Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Накануне переговоров

Сразу после составления договора началась подготовка «великого посольства» под Смоленск. Именная роспись участников посольства сохранилась в составе материалов Литовской Метрики[799]. Как правильно отметил Л. В. Черепнин, посольство, отправленное от имени «всех чинов», и состояло из представителей этих «чинов»[800]. Однако представительство от разных «чинов» было очень неравномерным. Хотя первое место среди «великих послов» принадлежало ростовскому митрополиту Филарету, представителей «духовного чина» в составе посольства было очень мало. Митрополита сопровождали архимандрит Новоспасского монастыря Евфимий, игумен Николо-Угрешского монастыря Иона, протопоп Кирилл из Вознесенского монастыря и келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын. Таким образом, митрополита сопровождали протопоп из кремлевского монастыря, настоятели двух подмосковных обителей и троицкий келарь, представлявший в Москве интересы Троицкой обители. Это заставляет подозревать, что на собраниях в Москве, где вырабатывались и утверждались условия, на которых Владислав мог вступить на русский трон, присутствовали вместе с патриархом и митрополитом Филаретом лишь духовные лица из Москвы и подмосковной округи.

Во главе светской части посольства стояли боярин кн. В. В. Голицын, окольничий кн. Д. И. Мезецкий и думный дворянин В. Б. Сукин, а также думный дьяк Т. И. Луговской. Другие «чины» «двора» были представлены в составе посольства очень скупо — двое московских дворян, трое стольников, двое стряпчих, двое жильцов.

Основную часть посольства составляли «дворяне из городов» — по одному, иногда по два человека от «города» — уездной дворянской корпорации. 42 «дворянина» представляли 32 «города» и новгородские пятины. Так как в состав посольства вошли дети боярские, которые к этому времени находились в Москве, то эти данные дают определенное понятие о размерах дворянских отрядов, находившихся в Москве в то время, когда велись переговоры с Жолкевским. Даже если бы каждый «город» был представлен небольшой группой из нескольких десятков человек, то и тогда следовало бы принять, что в Москве к этому времени находились сотни детей боярских, а хорошо известно, что один отряд смольнян, представленный в составе посольства Андреем Романовичем и Иваном Курб. Уваровыми, насчитывал в своем составе несколько сотен человек. Анализируя состав «городов», представители которых вошли в состав посольства, можно отметить, что в Москве находились дети боярские всего нескольких городов исторического центра Русского государства — Замосковного края, географически наиболее близкого к столице (Дмитров, Ярославль, Кострома, Галич). Напротив, в составе посольства оказались широко представлены дети боярские запада и юго-запада России. На западе это были Ржева-Володимирова, Зубцов, Торопец, Бежецкий Верх, Старица, Вязьма, Дорогобуж. Дети боярские этих уездов, очевидно, подобно смольнянам ушли в Москву после битвы под Клушином, отступая перед королевской армией. Особенно широко были представлены города Заокско-Брянского края — Брянск, Козельск, Волхов, Мещовск, Белев, Серпейск, Алексин, Таруса, Калуга, Воротынск, Лихвин, Карачев, Орел, Мценск. Это были земли вокруг Калуги — столицы Лжедмитрия II. В составе посольства были и дети боярские «городов», занятых войсками Лжедмитрия II во время его похода на Москву, таких как Медынь и Кашира[801]. Одни из этих детей боярских, очевидно, были вынуждены подобно детям боярским западных уездов вернуться в Москву после битвы под Клушином, другие, вероятно, нашли в столице приют, уходя от наступающих войск Лжедмитрия II.

Это проливает дополнительный свет на мотивы, побуждавшие собравшихся в Москве детей боярских принять решение об избрании Владислава и одновременно упорно настаивать на том, чтобы по заключенному договору польская сторона взяла на себя обязательство вывести войска из западных уездов Русского государства и в то же время направить свою армию против «вора». Разумеется, они хотели сохранить за собой (или даже — вернуть) свои земельные владения, но эти владения должны были остаться в составе Русского государства. Как представляется, «дворяне из городов» вошли в таком большом количестве в состав посольства, чтобы проследить за тем, чтобы в текст окончательного договора об избрании Владислава были внесены именно эти обязательства.

