Подлунный квест

Глава 4

в которой я жму руку истукану

Первым — и единственным — учебным занятием у нас сегодня значились проблемы магической практики. На этой неделе, заключительной в учебном семестре, если не считать венчающего его полевого выхода, часами в классе и на полигоне нас подчеркнуто не перегружали — предполагалось, что высвободившееся время мы потратим на завершение курсовой теоретической работы. Не знаю, возможно, кому-то из кадетов и впрямь оставалось внести в свое сочинение лишь какие-то финальные штрихи, а вот я дотянул до последнего, толком еще даже с темой не определившись.

Ваять труд мне предстояло по основам целительства (как я уже упоминал, за отсутствием нужных способностей, иного способа разделаться с этой дисциплиной у меня попросту не имелось), и сперва я думал убить одним выстрелом двух зайцев — взять за основу своей курсовой позаимствованную в лазарете книгу о реабилитации холопов после снятия с них печатей — которую так или иначе собирался прочесть из-за Светки. Но не тут-то было: как оказалось, все многословие сего толстенного талмуда в итоге сводилось, в общем-то, к одной простой мысли: вернуть бывшему холопу утраченную личность — задача для целителя практически нерешаемая. Принять это как истину я был категорически не готов — вот и дотянул с теоретической работой до последнего.

Теперь, после выздоровления Каратовой, можно было бы, конечно, с общепринятым мнением и поспорить, но, чтобы сделать это аргументированно, мне пришлось бы раскрыть роль в случившемся Оши. Ясное дело, выдавать преподам фамильяра Муравьевой я бы нипочем не стал.

Так или иначе, с курсовой нужно было что-то решать, но, увы, никаких прорывных идей на ее счет у меня пока не имелось. С другой стороны, Захар Сколков, делясь опытом собственного первого курса, поведал мне как-то, что свою теоретическую работу он тогда наваял за ночь — аккурат накануне срока сдачи. То есть, по его меркам, времени у меня еще было более чем достаточно — целых две ночи, не считая двух почти свободных от уроков дней.

Если же прикрыть глаза на досадную загвоздку с курсовой, к концу семестра я, можно сказать, подъезжал на волне успеха. В командном зачете мои «жандармы» уверенно шли на первом месте, опережая ближайших преследователей — отделение Ясухару — почти на двести призовых баллов. Ну а «воронцовцы» нынче числились в безнадежно отстающих, но это и понятно: после потери Татарчука их осталось всего одиннадцать против наших с Тоётоми полных дюжин — никакой замены погибшему в Миланином шкафу кадету подобрано не было. Поняв расклад, мы с японцем даже ходили к Корнилову, предлагали ввести для набранных куцым первым отделением баллов некий повышающий коэффициент — дабы уравнять шансы — но поддержки наша инициатива не получила.

Таким образом, приз лучшему отделению — а недавно наконец стало известно, что это будет двухнедельная экскурсионная поездка в загадочный Китай — находился у нас уже почти в руках, оставалось лишь их подставить. За два оставшихся дня растерять завоеванное преимущество — это пришлось бы уж очень постараться. Предстоял еще, правда, некий полевой выход. Что это такое, никто нам толком объяснить не потрудился, на наши настойчивые вопросы офицеры лишь загадочно улыбались и всячески уходили от ответа, а старшекурсники клялись, что у них в прошлые годы ничего подобного не было — семестр завершался обычной зачетной сессией. Очевидно, нечто вроде экзамена ждало и нас — просто с выездом куда-то за территорию корпуса.

Отмечу еще, что в личном рейтинге, внутреннем для отделения, я также сохранял уверенное лидерство. А вот на второе место здесь нежданно для многих выдвинулась Тереза — причем, не только благодаря своему таланту к целительству: в прочих учебных дисциплинах фон Ливен также вполне преуспевала. Иванка-Златка шла у нас лишь третьей, проигрывая мне добрых три дюжины очков.

Тут я, понятно, также никому не собирался уступать первенство.

На последнее в семестре занятие по своему предмету штабс-ротмистр Поклонская собрала нас не в классе, а на полигоне. Нечасто, но так уже случалось — если изучаемый вопрос имел какое-то отношение к боевым техникам. Рассадив нас на скамейках у одной из стен зала (я привычно плюхнулся между Муравьевой и фон Ливен), Ирина Викторовна отошла в его центр и убрала незримую завесу, как оказалось, скрывавшую там грубовато выполненную статую, изображавшую человека в длиннополом кафтане. Лицо, волосы, кисти рук, а также одежда изваяния, похоже, некогда были ярко раскрашены, но со временем краска выцвела, а кое-где и вовсе облезла. Оставалось лишь догадываться, что шевелюра истукана раньше отливала золотом, лик был снежно-белым, а кафтан — синим с алой оторочкой.

