Под белым орлом

XIII

В то время как жители и гости Могилёва сладко спали, набирая сил для празднеств следующего дня, в которых одни участвовали как зрители, другие как действующие лица, Тадеуш Костюшко и Людовика Сосновская ехали всё дальше по большой дороге в ночной тиши. Они редко обменивались словами и пустили коней полным ходом, чтобы прежде всего выиграть наибольшее расстояние и этим затруднить преследование.

Игнатий Потоцкий сказал Костюшке, что он может рассчитывать по крайней мере на два часа, пока заметят исчезновение Людовики, и что ночью ещё пройдёт несколько часов, прежде чем устроят действительно преследование беглецов.

Этим руководствовался Костюшко, составляя план бегства. Он хотел сначала ехать по прямой дороге к югу, чтобы как можно скорее дальше уехать от Могилёва, потом пробраться лесами в Краков, чтобы добраться до укромного места в лесах Радзивилла, или же, если это не удастся, направиться в Тешен или Ольмюц и там переехать австрийскую границу.

При нем был правильный паспорт для того, чтобы удовлетворить чиновников, а если бы ему грозила опасность, то он мог бы незаметно перейти границу, пользуясь лесистыми ущельями и обрывами Карпатов, которые часто и успешно выручают контрабандистов.

Положим, эта дорога была гораздо дальше и труднее той, которая вела к прусской границе, но именно поэтому-то Костюшко и выбрал её, рассчитывая, что преследователи прежде всего направятся по кратчайшему и по-видимому более удобному для бегства пути.

Они пересекли маленькую речку Друть и доехали до Березины, волны которой через тридцать лет стали роковыми для наполеоновской армии и доставили этой, до сих пор неизвестной реке страшную незабвенную известность во всемирной истории.

Хотя в весеннее время Березина не представляла столько страхов и опасностей, как во время зимнего ледохода и вьюги, но всё же её течение было достаточно быстро, чтобы внушать осторожность. Костюшко отлично знал всю эту местность и всё же потребовалось довольно много времени, пока он нашёл брод, по которому мог спокойно перебраться на другой берег.

Когда река была за их спиной, то он перегнулся на своей лошади, крепко заключил Людовику в свои объятья и, глубоко вздохнув, воскликнул:

— Теперь мы спасены, если Небо будет к нам милостиво; теперь мы можем спокойно продолжать свой путь; в этом направлении нас искать не будут!

Графиня, дрожа, оглянулась, как бы боясь увидать в холодном свете едва занимавшейся утренней зари преследующую их погоню.

— О, мой любимый друг, — сказала она, — не будем доверяться счастью, будем всё-таки спешить вперёд! Я не буду спокойна до тех пор, пока мы не переступим границы этой несчастной страны, которая является моей родиной, любимой мною всей душой, и которая теперь грозит мне злейшей, чем смерть, бедою.

Она хотела опять погнать лошадь, но Костюшко остановил её, сказав:

— Успокойся, дорогая, доверься мне! Я серьёзно уверен, что нам здесь уже больше нечего бояться, да к тому же невозможно продолжать путь с прежней быстротой. Пока мы не переедем через границу, мы не можем найти других лошадей, а потому должны беречь силы своих коней, которые уже сильно утомлены; если они падут, мы погибнем безвозвратно.

Людовика вздохнула. Она сознавала правильность этого замечания, и всё-таки это промедление приводило её в ужас и отчаяние; она часто боязливо озиралась, но на далеко видимой дороге не показывалось ничего подозрительного; всё кругом молчало; вся местность, одетая весеннею зеленью, была залита первыми лучами восходящего из-за горизонта солнца; всё казалось счастливым и мирным; нельзя было бы найти лучшее утро для весёлой прогулки.

Костюшко взял руку любимой девушки, которая, как ему казалось, уже была безвозвратно потеряна для него, и стал горячо и искренне говорить ей о своей любви, о счастливых надеждах, наполнявших его сердце. Он высказал ей свою твёрдую уверенность в том, что её отец уже из гордости даст своё согласие на их союз при виде непоправимого факта. В заключение он, прижимая руку Людовики к своим губам, добавил:

— Мы будем, предавшись судьбе, ждать, будучи по крайней мере спокойны, что силою на тебя не наложат недостойных уз и что для нас всё-таки придёт прекрасная, счастливая будущность. Ведь скоро наступит час святой борьбы за родину. Мы выйдем победителями из этой борьбы, — воскликнул он с вдохновенной уверенностью, — и в освобождённом отечестве будет место и для нашего счастья!