Кто же были эти представители «городов»? Определенный ответ на этот вопрос дает сравнение с недавно изданным списком выборных дворян 1606–1607 гг.[802] Представители девяти «городов» в составе посольства (Волхов, Верея, Калуга, Кашин, Козельск, Лихвин, Мещовск, Рязань, Серпейск) уже в 1606–1607 гг. были «выборными дворянами» с высокими поместными окладами от 450 до 600 четвертей[803]. Несомненно, эти люди принадлежали к верхушке местных дворянских корпораций, хотя в ряде случаев, как, например, представитель Калуги Иван Кузьмич Бегичев, они представляли интересы лишь той части дворянской корпорации, которая не подчинилась Лжедмитрию II. К этой местной дворянской верхушке следует отнести и ряд представителей «городов», у которых в боярском списке 1606–1607 гг. обнаруживаются близкие родственники или однородны (Тула, Белев, один из представителей Серпейска, Алексин).

Боярский список 1606–1607 гг. в своей заключительной части не сохранился., отсутствуют данные по многим уездам запада и Замосковного края. Однако ряд сведений о статусе лиц, представлявших «города» этих регионов в составе посольства, можно извлечь из боярского списка 1602–1603 гг. Так, представитель Зубцова князь Юрий Ив. Шаховской в 1602–1603 гг. был выборным дворянином по этому городу с высоким поместным окладом. Выборными дворянами, правда, с более низкими поместными окладами 250–300 четвертей, были в 1602–1603 гг. представители таких «городов» в составе посольства, как Вязьма, Дмитров, Кострома, Ярославль[804]. Все это позволяет сделать вывод, что среди представителей «городов» в составе посольства можно выделить многочисленную группу представителей местной дворянской верхушки.

Однако людьми такого сравнительно высокого статуса круг дворянских участников посольства не ограничивался. В ряде случаев можно констатировать, что представители «городов» в 1606–1607 гг. еще не входили в состав выборных дворян даже в тех уездах, где местную дворянскую корпорацию представляла довольно многочисленная группа. Так, Воротынск в составе двора представляли 16 человек, но воротынец Федор Меньшово Матов в их число не входил. Это, впрочем, понятно, так как, когда снаряжалось посольство под Смоленск, в Москве могли и не найти высокопоставленных представителей многих дворянских корпораций.

Что касается других «чинов» русского общества, то их представительство в составе посольства было незначительным — один стрелецкий голова и семь московских стрельцов, восемь подьячих, «дворовые люди» — чарочник и сытник. Люди, готовившие посольство, явно стремились к тому, чтобы в его составе были представители всех значимых социальных групп традиционного русского общества (в составе посольства совсем не было казаков), но их представители явно не должны были играть сколько-нибудь серьезной роли. Особенно обращает на себя внимание очень незначительный удельный вес представителей посада самого большого русского города — Москвы. В составе посольства городское сословие представляли гость Иван Кошурин и четверо «торговых людей» (среди них «портной мастер», «москотильник», «серебряник» — очевидно, достаточно зажиточные ремесленники).

Такой состав посольства, как представляется, связан с тем, что по-настоящему лишь дворянство было той активной силой, которая низложила Шуйского и избрала Владислава. Правда, это были по преимуществу представители тех групп дворянства, которые с развитием событий оказались в критическом положении, утратив доступ в собственные владения.

Послы получили верительные грамоты и датированный 17 августа подробный наказ «от всяких чинов Московского государства»[805]. Текст наказа позволяет судить о том, какие цели ставились перед посольством. Послы должны были добиваться заключения с королевичем и его отцом такого договора, в который были бы внесены все те условия, которые русская сторона выдвинула на переговорах с Жолкевским и которые гетман не принял, ссылаясь на отсутствие полномочий.

