Подождать до рассвета

Глава 18

Вера проснулась только к полудню и долго не могла поверить, что она все еще жива. Голова была тяжелая, но почему-то не болела. И ведь она спала всю прошлую ночь и даже половину дня, спала без тригербина и кошмаров. Может быть, вчерашний стресс так подействовал на нее? Как бы там ни было, но есть, чему радоваться. Значит, избавление от неприятной зависимости возможно, надо только не давать себе расслабиться и поддаться. Не потащиться к Вике за новой дозой.

Кое-как она встала с дивана и поплелась в ванную. По дороге она два раза наткнулась на дверные косяки. Облокотившись на раковину, уставилась на свое отражение в зеркале. Тушь, не смытая с вечера, размазалась, под глазами образовались черные жуткие пятна, то ли от косметики, то ли от вчерашней боли.

Вера вынула из левого уха сережку, потом повернулась к зеркалу правым боком, чтобы вынуть другую. И своего правого уха — не увидела. Не увидела, скосив глаза вправо, ничего, кроме собственного носа. Она приблизила лицо к зеркалу и вопросительно посмотрела своему отражению прямо в глаза. Все было, как обычно. Закрыла правый глаз. Отражение в зеркале тоже прищурилось. Вера открыла глаз и закрыла другой. И не увидела ничего. Ее правый глаз ничего не видел, она наполовину ослепла!

Вот! Вот почему она спала и не видела никаких снов. Вика же предупреждала, говорила о том, что мозг может не выдержать, он и не выдержал. Он просто взял и выключил Верин правый глаз. Хорошо, что не сердце. Хотя, кто знает, может, так было бы лучше.

Это было начало конца. Для чего ей теперь жизнь? Чтобы превратиться в растение, в тупую исполнительницу приказов Вики и ее начальства? Что они потребуют от Веры за тригербин? Украсть, предать, убить… Надо собрать в кулак всю свою волю и бежать, решила Травникова. И она знала — куда. Лучше сдохнуть там, чем унижаться и сходить с ума здесь!

Рыдая, она потащилась собирать вещи. Она укладывала их наощупь, один глаз ее не видел, а второй постоянно заливали слезы. Когда большая дорожная сумка была наконец собрана, Вера не могла больше плакать. Наступило какое-то тяжелое отупение. Сидя на банкетке в прихожей, она долго не могла сообразить, как же вызвать такси.

Зазвонил телефон, она ответила и услышала, что такси уже ждет ее у подъезда. Когда и как она его все-таки вызвала, Вера Травникова не помнила.

Когда-то весь дом принадлежал их семье. Двухэтажный, крепкий, с каменным низом и бревенчатым верхом. Он стоял посреди села и окнами смотрел прямо на церковь по ту сторону улицы.

После раскулачивания Вериной прабабушке осталась только небольшая часть на деревянном втором этаже, да и тому, рассказывали, она была несказанно рада. Ну и что ж, что всей большой семьей ютились они теперь в одной комнатке с крохотным закуточком-кухней за печкой. Зато все остались живы, никого не расстреляли, не посадили и не услали из родного села. Все относительно, по сравнению с другими зажиточными семьями роду Травниковых повезло.

Село?.. Село называлось Травкино. Вера после смерти бабушки бывала здесь совсем редко. Она не любила мириться с тяготами деревенской жизни и с соседями по дому тоже не была в большой дружбе. В квартире напротив жил Иван, скотник с сельской фермы. Он пил, регулярно ломился в Верину дверь и обворовывал «на закусь» ее огородик.

Внизу под Травниковой жила доярка Светка с тремя разновозрастными малышами от разных отцов. Светка тоже пила, орала на детей и, вставая в половине пятого утра на дойку, нещадно брякала какими-то не то ведрами, не то кастрюлями.

В последней квартире обитала старуха Шура Афутина, немощная, но злющая бабка, «язва», как называла ее Верина бабушка. В общем, дом был довольно густо населен, половина же других домов в селе стояли пустыми. Дачники ехали в Травкино неохотно. Железной дороги поблизости не было, добираться приходилось тряским автобусиком, который ходил из районного центра редко, а то и вовсе ломался. В распутицу дорога и превращалась в непролазное болото. И тогда даже в сельский магазин продукты возили не во всякий день и далеко в объезд через соседнее село.

Вера последним усилием доволокла свою сумку до второго этажа по крутой скрипучей лестнице. Старый, давно потрескавшийся дерматин с двери оказался срезан и содран, там, где он был, теперь клочьями висел только порыжелый ватин.