Ростом фигура разве что на голову превосходила Поклонскую — особу, прямо скажем, далеко не самую долговязую — а вот в плечах смотрелась шире штабс-ротмистра минимум втрое. Поза изваяния не отличалась изысканностью — стопы вместе, руки опущены вниз. По странной причуде неизвестный скульптор заставил свое творение широко распахнуть рот, а вот глаза изобразил закрытыми.

— Кто скажет, что сие такое? — указав на расписного истукана, поинтересовалась у нас Ирина Викторовна.

— Голем? — разом ответили ей сразу три или четыре кадета, в том числе фон Ливен — но все голоса, кроме, пожалуй, Терезиного, звучали скорее с вопросительной интонацией, нежели твердо.

— Верно, — кивнула штабс-ротмистр. — Кадет Воронцова, кадет Иванова и кадет фон Ливен получают по шесть призовых баллов. Сие голем — искусственное существо, созданное из замешанной на крови смеси глины с астральной пыльцой.

Я удивленно вскинул голову: искусственное существо? Эта статуя что, типа местного робота? Просто он, вроде как, сейчас выключен?

— Считается, что в Европе первые големы появились около пятисот лет назад, — поведала между тем Поклонская. — Изобретение их приписывают некоему Льву бен Бецалелю, скромному мастеровому из Праги. Однако и в наших, и в восточных хрониках имеются многочисленные свидетельства о скифских и половецких «каменных бабах», о шагающих гигантах «моаи» с тихоокеанского острова Рапануи, не говоря уже о знаменитых терракотовых воинах первого императора китайской династии Цинь — все они существовали за века до рождения бен Бецалеля. Так что правильно, наверное, говорить не о том, что сей, без сомнения, талантливый мастеровой «придумал големов» — а об определенном технологическом стандарте, заданном бен Бецалелем для их производства, который в общем и целом соблюдается и поныне, как в Европе, так и у нас, в Российской Империи.

Умолкнув, Ирина Викторовна неспешно обошла вокруг своего истукана, словно любуясь его богатырской статью, затем снова повернулась к нам.

— Итак, голем, — продолжила она. — Человекоподобное глиняное изваяние, способное двигаться, выполнять некую работу, а также, разумеется, сражаться. Должна заметить, что в бою сие противник весьма неприятный. Вывести из строя качественно изготовленного голема бывает непросто даже сильному магу, а вот раны, наносимые нашим глиняным другом — или недругом, смотря на чьей стороне он рубится — весьма опасны, ибо относятся к повреждениям магического характера. Если голем оторвет вам руку — так просто новую не вырастит и самый опытный целитель. Впрочем, в схватке — как против глиняных собратьев, так и против человека — голем обычно старается лишить противника головы… Что ж, нельзя не признать определенной эффективности сей тактики, — с усмешкой заметила Ирина Викторовна.

— Да уж… — хмыкнул кто-то из кадетов.

— Превращение голема из неподвижного истукана в старательного работника — или бесстрашного бойца, без разницы — обычно осуществляется при помощи вот таких свитков, — в руке у штабс-ротмистра появился свернутый в трубочку кусочек пергамента. — На них записывается программа действий — то, чего мы хотим добиться от глиняного помощника. Сразу отмечу, что в практике известны случаи, когда неумелое заполнение свитка приводило к трагедии. Особое внимание следует обращать на орфографию и пунктуацию: ведь пропущенная по невнимательности запятая может поменять смысл текста на противоположный, а ошибка в написании слова превратит его для формалиста-голема в сущую бессмыслицу. В последнем случае он будет вынужден оное слово игнорировать — с непредсказуемыми последствиями для понимания написанного.

На несколько секунд Поклонская умолкла, давая нам время осознать услышанное.

— Здесь у меня — приказ сыграть роль радушного хозяина сего зала, — проговорила она затем, покачав зажатым в пальцах свитком. — Чтобы довести его до голема, я помещу оный пергамент ему в рот…

Подняв руку, Ирина Викторовна и в самом деле просунула трубочку между разомкнутых губ истукана — и в следующий миг голем распахнул красные, лишенные белков глаза.

Несмотря на то, что все мы, вроде бы, к подобному обороту были готовы, мало кто из нас сумел удержаться от взволнованного возгласа или хотя бы напряженного выдоха. Лично я — не удержался. Муравьева справа от меня — тоже. А вот фон Ливен, по-моему, осталась невозмутима.

Тем временем голем молодцевато повел плечами и затем низко, разве что не в пол, поклонился штабс-ротмистру — с грацией, которой, признаться, сложно было ждать от туши подобной комплекции. Наш преподаватель ответила ему скупым кивком.

Затем голем перевел взгляд на нас, сидевших у стены, пару секунд постоял неподвижно, словно в размышлениях — и вдруг двинулся к крайней справа скамье, как раз той, где сидели мы с Машей и Терезой. Мои пальцы сами собой скрестились, призывая щит. Аналогично среагировала Муравьева.