Людовика слушала его сначала дрожа, всё ещё боязливо оглядываясь, но постепенно его слова всё более и более убеждали её. Она была ещё молода, цветущая природа была хороша, солнце светило на них светло и радостно; так почему же и ей было не верить и не надеяться так, как делал это её любимый Тадеуш? Ведь молодость и любовь крайне склонны к вере и надежде и хотя из поколения в поколение суровые жизненные бури часто губят цветы надежды, однако они снова вырастают под тёплыми солнечными лучами любви в молодых сердцах, которые не научаются на примере чужих страданий, но своего горя потом никогда не забывают.

Юная графиня начала понемногу улыбаться; её взор сиял, как утренняя свежая природа, и она счастливо внимала его словам. Только изредка смущала её мысль об опасности, которая ещё витала над их головами тёмною тучей, но солнечный свет получал всё более доступа в её сердце.

Рука в руку ехали они так рядом. Иногда они сходили с коней и, медленно ведя их в гору и под гору, шли под руку и повторяли друг другу всё те же слова; и им казалось, что они слушают и говорят всё новое и новое.

Блестя на солнце, открылась пред ними широкая река Припять, которая далее на юг впадает в Днепр. Костюшко на мгновение остановился и произнёс:

— Там мы должны переправиться, но река не имеет брода. Там направо должна лежать деревня Петриково, там мы найдём перевозчика, а тогда нам уже будет открыт путь к границе, так как Висла останется от нас к северу.

— О, постараемся избегать деревень и людей, — сказала Людовика, — среди природы я снова нашла надежду, но людей я боюсь; они не знают жалости. Попытаемся как-нибудь хоть вплавь перебраться на другую сторону.

— Неужели нам следует рисковать жизнью, которая сулит нам столько счастья? — воскликнул Костюшко, нежно целуя её руку. — Не бойся ничего, моя радость! Люди, живущие здесь, не опасны нам; они примут нас за гостей одного из здешних помещиков. Я знаю эту местность.

Здесь вблизи дворец князя Сапеги. Да и кони наши нуждаются в корме и питье, а мы здесь наверно найдём немного овса и сена, за стоянку же мы можем заплатить. На отдохнувших лошадях мы вдвое скорее уедем отсюда.

Они поехали дальше.

Вскоре за небольшим лесистым холмом действительно показалась среди цветущих полей и лугов деревня с приветливой церковью, с колокольни которой доносился утренний звон колокола. Дома были маленькие, бедные, глиняные с соломенными крышами, и всё же деревня казалась более зажиточной и приветливее многих других деревень в Польше. На полях виднелись отдельные рабочие. Весь ландшафт, развернувшийся вдоль серебряной ленты реки, был прелестен.

— Как красиво! — воскликнула Людовика. — Как должны быть счастливы люди, живущие здесь и не знающие всех мучений, на которые нас обрекли гордость и честолюбие!

Она наклонила голову и, тихо шепча молитву, перекрестилась, внимая звону колокола в утреннем воздухе.

Вскоре они въехали в деревушку, жители которой, стоя у дверей, почтительно кланялись.

Костюшко остановился пред трактиром, который можно было узнать по еловой ветке, воткнутой во фронтон; там он велел напоить коней, дать им овса, запасы которого нашлись у хозяина, и спросил, где находится дворец князя Сапеги.

— Если вы, милостивый пан, переедете со своей супругой через Припеть, то по большой дороге через лес вы увидите на расстоянии одной мили просёлочную дорогу, которая через четверть часа приведёт вас прямо ко дворцу его сиятельства князя Сапеги, — ответил хозяин, удвоивший свою услужливость, когда услыхал, что прибывшие были гостями Сапеги.

При словах хозяина Людовика густо покраснела, а Костюшко пожал ей руку и прошептал:

— Будущность посылает нам луч высшего счастья; пусть это будет для нас хорошим предзнаменованием!

Кони были накормлены. Костюшко подал хозяину червонец, и тот, осчастливленный, перевёз их через реку.

Скоро и река была у беглецов позади.

Дорога, как им сказал хозяин, углублялась в густой еловый лес, в котором лишь изредка попадались одиночные лиственные деревья.

Тадеуш и Людовика оставили этот лес за собой; дорога извивалась большой дугой по равнине, на которой можно было видеть несколько разбросанных деревушек. Непосредственно возле дороги стояла группа старых буков, под тенью которых расстилался мягкий ковёр мха.

— Посмотри сюда, моя возлюбленная! — сказал Костюшко. — Какое тут великолепное место! Оно подобно храму счастливого покоя. Отдохнём здесь, потому что и мы нуждаемся в подкреплении, а друзья снабдили меня кое-чем, чтобы нам не терпеть нужды.

Людовика испуганно уставилась на равнину.

— Посмотри, что там, мой друг! — сказала она, — посмотри!

Она указала рукой на одно место, которое было ясно видно на дороге, тянувшейся через поля.

Костюшко стал глядеть в указанном ею направлении, заслонив глаза рукою от ослепительных лучей утреннего солнца.