— Козел! — выругалась Травникова и злобно пнула по двери соседа. Никто не отозвался, видимо, Иван был на ферме. Скорее всего, услышит его Вера теперь только вечером, когда он будет выть пьяные песни и гонять воображаемых, а может, и настоящих крыс.

Она протянула вверх руку и пошарила за притолокой над дверью. Ржавый здоровенный ключ был на месте. В давно не смазанном замке он повернулся с трудом.

В квартире пахло прелью и особым духом нежилых деревенских домов. Ходики на стене давно стояли. Тусклое зеркало еще больше, чем раньше, помутнело, резная рама стала совсем серой от пыли. Сколько времени понадобится, чтобы привести это запустение в божеский вид?

Хотя зачем? Вера сама удивилась этой мысли. Не все ли ей равно, чисто или грязно в этой квартире? Она ведь не ждет никаких гостей. И зачем топить печку, если она не собирается ничего готовить и ничего не хочет есть? Она даже и не помнит точно, как эту самую печку топить, даже в юшке, или нет, во вьюшке, у нее с прошлого приезда спрятана бумажка, на которой написано, как это делать. Травникова спрятала памятку туда, потому что вездесущие мыши отчего-то очень любят жрать бумагу. Вот она и положила бумажку, коробок спичек и немного денег в юшку… Нет, во вьюшку! А юшка — это бульон для ухи.

Вера притворила дверь и взгромоздила сумку на деревянную лавку у печки. А потом пошла в комнату и улеглась на покрытую пылью постель прямо поверх покрывала и вышитых накидушек. За зелеными выцветшими обоями в бревенчатых стенах шуршали мыши. Ослепший глаз болел тупой, но терпимой болью. Из него, так же, как и из здорового глаза, катились слезы. Вскоре Веру сморил тяжелый сон.

Ей снилось, что Маша Рокотова душит ее горячей подушкой. Вера все отталкивала подушку и Машкины руки и, наконец, проснулась. Она еще раз порадовалась, что сумела все-таки заснуть, и сон был не таким уж и страшным. В окно било закатное солнце, было жарко и нечем дышать. Вера, немного помучившись, встала и пошла открывать окно. Оконные створки со стуком распахнулись, и ветхая рама чуть было не вывалилась на улицу.

— Вона! Явилас-с-сь, — прошипела снизу старуха Афутина. Они обе: и старуха, и ее облезлая кошка — сидели на лавочке прямо под Вериным окном и таращили глаза кверху.

— Здрасьте, тетя Шура, — сказала из окна Вера.

— Почто приперлась? — резонно проскрипела старуха.

— Помирать приехала! — жестко ответила ей Травникова.

— Ну-ну, давай-ко, — хмыкнула бабка.

Внизу хлопнула дверь, и оземь брякнуло не то ведро, не то кастрюля.

— Тетка Шура! — истошно заверещала Светка, будто хотела, чтоб ее услышала не только старуха, но и все село. — С ума что ль съехала? С собой балакаешь аль с кошонкой?

— Верка Травниковых приехала, — проскрипела старуха и ткнула палкой в сторону Вериного окна. Конец палки был обмотан синей изолентой.

В поле зрения появилась толстая Светка в драном халате.

— О! Веруха! Здорово, давно не видались! Не нальешь ли за встречу?

— Не пью я, Света, — спокойно сказала Вера и почему-то улыбнулась.

— Вот гадюка, — просто и весело ответила ей доярка. — Я ж тебе пить-то не велю, ты мне налей, а сама и не пей на здоровье!

— На здоровье… — передразнила бабка Шура. — Она, вишь ли, помирать приехала.

— Да ну! — всплеснула руками Светка. — Чего бы ей помирать-то? Здоровущая, как мои коровы.

— Больная она. Вишь, на голову больная, потому что дура.

Старуха стукнула палкой в землю, тяжело поднялась и потащилась в дом, шаркая валенками с галошами, в которые, несмотря на теплый летний вечер, были обуты ее ноги. Ноги тряслись, тряслась палка и опиравшаяся на нее рука. И голова тоже болталась, но не в такт всему остальному. От этого казалось, что бабка вот-вот вся развалится на куски. Напоследок она кинула на Веру такой злобный взгляд, что ту как ветром сдуло от окна.