Особенно упорно послы должны были настаивать на принятии королевичем православия. Уже в посольских «речах», предназначенных для публичного прочтения на первом приеме послов королем, было выдвинуто настойчивое пожелание, чтобы «государь наш королевич пожаловал, крестился в нашу православную хрестьянскую веру греческого закона»[806]. Имелось в виду не только принятие королевичем православия, но и его повторное крещение по православному обряду. В послании патриарха и Освященного собора, обращенном непосредственно к самому Владиславу, его призывали «приклониться» к «всего мира прошению» и принять крещение, «им же очистятца твои ереси»[807]. При этом предполагалось, что крещен будет королевич Филаретом и архиепископом Сергием в Смоленске[808] и в Москву прибудет уже православным[809]. Послы должны были заявить, что если королевич не крестится, то «Московское государство конечно о том оскорбитца и будет о том великая печаль и сетованье»[810]. В этом вопросе послы не могли идти ни на какие уступки. Им специально предписывалось не вступать ни в какие споры о вере с «учителями», которых могут прислать к ним сенаторы. В ответ на все возможные контрпредложения следовало заявить: «Иного приказу о том никоторого нет»[811]. Все это лишь отчасти можно объяснить необходимостью считаться с неуступчивостью патриарха и поддерживавшего его московского духовенства. Взгляды духовенства, что лишь православное крещение может сделать нового государя полностью «своим», несомненно разделялись всеми московскими «чинами».

Вместе с тем знакомство с наказом показывает, что русская сторона на переговорах рассчитывала добиться изменения в свою пользу и некоторых условий августовского договора. Так, договор предусматривал, что вопрос о том, устроить ли в Москве костел для людей из свиты Владислава, должен стать предметом коллективного обсуждения нового государя и русских «чинов». В наказе же послам предписывалось добиваться эту статью «отставити и Московского государства людей тем не оскорбити»[812]. Договор предусматривал, что в лагере под Смоленском должен быть обсужден вопрос о возмещении королю расходов на войну («про кошт и наклад королевской») «и про заплату польским и литовским людем». Послы должны были ходатайствовать, чтобы король «убытки свои и наклады отставил»[813].

Знакомство с содержанием наказа показывает, что его составители исходили из того, что уже под Смоленском могло быть выработано соответствующее соглашение, скрепленное присягой короля, его сына и сенаторов, и после этого королевич, который, по их представлениям, находился вместе с отцом в военном лагере[814], мог бы отправиться вместе с послами в Москву «на свой царский престол не мешкая»[815]. В крайнем случае допускалось, что решение ряда спорных вопросов будет отложено и затем урегулировано путем переговоров между Сигизмундом III и новым русским царем при участии «всей земли»[816].

Следует согласиться с польским исследователем В. Поляком, который, проанализировав текст наказа, констатировал, что позиция русской стороны на переговорах должна была быть жесткой, возможность каких-либо серьезных уступок не предусматривалась[817].

Из чего исходили составители наказа, придерживаясь именно такой позиции, на чем основывались их расчеты?

Как представляется, они исходили из того, что такое соглашение было очень выгодно для короля Сигизмунда, сын которого стал бы государем огромной страны, союзником и опорой своего отца. Разумно полагая, что прочно овладеть русским троном можно лишь при поддержке со стороны русского общества, московские «чины» считали, что ради достижения этой цели король пойдет навстречу их требованиям. Привыкшие традиционно тесно связывать между собой «государство» и личность «государя», они были искренне убеждены, что все спорные вопросы в отношениях между Россией и Речью Посполитой потеряют свое значение, когда обе страны окажутся под властью членов одной семьи. Не будет же король отбирать Смоленщину и Северскую землю у собственного сына.

В Москве, конечно, знали, что власть короля в Речи Посполитой ограничена и что верховным органом власти, от которого зависит принятие наиболее важных решений, является сейм. В перечне условий, составленном одновременно с договором, отмечалось, что выработанное под Москвой соглашение должно быть утверждено на сейме «речью посполитой духовной и светской»[818], но это утверждение явно воспринималось как формальность. Неслучайно послы должны были добиваться того, чтобы сразу после выработки под Смоленском соглашения королевич выехал в Москву, не дожидаясь созыва сейма[819]. По-видимому, несмотря на все конкретные знания о политическом устройстве Польско-Литовского государства, король воспринимался московскими «чинами» как правитель, подобный их прежним государям, способный решать все вопросы своей властью. А так как, по их представлениям, он был заинтересован в утверждении своего сына на русском троне, то на переговорах не должно было возникнуть серьезных трудностей.