— Ты думаешь о тех всадниках, которые виднеются там на дороге? — спросил он.

— Да, мой друг, — дрожа, сказала Людовика, — это казаки; я узнаю их по их коням и копьям, блестящим на солнце. О, Боже мой, — заплакала она, — как я была права!

— Чего ты их боишься? — улыбаясь, произнёс Костюшко. — Это — один из патрулей, которые часто разъезжают по стране, чтобы перевозить известия от одного гарнизона к другому.

— Нет, это — казаки императрицы, посланные по нашему пути, — возразила Людовика, — О, посмотри же, посмотри же! Кажется, и они заметили нас... ведь они останавливаются...

— Они наверно раздумывают о том, по какой дороге им ехать, — произнёс Костюшко, всё ещё улыбаясь страху своей возлюбленной. — Патрули, спокойно разъезжающие по стране, не пугают меня; то, чего мы должны бояться, лежит позади нас; это — наши преследователи из Могилёва, а мы уже давно свернули с дороги. Нас будут искать по направлению к Пруссии, здесь же нас никто не подозревает. Но если ты боишься встретиться с теми казаками, то тем более нам следует отдохнуть здесь; а тем временем они там свернут на просёлочную дорогу, по направлению к ближайшему городу. Пожалуй, лучше и осторожнее избегать всякой встречи.

Людовика, дрожа, склонила головку и последовала за Костюшко, который свернул с дороги в лес.

Под буками около дороги он соскочил с седла, снял Людовику с коня и разнуздал животных, чтобы дать им попастись на свежей лужайке, предварительно привязав их за поводья к ветвям бука.

Он снял со своей лошади две так называемые лишки — узкие, гладкие корзины, которые в то время употребляли в Польше во время путешествий и которые и теперь польские крестьяне привязывают к сёдлам, когда едут в город на базар. В этих корзинах были несколько бутылок венгерского вина, холодная дичь, хлеб и яйца. Костюшко разложил всё это на траве и принялся весело угощать Людовику этим скромным завтраком.

Молодая девушка была очень утомлена и нуждалась в подкреплении. Глоток крепкого вина и несколько кусков холодной закуски подкрепили её и возвратили ей физические силы, а также мужество и надежды, так что уже вскоре она улыбалась, слушая Костюшко, а он, несмотря на собственное беспокойство, с которым он едва совладал, старался развеселить и успокоить её. Таким образом всё должно было радостно настраивать молодое сердце и наполнять его надеждой. Местечко дышало тишиной и миром под тенью буков, зелёные верхушки которых изредка пропускали золотистые дрожащие и играющие лучи солнца. Здесь, среди этой прекрасной, мирной, неосквернённой природы, молодые люди, сидя вдвоём на нежном, мягком ковре из мха, унеслись далеко от всех дел и забот мира; голубое небо отражалось в их горевших счастьем глазах, а уста тихо шептали слова любви, как будто хотели скрыть свою сладкую тайну даже от лесных эльфов.

Но, как ни была очаровательна эта стоянка, Костюшко всё-таки стал понуждать к отъезду; хотя он и знал, что необходимо беречь силы лошадей и их самих, но также признавал необходимость продолжать бегство, не останавливаясь без надобности, чтобы скорее достичь спасительной границы.

— Наши кони подкрепились, — сказал он, — мы можем теперь сделать большое расстояние, прежде чем понадобится снова остановиться для отдыха.

Он тщательно уложил опять весь запас в обе лишки, взнуздал коней и поднял Людовику на седло.

Когда они выехали из лесной тени, молодая девушка вздрогнула и, остановив коня, воскликнула:

— Посмотри, друг мой! те два казака всё ещё там, где мы их сначала увидали; они остановились на большой дороге. Боже мой, что это значит?

— Во всяком случае ничего, что касалось бы нас, — спокойно сказал Костюшко. — Будем спокойно продолжать свой путь; нам надо ехать вперёд. Эти казаки, едущие нам навстречу, право, не опасны для нас. Проедем мимо них, и ты увидишь, что они не обратят на нас и внимания!

Он пустил своего коня лёгкой рысью, — точно так же, наверно поехал бы всякий молодой всадник, беспечно разъезжающий по стране.

Людовика последовала за ним, и её беспокойство стало проходить, когда она увидала, что оба казака, к которым они приближались, спокойно стояли на дороге и, по-видимому, мирно беседовали между собою.

— Они, должно быть, ждут своих товарищей, — сказал Костюшко, — или же назначили на этом месте свидание, чтобы встретиться здесь с другим патрулём и передать какое-либо послание.

Они всё ближе подъезжали к казакам, но те не двигались.

Вот они уже оказались от казаков в нескольких шагах. Костюшко поворотил своего коня в сторону, чтобы сначала объехать их, но в этот момент один из казаков, отдав честь, коротко сказал:

— Стой, барин!