Близилась ночь, и Веру снова охватили тоска и мучительный страх. Зачем она сюда приехала? Что станет делать, когда сознание снова затопят кошмарные видения? А они уже подступали: по углам комнаты гнездились и множились огромные черные пауки. Они еще не спускались вниз, но Вера знала, как только стемнеет, твари обязательно поползут к ней и до утра будут терзать ее тело. Она старалась не обращать внимания на пауков, сидела на колченогой, перепачканной золой табуретке за печкой и, не отрываясь, единственным зрячим глазом смотрела в угол. В углу сидела мышь.

Когда солнце наконец село, в дверь тихонько постучали. Заслышав стук, мышь шмыгнула за обои, Вера не шевельнулась. Снам не надо открывать, они все равно войдут.

— Верка, эй… — тихонько позвала Света, отворив незапертую дверь. Она вошла, крадучись, половицы тяжело заскрипели. — Вера, ты где? Ушла, что ль?

Заглянув в кухню-закуток, она увидела Веру за печкой.

— О, ну вот! — Света присела на корточки около Травниковой и подергала ее за юбку. — Ты из-за этой дурищи расстроилась? Плюнь, она ж всех ненавидит, сволочь. Надо ж выдумать: помирать приехала! Сволочь и есть. Давай выпьем.

Пауки в углах недовольно поджались и полезли за обои.

— Давай, — неожиданно кивнула Вера.

— От это дело! — обрадовалась Светка и вытащила из глубокого кармана халата бутылку водки. — Смотри, я настоящую принесла, не паленую.

— У меня нет закуски.

— Закуски! Я ж к тебе не жрать пришла. Рюмки-то есть?

Вера пожала плечами. Светка направилась к столу, покрытому пересохшей клеенкой, и стала искать рюмки в горке с посудой.

— Рюмок у тя нет. Только стаканы. Ладно, хорошо и так, было б чего.

Она вернулась в угол за печку, взяла Веру за руки и потянула ее, поднимая.

После второго же выпитого на голодный желудок глотка дешевой водки Веру развезло. Ей вспомнилось, что Светка — ее ровесница, что в детстве они вместе прыгали на сеновале и тайком от бабушки купались в речке. Да и это было неважно. Важно было то, что Светка слушала Веру, подперев щеку кулаком, охая и заливаясь пьяными, но искренними слезами.

Травникова путанно, постоянно возвращаясь и что-то разъясняя, рассказала Светке, как подло поступила с нею Вика, какие кошмары мучают ее по ночам, если нет денег на вожделенный тригербин и какие огромные пауки сидят сейчас на стенах. Светка косилась на стены и углы, но пауков там не видела. А Вера говорила и говорила, обо всем, о чем не смогла рассказать Машке Рокотовой, с чем не могла, но так хотела справиться.

— Вера! — причитала Света. — Да что ж это такое делается? Ты ж молодая такая, у тя дети-то есть?

— Нету.

— Это хорошо, — веско сказала доярка, наливая снова.

Вера выпучила глаза.

— Как — хорошо?

— Хорошо. У меня вон трои. Знаешь, как тяжко? Горе, а не жизнь.

— Да разве это горе? Дети — это радость!

— Тебе сказал кто аль сама придумала?

— Ну, не знаю…

— Не знаешь — не говори. Давай.

Света подняла стакан. Женщины чокнулись.

— Видишь, Света, вот Афутина сразу сказала, что я на голову больная. Как-то ведь она догадалась. По мне уже видно, да?

— Да! Раз говоришь, что помирать приехала. Ты не больная, ты наркоманка. У нас тута тоже такие есть, мак по огородам режут, спасу от них нет, а погонишь, так и убить могут. Тебе лечиться надо, а ты сюда приперлась. Не дура ли?

— Да не могу я лечиться! — язык у Веры уже хорошо заплетался. — Посадят меня за употребление наркотиков. Я думала, отвлекусь, отвыкну. Влюбилась. Такой мужчина… А он…

— Что?

— А у него другая! И жена еще. Понимаешь, он со мной только развлекался, а говорил, что любит!

— Они все говорят, что любят. А потом фить — и нету. Вот у меня, смотри, один водкой отравился, другого посадили…

— Света, я так переживала, что вот ослепла на один глаз!

— Да ну! От любви-то?

— От наркотиков, от тригербина.

— Нет, — авторитетно заявила Света, — это от любви. Ты его с другой увидала, Боженька тебя глаза и лишил.

— Меня-то за что? — удивилась Вера.

— За любовь! — сказала доярка и снова подняла стакан.