Почему исповедуются короли

ГЛАВА 49

Выйдя из особняка тетушки Генриетты, Себастьян покинул Мейфэр и провел следующие несколько часов в округе Святой Екатерины, опрашивая жителей Кошачьего Лаза и «Двора висельника». Он разрабатывал версию, которой для правдоподобия не хватало слишком многих деталей, и временами казалось, что она строится скорее на предрассудках и предубеждениях самого Себастьяна, нежели на чем-то более основательном.

Наконец он отыскал полуслепого, пропитанного джином отставного солдата, который заявил, что видел двух незнакомых мужчин возле «Двора висельника» той ночью, когда убили Пельтана. Но описал незнакомцев весьма расплывчато, и притом уверял, что они держались наособицу друг от друга. А еще солдат побожился, что, покажись там женщина, он бы ее заприметил и нипочем не забыл.

Во власти сомнений Себастьян стоял на Лондонском мосту, облокотясь на каменный парапет и глядя на холодные туманные воды внизу, когда к нему подошел Амброз Лашапель.

– Вас трудно отыскать, – сказал француз.

Себастьян перевел на него взгляд.

– Я не знал, что вы меня разыскиваете.

Сегодня придворный щеголял в отполированных гессенских сапогах, замшевых бриджах и в элегантном пальто записного денди. Лишь мягкие локоны, выглядывавшие из-под полей его шляпы, напоминали о Серене Фокс.

– Прошлой ночью вы уверяли, что не знаете, кто может хотеть вас убить. Натолкнулись на мысль? – спросил Себастьян.

– По правде, это ваша супруга натолкнула меня на мысль.

– Леди Девлин?

Заложив руки в перчатках за спину, Лашапель постоял, рассматривая лес мачт на реке. Наконец он произнес:

– Мадам Соваж рассказывала вам о детстве своего брата?

– Про то, как они росли в Париже?

– Нет, еще раньше.

Себастьян всмотрелся в изысканное тонкокостное лицо придворного.

– А было какое-то «раньше»?

Француз кивнул, словно Себастьян подтвердил то, что он уже знал или по крайней мере подозревал.

– До лета 1795 года у Филиппа-Жана Пельтана был только один ребенок – девочка по имени Александри. Но однажды в начале июня он привел в свой дом на Иль-де-ла-Сите маленького мальчика. По словам доктора, то был его сын, родившийся десять лет назад, – дитя любви. Филипп-Жан объяснил любопытным соседям, что мальчик и его мать попали в тюрьму во время Террора. Мать умерла, вот Пельтан и взял своего сына домой, чтобы дать ему достойное воспитание.

– Так вы говорите, что Дамион был тем самым мальчиком?

– Именно. Само собой разумеется, пошли разные слухи. Филипп-Жан не первый год вдовствовал. Так почему молчал о своем сыне? Мало того, белокурый ребенок был совсем не похож на черноволосого кареглазого доктора.

Холодный порыв ветра взвихрил туман у лица Себастьяна. Воздух пах рекой, мокрыми камнями моста и дымом от сотен тысяч угольных каминов, невидимо теплящихся в затопленном хмарью городе.

– К чему вы клоните? По-вашему, Филипп-Жан Пельтан участвовал в интриге, в результате которой дофина спасли, подменив мертвым или умирающим ребенком? И Дамион был вовсе не сыном доктора, а пропавшим дофином Франции? Вы это серьезно?

– Не поймите меня превратно, я же не говорю, что сам в это верю. Но кто-то другой мог счесть такой сюжет вполне вероятным.

Иногда обрывок сведений подобен одинокой свече, зажженной в темной пустой комнате и горящей ярко, но бесполезно. А порой свет истины придает смысл прежде необъяснимому или озаряет незамеченные детали. Себастьян сказал:

– Так вот почему и граф Прованский, и Мария-Тереза вопреки своим обыкновениям обращались за консультацией к Дамиону Пельтану. Дело совсем не в здоровье – они хотели своими глазами посмотреть, похож ли он на погибшего принца. И к какому выводу они пришли?

Француз пожал плечами.

– По моему опыту, принявшись искать сходство, люди, как правило, его находят – независимо от того, существует оно или нет. После стольких лет откуда взяться уверенности?

Себастьян вспомнил тело, которое видел лежащим у Гибсона на столе для вскрытий, вспомнил высокий покатый лоб и выдающийся нос, совсем как у Марии-Терезы или у тысяч других людей. Да, если бы граф Прованский или Мария-Тереза пожелали отыскать сходство, они бы его нашли. Себастьян спросил:

– Но откуда Бурбоны могли узнать подробности детства Дамиона Пельтана?

– Думаете, у нас нет связей в Париже?

– Не сомневаюсь, что есть, хотя хорошо помню, как ваш патрон пытался мне внушить, будто эти «связи» почему-то не сообщили ему о цели визита Армона Вондрея в Лондон.

Лашапель в ответ лишь слегка улыбнулся и пожал плечами.

Из тумана доносился плеск весел лодочников. Себастьян подозревал, что из выявленных мотивов убийства удержание позиций на лесенке престолонаследия следует поставить во главу списка, даже когда вожделенный престол временно занят корсиканским узурпатором. Появление «пропавшего дофина» свело бы на нет все притязания нынешних претендентов на французскую корону и лишило бы Марию-Терезу шанса когда-нибудь стать королевой.

– Конечно, – добавил Лашапель, – нет никаких убедительных доказательств ни за ни против.

– Насколько вам известно.

– Насколько мне известно, – легко согласился француз. – Однако, учитывая, сколь высоки ставки, даже простого предположения хватило бы, чтобы жизнь Пельтана подверглась опасности.

Придворный перевел взгляд на причал у подножия моста, где река вспенивалась и закручивалась в смертоносном водовороте. Будь в Лондоне граф д’Артуа, его бы Себастьян и заподозрил прежде всего, поскольку жестокость и порочность младшего из трех братьев Бурбонов равнялись лишь его же тщеславию и эгоистичности. Но Артуа находился далеко отсюда, в Шотландии. Если же в дело замешан прикованный к инвалидной коляске некоронованный король, тогда не понятно, почему Лашапель считает именно себя целью нападения на Бердкейдж-уолк.

Себастьян сказал:

– К чему тогда покушаться на вас? Я готов допустить, что полковника Фуше убили и искалечили в надежде напугать Вондрея, чтобы тот прекратил мирные переговоры. Но вас-то зачем убивать?

– Возможно, из-за того, что я знаю или подозреваю.

– Кстати, мне рассказывали, что у леди Жизель во время Террора родился младенец, который не выжил. А отчего он умер?

Лашапель встретился взглядом с Себастьяном. Французу довелось стать свидетелем проявлений дичайшего варварства, и он наверняка не питал иллюзий в отношении своих соплеменников и глубин греховности, в которую они впали. И все же в его глазах промелькнул ужас, бессознательно возникающий у человека при столкновении с бездушной жестокостью, граничащей с безумием.

– Она его задушила.