Пока смерть не разлучит...

10

В какой момент люди превращаются в толпу? Что для этого нужно? И когда толпу можно назвать народом? Можно ли управлять народом, или послушна только толпа?

Будем рассуждать логически. Не каждое скопление людей — толпа. Например, армия. В ней есть организация, дисциплина, беспрекословное повиновение. Повиновение людей, попавших туда чаще всего не по своей воле, тем людям, которые сделали свой выбор сознательно. Соблюдение иерархии. Неповиновение чревато наказанием, об этом все знают и с этим все согласны. Повиноваться нужно даже тем, кого не любишь и не уважаешь, потому что так заведено. Те, кто выше, решают, те, кто ниже, выполняют. Решающие берут на себя груз ответственности, избавляя от нее выполняющих.

Повинуясь командирам, солдаты идут на смерть. Что заставляет их преодолеть инстинкт самосохранения? Отчаяние, алчность, чувство долга? Или вера — в себя, в покровительство свыше, в правоту своего дела? Ведь смерть в бою только возможна, а не неминуема. Вот он — тот момент, когда фигура командира обретает всю свою важность: именно он заставляет звучать струну, которая задает общий тон. Но стройным ли выйдет хор, вот в чем вопрос. Как глупость распространена больше, чем ум, так и трусость встречается чаще, чем доблесть.

В какую минуту люди перестают подчиняться? Когда пропадает то, что заставляло идти трудным путем, а не легким, — сражаться, а не убегать, ждать выдачи жалованья, а не отнимать добро у обывателей. Когда страх наказания — физического или метафизического — меркнет на фоне большего страха или, наоборот, пропадает начисто.

Как только солдаты перестают выполнять приказы, армия превращается в толпу — толпу беглецов или толпу мародеров. Она тоже способна убивать, но не способна вовремя остановиться. И вот теперь другой важный момент. Если толпу никто не направляет, она погибнет — ринется, незрячая, со всех ног, не разбирая дороги, расшибется о скалу или свалится в пропасть. Но направить её должен другой человек — не тот, кому она перестала подчиняться.

Толпа хочет повиноваться. Она ведь привыкла: кто решает, тот и отвечает за всё. Толпу никогда не судят — судят зачинщиков. Но зачинщик непременно укажет толпе легкий путь, натравит на беззащитных, иначе она не последует за ним.

А что же тогда такое народ? Добрые граждане? Верные подданные? Народ может восстать, но не озвереть и не обезуметь, как толпа. Народ созидает, толпа разрушает. Народ идет более трудным путем сознательно, а не слепо повинуясь. За кем же пойдет народ? За тем, кто укажет ему цель. Это должна быть великая цель. Например, Земля обетованная. Путь к ней будет долог и нелегок, но народ с него не свернет, потому что он сам так решил.

Всё это прекрасно, но как найти цель, которая сплотила бы весь народ? Из истории следует, что люди способны объединиться лишь в борьбе против общего врага — тогда народ превращается в армию. И то еще кое-кто назовет завоевателей освободителями. А если без войны, без кровопролития? Как найти цель, которую каждый сочтет своей? Ведь если этого не будет, то рано или поздно кто-нибудь крикнет: "Люди, остановитесь! Вас обманывают! Вас не ведут к вашей цели, вас используют, чтобы достичь своей!" И народ превратится в толпу.

С толпой может сладить армия: выполняя приказ, армия утверждает закон, что в ее собственных глазах ставит ее выше толпы, ведь толпа попирает законы. С другой стороны, армия не пойдет против народа, поскольку сама принадлежит к нему. Толпа — животное, народ имеет душу. Народ — носитель закона. Если разобраться, по праву рождения власть лишь передается, основатель же династии получил свою власть по избранию. А кто может дать власть, тот может и отнять её.

Но кто же всё-таки есть народ? Можно ли взглянуть ему в лицо? Кто эти "народные избранники" — вожди народа или предводители толпы? Они говорят, что настоящий народ — это третье сословие. Но когда "французский народ помог американскому народу отстоять независимость", это совершили дворяне, жаждавшие славы и приключений, армия и флот, а вовсе не мещане и крестьяне. Что не помешало городской бедноте праздновать победу…

Хорошо, вернемся к цели — к мирной цели. Во всех наказах избирателей от третьего сословия говорилось о Конституции, а по всем городам граждане записываются в Национальную гвардию, называя себя патриотами и "федератами". Вот и цель, вот и армия. Федераты собираются отмечать годовщину взятия Бастилии и с этой целью съезжаются в Париж. Вот и лицо народа. Значит, нужно прийти к ним и провозгласить их цель своей. Чтобы потом повести их за собой.

Вести за собой — значит, прокладывать путь у всех на виду, чувствовать спиной чужое дыхание, привыкнуть к тому, что в тебя тычут пальцем и плюют. Хватит ли сил? Однако другого выхода нет. Иначе — только война.

По всему Марсову полю копошились люди: орудовали кирками, заступами, лопатами, жужжали пилами и стучали молотками. К празднику Федерации поле предстояло превратить в огромный цирк с трибунами для сотен тысяч зрителей и алтарём в центре, поставить триумфальную арку и королевский трон. Рабочие, не получавшие платы, отказались работать за еду, тогда парижане всех сословий сами взялись за дело. Работа нашлась для всех: мужчин, женщин, детей; ремесленные цеха приходили со своими значками, для безработных организовали "общественные мастерские", даже монахи и монахини превратились в землекопов. Лафайет закатал рукава и возил тачку, нагруженную землей. Адриенна успела пожалеть о том, что отказалась от перчаток: она уже натерла себе водяные мозоли черенком лопаты и, похоже, загнала занозу в ладонь. Ничего: вечером она обработает руки, к утру они заживут, а завтра она будет умнее.