Костюшко вздрогнул. Людовика, ехавшая вплотную рядом с ним, схватила его руку, как бы ища помощи. Но тотчас же Костюшко спокойно, с гордым взором спросил:

— Чего тебе надо, казак?

— Простите, барин, что я останавливаю вас, — сказал солдат, — но таков приказ!

— Приказ? от кого? — спросил Костюшко.

— От коменданта Минска, который вчера поздно вечером выслал нас, чтобы объехать здесь все окрестности.

— И кого же вы должны здесь искать? — спросил Костюшко, осторожно кладя правую руку на один из своих пистолетов, находившихся в седле.

— Мы должны найти господина и даму, едущих верхами; описание подходит к вам и этой прекрасной даме!

— И всё же вы ошибаетесь! — слегка дрожащим голосом сказал Костюшко, — эта дама и я едем к князю Сапеге, и никто на свете не имеет права или повода преследовать нас.

— Это безразлично, — почтительно, но решительно возразил казак, — не мне это исследовать; мне дан приказ, который я должен выполнить, а потому будьте добры следовать за мной!

— А куда приказано вам отвести меня?

— В Минск к коменданту или в Гродно, — ответил казак, — смотря по тому, ближе к какому городу я встречу вас.

— А если я вам говорю, что вы ошибаетесь? — сказал Костюшко, лёгким пожатием руки Людовики стараясь ободрить её, — если я говорю вам, что я — не тот, кого вы ищете, и не последую за вами?

— Тогда, сударь, — сказал казак, делая знак своему спутнику, — мне приказано задержать вас и живым или мёртвым доставить в Гродно или Минск. Вы видите, что дело серьёзно, и потому прошу вас не принуждать меня прибегнуть к этому приказанию.

— А что будет с этой дамой? — спросил Костюшко.

— У этой дамы мы не смеем и волоска тронуть, — ответил казак, — но должны доставить и её. Если она не последует за нами добровольно, то...

— Ну, мой друг, — сказал Костюшко, делая над собою усилие, чтобы спокойно улыбнуться, — здесь, должно быть, недоразумение, и для вас могут быть большие неприятности, если вы исполните приказание, вовсе не относящееся ко мне. Не столковаться ли нам лучше вот так? Возьмите это, — продолжал он, вынимая из кармана кошелёк и давая казаку гость червонцев, — и отпустите меня своей дорогой.

Казак посмотрел горящими глазами на золото, которое представляло для него целое состояние, поколебался одно мгновение, но потом грустно покачал головой и, вздохнув, сказал:

— Нет, не ладно так будет, барин! Ведь сама матушка царица повелела! Так сказал комендант, а уж тут раздумывать либо уклоняться нельзя!.. К чему мне будет ваше золото, если я должен буду погибнуть в Сибири или истечь кровью под кнутом? — сказал он, содрогаясь. — Поэтому вы уже лучше подчинитесь приказу!.. Вам, наверно, зла не желают, и вам нечего бояться, потому что мне также велено обращаться с вами учтиво и, если вы добровольно последуете за мной, во всём остальном слушаться вас!

Костюшко спокойно спрятал кошелёк и наклонил на минуту голову как бы в раздумье, после чего прошептал Людовике:

— Следуй за мною!

Затем он с быстротою молнии выхватил пистолет из кобуры и в упор выстрелил в казака, так что тот немедленно упал с лошади.

Не успел другой казак сообразить это внезапное нападение, как Костюшко уже выхватил саблю из ножен и нанёс казаку тяжёлый удар по голове, так что тот качаясь упал на шею своего коня. После этого Костюшко пришпорил коня и, крепко держа свою возлюбленную за руку, помчался изо всех сил по дороге. Но не успели они проехать и маленькое расстояние, как встретили на дороге опять патруль из нескольких казаков, быстро мчавшихся к ним.

— Смотри, Тадеуш, смотри! — воскликнула Людовика, показывая в сторону на мелкие кусты вблизи деревни, откуда тоже неслось через поля несколько казаков.

В то же время с другой стороны лесной опушки появились всадники с блестящими копьями.

Бегство было невозможно. Беглецы были окружены со всех сторон.

Скрежеща зубами, Костюшко остановил свою лошадь, а Людовика, плача, прижалась к нему.

— Это — козни злого демона, — воскликнул Костюшко, — или подлая измена! Но нет, измена невозможна!., мои друзья и старый Мечислав не способны на это! Нет, нет, этого быть не может! Неужели демоны ада находятся в услужении Екатерины? Иначе невозможно! Если бы мы действительно были настолько впереди, как мне это обещал Потоцкий...

