Почему исповедуются короли

ГЛАВА 46

Уже давно Себастьян пришел к заключению, что сумасшедшие бывают двух разновидностей. Заведения вроде Бедлама заполняли те, кого общество признавало безумцами: мужчины и женщины, слышащие потусторонние голоса, или мечущиеся между воодушевлением и отчаянием, или же настолько измученные жизненными превратностями наряду со своими внутренними демонами, что абсолютно отстранились от мира. Многих из них душевный недуг мог толкнуть на убийство. Но они крайне редко выходили сухими из воды.

Гораздо более опасными, по мнению Себастьяна, являлись люди вроде Самсона Баллока: они адекватно воспринимали реальность и казались вполне разумными, но их мысли были умопомрачительно жестоки и всецело сосредоточены на собственных интересах. Легко приходя в ярость и никогда не прощая самых незначительных обид или дерзостей – даже воображаемых, – эти индивиды перли по жизни с полным пренебрежением к нуждам и желаниям окружающих.

Но иногда Себастьян задавался вопросом, а не ошибочно ли причислять «баллокоподобных» к сумасшедшим. Возможно, им недостает не здравого ума, а какой-то части того, что, как принято думать, делает человека человеком. Впрочем, Себастьяну случалось видеть, как собаки и лошади проявляли любовь и сострадание, к чему как раз и были неспособны бесчеловечные люди. Лишенные совести и добросердечия, они рассматривали всех прочих не как собратьев, а как цели или возможности. Не все «недочеловеки» отличались склонностью к насилию. Но решившись на убийство, они не чувствовали за собой вины, убежденные, что их жертвы либо сами навлекли на себя смерть, либо слишком ничтожны, чтобы их щадить.

Ради извращенной мести женщине, которую считал ответственной за смерть своего брата, Баллок мог легко убить и брата Алекси Соваж, и ее старенькую верную служанку. Из той же мести не погнушался бы вырезать сердце жертвы. Правда, пока ничто не доказывало, что Баллок знал о родстве между молодым французским врачом и ненавистной докторессой, но он мог как-то обнаружить их истинные отношения, пока следил за Алекси. И все же…

Зачем бы Баллоку убивать и калечить еще и полковника Андре Фуше… или покушаться на Амброза Лашапеля? Ведь мебельщик не имел касательства ни к Бурбонам, ни к мирным переговорам… А вот связь между Лашапелем и французской делегацией, хоть косвенная, но прослеживалась.

Продолжая раздумывать, Себастьян зашагал к «Гербу Гиффорда».

* * * * * * * *

Месье Армон Вондрей кормил уток у пруда в Сент-Джеймсском парке, когда Себастьян подошел к нему и спросил:

– Вчера вечером произошло еще одно убийство. Неподалеку отсюда, на Бердкейдж-уолк. Вам об этом известно?

Француз рассыпал горсть хлебных крошек, казалось, его внимание целиком сосредоточилось на утках, с кряканьем толкающихся вокруг кормильца.

– Согласно тому, что я слышал, напали на одну из молли, которые там часто прогуливаются. Как это может меня касаться?

– Не знаю. Именно это я и пытаюсь выяснить.

– По-моему, вы видите связи там, где их нет.

– Я так не думаю.

Слегка усмехнувшись, француз разбросал еще горсть крошек.

Себастьян сказал:

– До меня дошли весьма интересные слухи. Мне говорили, что Дамион Пельтан уличил вас в двойной игре, что вы лишь притворяетесь, будто служите интересам Франции, а на самом деле сотрудничаете с лордом Джарвисом, стремясь завести в тупик мирные переговоры.

Вондрей выпятил грудь и нахмурил косматые темные брови, превосходно изображая возмущение.

– Полный абсурд! Зачем бы мне так делать?

– По самой обычной причине – за материальное вознаграждение. А еще из мести. Ведь в прошлом вами пренебрегали, верно? Кроме того открывается возможность получить престижную должность после реставрации Бурбонов, хотя вряд ли вы на это рассчитываете. Вы же наверняка осведомлены, сколь язвительно отзывается о вас Мария-Тереза.

Быстро и сердито Вондрей расшвырял оставшиеся хлебные крошки.

– На что вы, собственно, намекаете? По-вашему, я убил Дамиона Пельтана, поскольку он обнаружил, что я английский агент влияния? А Андре Фуше? С ним я покончил по той же причине, так? Но зачем мне забирать сердце одного и глаза другого? В качестве мрачных напоминаний об их верности долгу? – Француз махнул перед собой рукой, словно отгоняя приставучую муху. – Ба! Это нелепо!

Себастьян изучающее рассматривал покрасневшее лицо дипломата, его выпяченную челюсть. Да, Армон Вондрей, пожалуй, мог убить двух своих коллег, если б счел это необходимым, чтобы защитить себя. Но Себастьяна не отпускало ощущение, что он чего-то не замечает в происходящем или как минимум недооценивает.

– Дамион Пельтан когда-нибудь рассказывал вам о своем отце? К примеру, как тот посещал тюрьму Тампль летом 1795 года?

Разинувший рот француз выглядел по-настоящему пораженным, он сглотнул, прежде чем ответить.

– Что?

– Отца Дамиона, доктора Филиппа-Жана Пельтана, вызывали в Тампль по крайней мере дважды. Летом 1795 года. Он лечил там маленького дофина перед самой его смертью, а возможно, видел и Марию-Терезу. Дамион Пельтан вам об этом ничего не рассказывал?

– Нет. Но… Неужели вы думаете, что столь давние события могут иметь что-то общее с нынешними убийствами здесь, в Лондоне?

– Я не знаю. Пельтан много времени проводил с полковником Фуше?

Вондрей нахмурился.

– Довольно много. По вечерам они сидели вместе и пили коньяк. Разговаривали.

– О чем разговаривали?

– О службе Фуше в армии. О женщинах. О надеждах на будущее… – Вондрей пожал плечами. – О чем говорят молодые мужчины под коньяк? Я никогда к ним особо не прислушивался.

– Значит, полковнику Пельтан мог рассказать, что его отец пользовал сирот в Тампле?

– Да, не исключено. Но… что вы предполагаете?

Себастьян смотрел, как утки с удовлетворенным кряканьем уковыливали по мокрой траве, их лукообразные тела смешно покачивались из стороны в сторону. Что же он предполагает? Что Марию-Терезу ​​жестоко изнасиловали в Тампле ее тюремщики? Что она забеременела или была сильно ранена, и к ней вызвали врача? А сейчас возможность огласки того, что на самом деле творилось в Тампле, настолько ее ужаснула, что принцесса отправила своих приспешников убивать и снова убивать, лишь бы утаить правду? Несомненно, она прикажет убить сколько угодно человек, если сочтет это необходимым для защиты того, что воображает честью своей священной семьи. Но достаточно ли Мария-Тереза безумна, чтобы распорядиться вырезать сердце первой жертве и вырвать глаза второй?

Не факт.

Не дождавшись ответа, Вондрей сказал:

– Так вы предполагаете, что нынешние убийства каким-то образом связаны со смертью дофина? Но… это безумие!

Себастьян встретил взгляд француза и не отпускал.

– Вырезать человеку сердце – это и есть безумие.