Почему исповедуются короли

ГЛАВА 58

Суббота, 30 января

Младенец-то повернулся, но Геро все равно промучилась всю ночь и половину следующего дня. Поначалу Себастьян помогал ей ходить взад-вперед перед камином; шторм на улице пушечно бил в стену порывами ветра и обстреливал окна дождем. Затем, когда приступы боли стали такими сильными и частыми, что жена больше не могла держаться на ногах и легла, он сидел рядом. Геро отчаянно вцеплялась в его руку. Если бы он мог забрать ее боль, то так бы и поступил. Спустя несколько часов он уже думал, что если бы ценой своей жизни мог прекратить эту бесконечную, жестокую агонию, то и на это согласился бы.

А младенец все не хотел рождаться.

– Матерь Божия, почему вы ничего не делаете? – накинулся Себастьян на Алекси Соваж ближе к полудню.

Гибсон настоял на том, чтобы целиком довериться французской докторессе, заявив, что за один лишь последний год она приняла больше родов, чем он за всю свою врачебную карьеру. Но по мере того как часы тянулись и тянулись, а взмокшая Геро, подавляя стоны, продолжала страдать, Себастьян все сильнее сомневался в здравомыслии своего друга.

Француженка глянула на него, ее осунувшееся лицо покраснело.

– Ваш сын появится на свет, когда будет к тому готов, милорд.

– У первенцев есть привычка затягивать роды, – негромко добавил Гибсон.

«Насколько затягивать?» – чуть не закричал Себастьян. Но каким-то образом сумел проглотить вопль и изобразить видимость спокойствия над леденящим, душераздирающим ужасом.

Порой до него доносились голоса Гендона, Джарвиса и леди Джарвис – они, не смыкая глаз, коротали время ожидания этажом ниже. Клер Бизетт принесла закуски, которые Гибсон и Алекси с аппетитом стали поглощать, что Себастьян нашел отвратительным. И вот, когда стало казаться, что Геро уже больше не выдержит, Алекси сказала:

– На подходе.

Себастьян не смог на это смотреть. И поэтому смотрел в лицо Геро. Теперь он уверился, что любой из превозносящих силу, выносливость и храбрость мужского пола просто никогда не видел, как женщина рожает.

– Вы справились, миледи, – воскликнула Алекси охрипшим, взволнованным голосом.

Геро снова схватила Себастьяна за руку, глубоко вонзив пальцы, она дрожала всем телом от усталости и облегчения.

– Все хорошо? Пожалуйста, скажите мне, что все хорошо.

Ей ответил громкий крик, из-за которого глаза Себастьяна наполнились слезами, так что он спрятал лицо в потном клубке волос Геро.

– У вас прекрасный сын, – сообщила Алекси, поднимая брыкающегося, вопящего младенца, измазанного неприглядной смесью крови и чего-то воскообразного.

С невнятным возгласом Геро протянула руки, чтобы взять сына.

Она долго-долго улыбалась над своим голосящим новорожденным, лицо ее исполнилось нежности. Такого выражения Себастьян никогда прежде у жены не видел. Затем она подняла глаза, и, встретившись с нею взглядом, он задохнулся от любви.

– Говорила же я тебе, что это будет мальчик, – прошептала Геро. – Может, следующей получится твоя девочка.

От одной лишь мысли о том, чтобы снова подвергнуть жену такому испытанию, его ноги внезапно обмякли, и Себастьяну пришлось сесть.

– А имя вы уже придумали? – спросила Алекси.

– Саймон, – сказала Геро. После многомесячных споров супруги сошлись на том, что она будет называть мальчиков, а Себастьян подберет имена для девочек. – Саймон Алистер Сен-Сир.

Она придвинула младенца поближе к мужу, чтобы тот хорошенько рассмотрел своего сына. Густые темных волосики прилипли к голове, глаза были зажмурены, красное личико кривилось от плача.

– Какого цвета у него глаза? – поинтересовался Гибсон.

– Пока не знаю, – отозвалась Геро. – Он так надсаживается, что не видно.

И тут, словно почувствовав сосредоточенное на нем внимание, Саймон Сен-Сир прерывисто вдохнул, перестал вопить и взглянул на мир.

– Господи, помилуй, – прошептал Гибсон.

Глаза были желтыми.

* * * * * * * *

Вторник, 2 февраля

День выдался серым и ветреным, низкие облака грозили дождем.

Пол Гибсон стоял рядом с могилой Дамиона Пельтана. В мягкой, совсем недавно насыпанной земле была вырыта небольшая яма. Алекси застыла бок о бок, держа деревянный ящичек с сердцем брата. Ветер трепал ее волосы и хлопал черными юбками траурного платья. Лицо было бледным, но спокойным, непокрытая голова высоко поднята. Подумав, что она, возможно, про себя молится, Гибсон осознал, что даже не знает, верит ли она в Бога и ищет ли утешения в своей религии.

Прошлой ночью, когда они лежали в объятиях друг друга, он спросил, действительно ли она уверена, что Дамион Пельтан был сыном ее отца, а не пропавшим дофином, спасенным из Тампля. Алекси молча на него посмотрела, а потом ее взгляд переместился куда-то далеко-далеко. Покачав головой, она выдохнула: «Нет».

Наверное, они никогда не узнают правды. Некоторые вопросы не предполагают ответов. Вот выяснит ли кто-нибудь или хотя бы попытается выяснить, сколько миллионов людей убито в этой бесконечной войне, бушующей по всей Европе? Некоторые погибли, исполнясь странной альтруистической гордыни, более известной как патриотизм. Другие сложили головы во имя Бога, либо стяжая славу, либо гонясь за деньгами на выпивку и шлюх. Третьи же полегли, ведомые долгом – не то недопонятым, не то понятым превратно. Но большинство лишились жизни, просто оказавшись в неправильном месте или бездумно делая то, что им велели.

Гибсон не сомневался, что самонадеянные индивиды с чрезмерными амбициями и ненасытной жадностью всегда будут убеждать или принуждать других людей за них умирать.

Он смотрел, как Алекси опустила деревянный ящичек с сердцем Дамиона Пельтана в вырытую яму, захватила горсть земли из кучи и ссыпала на крышку, пропуская сквозь пальцы.

По кивку Гибсона кладбищенский сторож взялся за лопату и принялся забрасывать яму; ящичек скрылся из глаз.

«Разве важно, чье сердце здесь теперь похоронено: некоронованного короля или сына простого врача?» – спросил себя Гибсон. Он знал, что это один из тех вопросов, из-за которых велись войны и одни люди погибали, а другие – вроде него – еле тащили по жизни свои изувеченные тела.

Они стояли бок о бок, пока последняя лопата земли не легла на могилу и сторож не ушел. Они все стояли, и наконец ее рука двинулась, ища его руку. Их взгляды встретились, а когда ветер разметал ее волосы, губы Алекси изогнулись в дрожащей улыбке.