— Мы погибли, друг мой! — в отчаянии воскликнула Людовика! — Спасайся! Один ты можешь бежать, можешь пробиться через этих сыщиков... быть может, они не станут преследовать тебя, если мы расстанемся. Беги, друг мой, беги и предоставь меня моей судьбе!

— Никогда! — мрачно сказал Костюшко, обняв за плечи дрожащую девушку.

Вдруг за ними раздались громкие крики, и со всех сторон к ним понеслись казачьи патрули, направляя на них острия своих копий.

— Держите их, держите! — послышалось позади беглецов со стороны поля.

— Это — мой отец! — крикнула Людовика и, внезапно испугавшись, бросилась вперёд.

Но казаки быстро окружили их и остановили.

Костюшко огляделся. Грозящая опасность вернула ему его хладнокровие. В этот момент он был только воином, измеряющим силу своего противника, чтобы, сообразуясь с нею, рассчитать нападение.

Из того леса, где он с Людовикой скромно закусывал в тени буков, теперь выезжал большой отряд казаков, и во главе его находился граф Сосновский, размахивавший блестящей саблей.

Пред Костюшкой стояли теперь сплошной линией патрули, собравшиеся около обоих раненых казаков. Сзади него, около своей лошади, стоял один из последних, опершись на копьё, другой же лежал на коленах на земле. Для Костюшко ещё была бы возможность бегства в сторону через поля, если бы его лошадь выдержала это состязание в беге; быть может, его даже перестали бы преследовать, если бы Сосновский получил свою дочь в свою власть; но ведь тогда он должен был бы лишиться возлюбленной, а эта мысль не могла иметь место в его рыцарском сердце; поэтому он решился ждать и не подвергать жизнь Людовики и свою опасности в бесполезной борьбе; ему казалось, что самая большая опасность миновала; он был уверен, что после всего случившегося здесь при свидетелях невозможно было бы, чтобы Людовика была продана графу Бобринскому; гордая императрица Екатерина Алексеевна никогда не допустила бы такого союза для своего любимца, которого всюду называли её сыном.

— Мужайся, Людовика! — сказал он своей возлюбленной, — Бог над нами!

После этого, скрестив руки, он стал спокойно глядеть навстречу Сосновскому.

Тот подскакал на своём покрытом пеною коне и, обращаясь к дочери, крикнул:

— Ах, ты, негодное дитя! Ты могла настолько забыть честь своего имени! Теперь ты почувствуешь мою власть!.. А ты, подлый изменник, — крикнул он Костюшке, — ты смел из праха своего ничтожества поднять взор к моей дочери? Ну, ты поплатишься за свою дерзость!.. Похититель подлежит власти закона, вор драгоценностей моей дочери, — прибавил он с громким насмешливым хохотом, — не избежит своей кары. Великая государыня справедлива, и тебя ожидают рудники Сибири!

Костюшко побледнел, как полотно; его глаза зажглись страшным гневом, но громадной силой воли он сдержал его проявление.

— Вы не в полном рассудке, граф Сосновский, — произнёс он, — а потому я не будут взвешивать ваши слова. Вы ведь знаете, что императрица не имеет никакой власти над свободным польским дворянином, кровь которого подобна вашей. Обдумайте то, что вы говорите и делаете!.. Ваша дочь последовала за мной по доброй воле... Подумайте, не лучше ли будет для вашей дочери и для чести вашего имени, если вы всё-таки сделаете то, о чём впоследствии, ей Богу, не пожалеете, и я клянусь быть вам хорошим сыном и всю свою жизнь положить на то, чтобы приобрести вашу любовь.

— Будь чёртовым сыном, негодяй! — крикнул Сосновский. — Впрочем, к чему слова? Схватите его и отведите обратно в Могилёв; императрица сама произнесёт свой приговор по поводу этого наглого похищения, совершенного в её высочайшем присутствии!

Казачий офицер, находившийся в отряде, сопровождавшем Сосновского, не двигался с места; казаки тоже молча стояли кругом. Эти сыны степей, казалось, сочувствовали преследуемым, и не один сострадательный взгляд упал на смертельно бледную красивую девушку и на рыцарски гордого мужчину. Но затем офицер, начальствовавший над отрядом, сопровождавшим Сосновского, подъехал к нему и сказал:

— Адъютант нашей всемилостивейшей императрицы предоставил меня в распоряжение вашего превосходительства, а потому я прошу вас дать мне решительный приказ арестовать этого господина, я же лично не беру на себя ответственность!

— Я беру на себя всякую ответственность, — воскликнул Сосновский, — я, маршал литовский, приказываю вам арестовать этого дерзкого похитителя девушки и вора драгоценностей и представить его в Могилёв на суд государыни императрицы. Не медлите! Малейшее неповиновение повлечёт за собою строгое наказание!

Вне себя от бешенства он бросился на Костюшко и схватил его за руку, но тот с быстротою молнии вырвал из седла свой второй пистолет и направил дуло оружия на грудь Сосновского.