Однако несмотря на магическую преграду, способную, по идее, остановить мчащуюся самобеглую коляску, погасить файербол или отразить атаку разъяренного чудовища, это глиняное изваяние даже с шага не сбилось — разве что самую малость замедлило ход.

— Обычные щиты не способны сдержать голема, — донесся до моего слуха спокойный голос Поклонской. — Уберите защиту, кадеты — сейчас вам ничего не грозит!

Ага, как же не грозит! А кто пугал орфографическими ошибками в программе?

Тем не менее, пальцы я послушно расслабил. Маша, помедлив, последовала моему примеру.

А голем, наконец остановившись, отвесил ей поклон — может, и не столь глубокий, как до этого штабс-ротмистру, но весьма и весьма почтительный — после чего протянул вперед свою огромную ручищу. Муравьева непроизвольно отпрянула, вжавшись лопатками в стену зала.

— Окажите любезность, сударыня, пожмите ему руку, — подсказала ей из-за спины голема Ирина Викторовна.

— Что? — растерянно захлопала глазами Маша. — А… Ну да…

Ладонь моей соседки робко легла в лапищу истукана. Грубые пальцы глиняного здоровяка сомкнулись на тонкой кисти Муравьевой, и я явственно представил, как сейчас затрещат хрупкие девичьи косточки, но ничего подобного, к счастью, не случилось. Голем разжал руку и сделал шаг в сторону — ко мне.

Все повторилось — поклон и последующее рукопожатие — только в отличие от Муравьевой, протягивая изваянию ладонь, я машинально привстал. Хват голема оказался крепким, но подчеркнуто аккуратным, и тем не менее, снова опустившись на скамью, я почувствовал, как по виску у меня медленно скатывается капелька ледяного пота.

Тем временем, истукан уже «здоровался» с Терезой.

…Дождавшись, пока голем поприветствует последнего кадета в ряду, Поклонская быстро подошла к нему сзади и внезапно положила ладонь истукану на затылок. Здоровяк тут же широко распахнул рот — словно рыбина, выброшенная на берег. Запустив пальцы в ощерившуюся пасть изваяния, Ирина Викторовна ловко извлекла оттуда давешний свиток. Кровавые глаза голема мгновенно закрылись, и он застыл в той же самой позе, что мы его и застали в начале урока.

— А если бы укусил? — в звенящей тишине хмыкнул Вильгельм фон Функ.

— Исключено, — покачала рыжей шевелюрой штабс-ротмистр. — Тот, кто вложил программу, всегда может ее изъять. Другое дело, что если по нашим и европейским традициям доступ к центру управления големом осуществляется через рот, то на востоке все несколько… скажем так, вариативнее.

— Неужели, через… — начал было кто-то — кажется, Гончаров.

— Вернемся к теме свитков, — прервала его, не позволив увести разговор в сторону, Поклонская. — Да будет вам известно, что для программирования — как, собственно, и изготовления — големов совершенно не обязательно быть сильным магом — как я уже упомянула, Лев бен Бецалель являлся всего лишь мастеровым. Тем не менее, здесь требуются особые склонности. Так-то работающую программу способен написать любой одаренный, но кому-то придется для сего сочинить целый трактат — а кому-то хватит и дюжины слов, остальное будет доведено, скажем так, между строк. Вершина таланта — программирование голема ментально, вовсе без посредства пергамента. Но подобное в наше время мало кому доступно. Мне — так нет. Но, может быть, в ком-то из вас дремлет будущий Мастер големов? — обвела она нас долгим, словно бы оценивающим взглядом.

— Хм, почему бы и нет? — откликнулась Инна Змаевич.

— А вот сейчас мы сие и проверим, — улыбнулась Ирина Викторовна.

Откуда-то справа к нашим скамьям устремилась стайка писчих перьев, слева — косяк чистых листов пергамента.

— Ваша задача: поручить голему расчистить от снега дорожку, ведущую от казарм к восемнадцатому чертогу, — объявила штабс-ротмистр. — Вместо обычной техники письма используйте следующую пальцевую комбинацию, — Поклонская свела кончики указательного и безымянного пальцев, средний скрючила, мизинец отвела в сторону, а подушечку большого прижала к ладони. — С непривычки, возможно, не у всех сразу выйдет аккуратно — если что, попросите запасной пергамент, — продолжила она. — Формулировки выберете на собственное усмотрение — если все пойдет, как надо, вы сердцем почувствуете, что и как написать. Это ощущение трудно с чем-то перепутать, так что не ошибетесь. Но если вдруг его не поймаете — не огорчайтесь: тогда просто создайте четкую пошаговую инструкцию, сие тоже сработает. Как закончите — поставьте на пергамент свою метку и сдайте результат мне. А я нынче же вечером пропущу все ваши свитки через голема. Авторы трех лучших работ получат по дюжине призовых баллов. Все ясно?

Курс ответил подтверждающим мычанием.

— Тогда приступайте! — распорядилась Ирина Викторовна.