Освежающе-прохладный ветер пронесся над землей, трепля косынки и взвивая подолы; палящее солнце скрылось за тучами, а потом и вовсе хлынул дождь, да какой! Женщины и дети с визгом разбежались, ища, где спрятаться; Адриенна укрылась под навесом, где держали инструмент. Мужчины-санкюлоты продолжали работать, не обращая внимания на ливень, кто-то даже запел:

Люди смеялись, Адриенне тоже стало весело. Один из рабочих, проходя мимо, подмигнул ей и сказал: "Это слёзы аристократов!" Веселье тотчас покинуло её, сердце защемило от дурного предчувствия.

Дома она рассказала Жильберу об этой песенке и о словах санкюлота. Он только посмеялся, однако через день Адриенна с удивлением услышала, как песня разрослась до нескольких куплетов, в котором был и такой:

Руки зажили, у основания пальцев образовались твердые корочки мозолей, и Адриенна гордилась ими. Однажды к стройке подъехала королевская карета. Оттуда вышел Людовик XVI, скинул сюртук, взял заступ и принялся копать со сноровкой опытного садовода. Поработав часа полтора, он уехал обратно в Сен-Клу, куда двор перебрался на лето; карету провожали криками: "Да здравствует король!"

Чем ближе становился день праздника, тем многолюднее было на парижских улицах: отовсюду прибывали делегации федератов — тысячи, десятки, сотни тысяч. Парижане селили их у себя и не брали платы за кров. Правда, вслед за федератами потянулись и нищие, бродяги, попрошайки; это тревожило обывателей, не позабывших о беспорядках годичной давности.

Четырнадцатого июля небо с утра затянули тучи. Выплеснув порцию дождя, они с облегчением улетали, освобождая дорогу солнечным лучам, но их место тотчас занимали новые. Однако праздник не отменили. В семь утра кортеж из депутатов Национального собрания, городских властей и Национальной гвардии торжественно выступил от полуразрушенных стен Бастилии, чтобы около трех часов пополудни прибыть на Марсово поле. Туда же шли отряды вооруженных федератов — стройными рядами, с развернутыми знаменами, печатая шаг под бой барабанов. Их приветствовали граждане с тротуаров и из окон домов; на берегу Сены у Марсова поля установили несколько батарей, встречавших новые отряды торжественным салютом; через Сену навели широкий понтонный мост, ведущий прямо к триумфальной арке.

Все трибуны были заполнены. Федераты выстроились вокруг Алтаря Отечества, у которого стояли двести священников, недавно присягнувших Нации, с трехцветными лентами через плечо. Напротив Триумфальной арки поставили трон; король, королева и дофин прошли к нему от Военного училища по крытой галерее из синих полотнищ с золотыми лилиями.

Приехал Лафайет на белом коне, в парадном мундире; к нему тянулись со всех сторон, целовали его сапоги, сбрую коня, даже самого коня.

Солнце ненадолго выглянуло из-за туч, отразившись в белом облачении епископа Отенского, служившего торжественную мессу. Лафайет первым принёс присягу от имени Национальной гвардии всей страны:

— Клянёмся вечно хранить верность нации, закону и королю, охранять всей данной нам властью Конституцию, принятую Национальным собранием и утвержденную королем, стоять на страже свободы и собственности и оставаться связанными со всеми французами нерасторжимыми узами братства.

— Виват, Лафайет!

Председатель Национального собрания принес присягу от имени всех депутатов и избирателей. Громыхали пушки, рокотали барабаны. Людовик XVI вышел вперед, но не поднялся к Алтарю.

— Я, король Франции, клянусь нации использовать всю власть, которой я наделен по конституционному закону государства, дабы заставить соблюдать Конституцию и исполнять ее законы.

— Да здравствует король!

Мария-Антуанетта взяла дофина на руки, чтобы показать его народу. И она, и её сын разделяют чувства короля.

— Да здравствует королева! Да здравствует дофин!

Присягу приносили хором, потом вместе пели Те Deum[7]. Сойдя с трибун, люди обнимались друг с другом, ликовали, пускались в пляс… Граф Ферзен, промокший до нитки, отбивался от грубых объятий, пробираясь к галерее, чтобы вернуться вместе с двором в Сен-Клу. Какая-то оргия, вакханалия! Пьяны они, что ли?

"Я не устану восхищаться народом, который прожил свободным всего один год! Однажды он сможет совершить всё, что угодно! Мы видели, как он смеялся и шутил под потоками дождя. Все граждане чувствовали, что на сей раз праздник — это их праздник". ("Французский патриот".)

"Народ идолопоклонников видит в нашем празднике лишь г. де Лафайета и короля, но не видит сам себя. Для народа приготовили тысячу уловок, чтобы вызвать подобострастные восклицания и заставить его позабыть о нации в тот самый момент; когда она есть всё". ("Парижские революции".)

"Граждане, заставить вас поклясться в верности королю — значит, сделать для вас священными врагов, которые, прикрываясь его именем, постоянно плетут заговоры против вашей свободы, вашего покоя, вашего счастья. Снова замышляется бегство королевской семьи. Нам остается лишь один способ защиты — всеобщее восстание и народные казни. Для начала захватите короля, дофина и королевскую семью, приставьте к ним надежную охрану, пусть отвечают головой за всё, что произойдет. Перебейте весь парижский штаб Национальной гвардии, всех черных аристократов, правительственных агентов в Национальном собрании, всех известных пособников деспотизма". ("Друг народа".)