— Остановись, Тадеуш! — крикнула Людовика, — ради Бога, остановись!.. Ведь это — мой отец!

Костюшко опустил руку с оружием, и в ту же минуту, по знаку офицера, несколько казаков подскакали к нему сзади; в одно мгновение они вырвали саблю Костюшки из её ножен и пистолет из его рук.

— Отлично! — с насмешкой крикнул Сосновский, — разбойник и негодяй пойман. Теперь обратно в Могилёв! За каждый час, на который мы раньше прибудем, обещаю вам каждому по червонцу! Но смотрите, чтобы он не сбежал!.. вы ответите пред императрицей за его голову!

В этот момент офицер обратился к Костюшке:

— Надеюсь, вы засвидетельствуете, что я действовал только по распоряжению графа Сосновского; это был долг моей службы, согласно повелению государыни императрицы.

Костюшко молча кивнул головой.

Печальное шествие двинулось лёгкою рысью по дороге к Могилёву, после того как несколько казаков было командировано, чтобы позаботиться о раненых и доставить их до ближайшей станции.

Впереди ехал отряд казаков, окружавший Людовику, которая сидела на своём коне в тупом равнодушии и неподвижно глядела вперёд сухими, без слёз глазами. За ними следовал Костюшко со своей охраной. Он был бледен, мрачен и иногда с укором поднимал взор к небу, как бы спрашивая, почему Бог покинул двух людей, единственная вина которых заключалась в их любви. Сосновский следовал сзади, наблюдая за шествием. На его бледном, вялом лице играли зловещие чувства мести и непримиримой ненависти.

Весь поезд приблизился к тому месту, где беглецы недавно отдыхали. Это местечко под буками было по-прежнему тихо и мирно и по-прежнему золотились солнечные лучи сквозь зелёную листву.

Людовика взглянула туда, и поток слёз брызнул из её глаз. На мгновение она, рыдая, опустила голову на грудь, а потом остановила коня.

Весь поезд тоже остановился.

— Что случилось? — крикнул Сосновский подскакивая. — Вперёд, вперёд!

— Остановись, отец! — воскликнула Людовика, — остановись и выслушай меня! Взываю к тебе ради чести твоего имени, прежде чем ты поедешь дальше! Здесь, — продолжала она, возвышая голос, — пред лицом Неба и всех этих людей я признаюсь, что я принадлежу Тадеушу Костюшке теперь и навсегда неразлучно, как только может принадлежать на земле женщина мужчине. Слушай это, отец мой, слушайте это вы, люди, носящие оружие в руке и верное сердце в груди! А теперь подумай, отец; неужели после этого признания, которое я буду повторять везде, ты в состоянии насильно принудить меня к исполнению твоего плана? Нет, нет! Лучше путём примирения спаси сердце своей дочери и честь своего имени!

— Людовика! — в ужасе воскликнул Костюшко, — что ты делаешь? какое обвинение произносишь ты против меня и против себя?

— Ах, негодная! — прорычал Сосновский, поднимая с угрозою кулак, — ты смеешь говорить о чести моего имени! Вперёд! — приказал он, — это — напрасная трата слов.

Но в этот момент из леса послышался топот лошадей, и, когда поезд снова двинулся в путь, пред ним показался граф Игнатий Потоцкий на покрытом пеною коне; рядом с ним ехали Колонтай и Заиончек. Несколько слуг следовали сзади. Все были вооружены с ног до головы.

Сосновский выехал вперёд. Игнатий Потоцкий остановил своего коня непосредственно пред ним.

— Друзья! — прошептал Костюшко, — о, Боже, что привело их сюда? Спасение они не могут принести. Неужели предательство шло от них? — сказал он совсем тихо, с тяжёлым вздохом опуская голову на грудь.

— А, вот и сам граф Сосновский! — проговорил Потоцкий, прикасаясь к шляпе, с угрозою в глазах и с насмешливой холодной улыбкой на устах. — Под каким странным конвоем встречаю я вас! казаки, ваша благородная дочь и мой друг Костюшко, по-видимому, пленник? Вероятно, вы тоже принадлежите к пленным, иначе какую же роль играете вы в этом странном шествии?

— Кто дал вам право задавать такие вопросы, граф Потоцкий? — возразил Сосновский, высокомерно задирая голову и бросая на графа мрачный, угрожающий взгляд, — Идите своею дорогою и не вмешивайтесь в мои дела!

— Когда спрашивает Потоцкий, — ответил граф, — то никто в целой Польше не посмеет не ответить ему, не исключая и вас, граф Сосновский! Итак, я повторяю мой вопрос: куда ведёте вы свою дочь и моего друга Костюшко? Мне кажется, вы играете здесь роль тюремщика, что, на мой взгляд, должен вам сказать, недостойно польского генерала.

