри Соваж. – Это не всегда срабатывает. Но вы должны позволить мне хотя бы попытаться. Если ребенок не повернется до наступления срока… – ее голос прервался, и в душе Себастьяна вновь разверзлась зияющая бездна страха.

– Нет, – отрезал он.

Она откинулась в кресле, сжимая потертые кожаные подлокотники.

– Что вы себе вообразили? Будто я намеренно наврежу невинному младенцу и женщине, которой ни разу в жизни не видела? Просто чтобы свести с вами счеты?

– Именно.

С побледневшим лицом и дрожащими от усилия руками француженка поднялась на ноги.

– Ваш друг – глупец, – бросила она Гибсону и вышла из комнаты, сопровождаемая его изумленным взглядом.

– Ты не говорил мне, что ей стало лучше, – вставил Себастьян.

– Ей не лучше. Жар спал, но я не шутил, когда сказал, что ей нельзя вставать с постели. – Гибсон перевел взгляд обратно на лицо друга. – Не желаешь объяснить, что, черт подери, все это значит?

– То есть Александри ничего тебе не сообщила?

– Нет.

Себастьян допил вино и поднялся налить себе еще стакан.

– Помнишь, я говорил, что встречал эту женщину раньше, в Португалии?

– Помню.

– Я выполнял поручение полковника Синклера Олифанта, когда меня захватил в плен отряд французских кавалеристов. Она была с ними. Точнее, с любовником, неким лейтенантом Тиссо. При побеге я убил его.

Это была не вся история – далеко не вся. Но к тому времени, когда она произошла, искалеченный Гибсон уже вернулся в Лондон, и Себастьян предпочел не посвящать друга в ужасные подробности.

– Думаешь, она затаила на тебя злобу?

Себастьян оглянулся. Ветер швырял в окно снег и словно бы доносил слабый шепот давно минувшего прошлого.

– А ты как считаешь?

Гибсон направился подбросить в огонь угля, а затем так и остался стоять у камина, опираясь рукой об полку и всматриваясь в языки пламени.

Через некоторое время Себастьян снова заговорил:

– Я тут кое-что узнал, может, существенное, а может, и нет. Отец Дамиона Пельтана был одним из врачей, выполнявших вскрытие тела маленького дофина, когда тот умер в тюрьме Тампль. И лечил мальчика перед самой кончиной.

– Ты серьезно? – повернувшись, уставился на друга Гибсон.

– Граф Прованский лично подтвердил данный факт.

– Мне это не нравится.

– Мне тоже. Особенно если учесть, что Пельтана убили в годовщину казни Людовика XVI.

Гибсон оттолкнулся от камина.

– Много ли тебе известно о смерти последнего дофина?

– Сомневаюсь, что хоть кому-то многое известно о тех временах. Но есть один французский аристократ, близкий к графу Прованскому, – Амброз Лашапель. Мне кажется, он куда осведомленнее, нежели делает вид. По самому широкому кругу вопросов.

– Думаешь, тебе удастся его разговорить?

Допив вино, Себастьян отставил в сторону стакан.

– Не знаю. Однако намерен попытаться.