— Ах, так? — вспыхивая от бешенства, крикнул Сосновский и, обращаясь к офицеру, произнёс, — скажите этому любопытному господину, что государыня императрица повелела вам во всём повиноваться мне и отвести мою опозоренную дочь и этого похитителя девушек в Могилёв на её суд.

Офицер наклонением головы подтвердил слова Сосновского.

— Польского дворянина на суд в Могилёв? — спросил Потоцкий, — это невозможно! И даже если её величество августейшая императрица Екатерина Алексеевна лично будет судить, — продолжал он, приподнимая на момент свою шляпу, — то и тогда она не имеет права произнести приговор над польским дворянином, которого судить может лишь сеймовая комиссия в Варшаве.

— Вы слышите, сударь? Слышите? — воскликнул Сосновский, — ведь это — бунт!

— Вы ошибаетесь, — возразил Потоцкий, — я очень хорошо знаю, что её величество императрица уважает право и никогда не совершит несправедливого деяния.

— Извините, граф, — сказал офицер, — я об этом не могу судить; мне известно лишь данное приказание, а оно состоит в том, что я должен исполнять распоряжения графа Сосновского. Он приказал мне отвести этого господина и эту даму в Могилёв, а о дальнейшем я ничего не знаю. Императрица будет судить, и я уверен, что она рассудит правильно.

— И я в этом уверен, — ответил Потоцкий, вежливо кланяясь офицеру. — Так, значит, это по вашему приказанию, граф Сосновский, вашу собственную дочь и свободного польского дворянина гонят по большой дороге казаки! Так послушайте, что я вам скажу: во имя её величества государыни императрицы, стоящей на страже справедливости в своей империи, и во имя Речи Посполитой, подданным которой вы состоите, я требую от вас немедленной отмены этого вашего распоряжения и, — прибавил он более мягко, — как ваш соотечественник, как сын одного с вами отечества, я прошу вас не противодействовать счастью вашей дочери. Она уже доказала вам, как сильна её любовь к благородному сыну её отечества; не разрывайте же связи со своим единственным детищем! Вы приобретёте сына, лучше которого нельзя найти на земле, а я буду вашим другом на жизнь и смерть.

Сосновский, саркастически рассмеявшись, возразил:

— Здесь не место, граф Потоцкий, разыгрывать мелодраму. Вы слышали, что я действую от имени императрицы и что солдаты находятся в моём распоряжении. Очистите мне путь или вы будете отвечать за свои поступки пред государыней!

Потоцкий на мгновение задумался.

— Оставь его, мой друг, — произнёс Костюшко, — не хлопочи обо мне и оставайся на свободе, чтобы у моей Людовики был хоть один друг на земле.

Он посмотрел кругом, как бы соразмеряя силы.

Рядом с ним стояли его друг и трое слуг, а казаков было больше чуть не в десять раз; поэтому всякая борьба явилась бы только ненужным пролитием крови.

Потоцкий повернулся к офицеру и совершенно спокойно сказал:

— Так вы, сударь, действуете по приказанию графа Сосновского и захватили в плен этого господина по его распоряжению?

— Так точно, — ответил офицер.

— Послушайте, граф Сосновский, — продолжал Потоцкий, — я не хочу вмешиваться и нарушать ваши отцовские права, а также не хочу переходить границы закона моего отечества; ведите свою дочь! Бог рассудит вас и, я надеюсь, позаботится о её счастье. Но я требую от вас, чтобы вы немедленно дали свободу дворянину Костюшко.

— Вперёд! — воскликнул Сосновский, — вперёд, довольно слов!

Однако в мгновение ока Потоцкий очутился рядом с ним и схватил его за руку. Колонтай и Заиончек, следившие за каждым движением графа, схватили поводья лошади Сосновского, и, прежде чем последний успел сообразить, что происходит, Потоцкий выхватил из его седла пистолет и приставил дуло к его виску.

При полной тишине послышался звук взводимого курка. Сосновский поднял руку по направлению к офицеру, раскрыл рот и хотел позвать, но Потоцкий заговорил раньше его:

— Если вы издадите хоть один звук или сделаете хоть одно движение, клянусь Богом и Пресвятою Девою, а также честью моего имени, вы немедленно превратитесь в труп.

— Пощадите! — крикнула Людовика, — он — мой отец... убейте лучше меня!

Казаки неподвижно смотрели на своего офицера, с нерешительным и испуганным видом сидевшего на лошади, так как выражение лица Потоцкого не оставляло сомнения, что он сдержит свою клятву.

— Слушайте меня внимательно, граф Сосновский! — продолжал Потоцкий, прижимая к его виску дуло пистолета. — Прикажите немедленно отпустить Костюшко; если же вы этого не сделаете, то будете предателем своего отечества и бунтовщиком против законов нашего государства! Ваша жизнь в моих руках; я сосчитаю до трёх, и если вы в это время не дадите приказа отпустить пленника, то предстанете пред Вечным Судьёю. Не пытайтесь помешать мне! — обратился он к офицеру, — первое ваше движение явится смертным приговором графа.

Глубокое молчание царило кругом, слышны были только храп лошадей, дыхание людей и шуршание ветра в листве.

— Раз! — сказал Потоцкий.

Людовика закрыла лицо руками и зарыдала.

— Два!

Лицо Сосновского приняло земляной оттенок, черты лица страшно исказились; он закрыл глаза; его губы дрожали, а грудь колыхалась от прерывистого дыхания.

Губы Потоцкого раскрылись, чтобы произнести слово «три».

В это время Сосновский медленно заговорил:

— Отпустите пленника на свободу!

— Слушайтесь приказа! — сказал офицер, обращаясь к солдатам.

— Слушаем, — отвечали все.

Офицер подал знак. Солдаты отошли от Костюшки. Ему подали его саблю и пистолеты.

Потоцкий всё ещё держал дуло оружия у виска Сосновского.

— Чёрт возьми — проворчал Сосновский, — отпустите же меня!., ведь я исполнил ваше желание.

— Нет ещё, — сказал Потоцкий, — приказ может быть взят и обратно, и так как мы уже раз начали беседу таким не совсем приятным способом, то нужно довести её до конца. Простись, друг мой! — сказал он Костюшке. — Ты вряд ли достиг бы со своей Людовикой границы, так как ваш побег стал известен. Ожидай в безопасном месте, что пошлёт тебе Господь в будущем, о твоей судьбе позабочусь я, и если что-нибудь против тебя будет предпринято, то я объявлю Сосновского нарушителем данного слова, и всё польское дворянство отречётся от него. Простись, друг, и клянусь тебе честью и Богом, что твою Людовику не станут принуждать ни к чему, пока моя грудь дышит, а рука держит саблю. Я буду всегда подле неё и буду защищать её, может быть, лучше, чем ты.

Костюшко приблизился к Людовике и протянул ей руку.

— Прощай, моя возлюбленная! — сказал он, — может быть, Небо не защитило нас потому, что мы действовали против его велений, так как ведь Господь повелевает повиноваться даже жестоким родителям. Если нам суждено быть разлучёнными на земле, то мы свидимся впоследствии пред престолом Всевышнего, Который охотно прощает вину любви. Не будем однако отчаиваться и сохраним в своих сердцах земную надежду! Мой друг сдержит свою клятву и защитит тебя.

Он прижал руку Людовики к своим губам. Она же обняла его за шею руками, поцеловала в губы и воскликнула:

— Я твоя, мой дорогой, в этом и будущем свете!

Они долго стояли обнявшись, затем Костюшко отвернулся и молча протянул руку своему другу.

Потоцкий подал ему левую, не выпуская из правой пистолета.

— Бог с вами! — сказал растроганный казацкий офицер. — Я сделал то, что был должен сделать.

Костюшко протянул и ему свою руку, сказав при этом:

— Я знаю долг солдата; вы были орудием судьбы. До свиданья! — громко воскликнул он, прощаясь мановением руки и пуская лошадь галопом по дороге.

Потоцкий подождал, пока он не скрылся за ближайшим поворотом дороги, и лишь тогда отнял пистолет от головы Сосновского.

— Это было нападение, — сказал последний, — преступное принуждение, за которое вы ответите, граф Потоцкий!

— Я всегда готов отвечать за свои действия, — ответил Потоцкий. — Но берегитесь нарушить своё слово, так как пистолетная пуля найдёт свою цель и отсюда.

— Я не мог бы, — сказал казацкий офицер, прежде чем успел ответить Сосновский, — исполнить новый приказ его превосходительства; моей службой нельзя играть, как игрушкой.

Сосновский бросил на офицера угрожающий взгляд и сказал:

— Может быть, даже к лучшему, что этот дерзкий похититель избежит теперь наказания; я постараюсь, чтобы ему навсегда были закрыты границы Польши.

— Да, пока такие люди, как вы, будут управлять нашим отечеством, — возразил ему Потоцкий. — До свиданья, графиня Людовика! — продолжал он, протягивая руку плачущей девушке, — я буду наблюдать за вами и буду знать, где вы и что с вами. Положитесь на меня, как сделал это мой друг! Идём, друзья мои, — воскликнул он, — графу Сосновскому было бы не особенно приятно совершать обратный путь в нашем обществе.

Он поклонился офицеру и удалился крупным галопом, сопровождаемый Колонтаем и Заиончеком, в то время как Сосновский и казаки последовали за ним мелкою рысью.