Руководствуясь иными мотивами, стремился создать благоприятную обстановку для будущих переговоров гетман Жолкевский. Уже послы, которых гетман прислал к Сигизмунду III после битвы под Клушином, добивались, чтобы «король как можно скорее послал за королевичем»[820]. В письме от 28 августа, сообщая о заключении августовского договора и принесении присяги, он писал о русских людях: «Как можно судить по жестам и плачу их, они искренне хотят [иметь государем] королевича его милость»[821]. В письме от 7 сентября, сообщая королю, что состав посольства под Смоленск уже определен, Жолкевский одновременно информировал его о том, что бояре через князя Василия Голицына (одного из главных руководителей посольства) заявили патриарху, что будут ходатайствовать, чтобы королевич крестился, но, даже если он этого не сделает, «волен Бог да государь, мы ему уж крест целовали и ему нам прямить» (эти слова в письме воспроизведены по-русски)[822]. Гетман снова заверял Сигизмунда III в том, что русские люди дают все новые доказательства того, что они, от самых знатных до самых малых, «искренне, а не лицемерно желают правления» Владислава. В заключение Жолкевский выражал убеждение, что король «ех animi sententia» сможет прийти к соглашению с послами по всем вопросам[823].

С. Жолкевский, как показывает избранный им образ действий, исходил из того, что ради достижения стратегической цели — утверждения Владислава на русском троне и вовлечения России в орбиту польского политического и культурного влияния, а условия августовского договора, по его мнению, создавали благоприятные возможности для достижения такой цели в будущем — следовало идти навстречу пожеланиям русского общества.

В лагере под Смоленском положение дел видели в ином свете[824].

Уже заключение соглашения под Царевым Займищем вызвало серьезное недовольство короля и его окружения. В письме от 11 августа Сигизмунд III выражал удивление тем, что Жолкевский согласился внести в него такие условия, которые король не захотел включить в текст, выработанный при его участии под Смоленском. Так, король порицал гетмана за то, что тот обещал «костелов Римских в Московском государстве не строити». Однако еще более важно то, что король порицал согласие гетмана на избрание Владислава, поскольку решение об этом не может быть принято без санкции сейма. Последнее замечание производит странное впечатление, так как в соглашении, выработанном под Смоленском, было зафиксировано согласие короля дать своего сына на русский трон без каких-либо оговорок. Таким образом, в то самое время, когда Жолкевский прилагал усилия, чтобы возвести Владислава на русский трон, в королевском лагере стали искать уловки, чтобы отказаться от данного обещания. Сигизмунд III порицал гетмана за чрезмерную уступчивость, предлагая обращать большее внимание на «уловки (fortele) этого народа», который по своей природе не может вести себя иначе[825]. Начиная с этого момента в письмах Сигизмунда III (в отличие от писем Жолкевского) характерной чертой становятся выпады против русских, постепенно принимающие все более резкую и язвительную форму.

Уступчивость гетмана так беспокоила короля, что 29 августа, еще не зная о заключении августовского договора, он отправил к Жолкевскому письмо, снова призывая его быть твердым. Сигизмунда III возмущало то, что русский народ выдвигает разные условия «не как стесненный несчастьем, а как наисвободнейший». Гетман должен продиктовать нужные Речи Посполитой условия мира, а не идти навстречу пожеланиям русской стороны, а тех, кто является противниками польской кандидатуры, следует подчинить силой («siły na upór а prędkości potrzeba»)[826].

Более конкретные инструкции были направлены Жолкевскому с Александром Госевским и Федором Андроновым[827]. Ряд пунктов касался возможных условий договора об избрании королевича. Так, следовало категорически отклонять требования о принятии королевичем православия и добиваться постройки в Москве костела для Владислава и людей из его свиты[828]. Однако главная цель, которой должны были добиваться (совместно с гетманом) королевские эмиссары, заключалась в том, чтобы убедить московские «чины» согласиться на временную передачу власти над Россией в руки Сигизмунда III[829]. Первая попытка в этом направлении была предпринята еще в начале 1610 г., но она сразу натолкнулась на сопротивление с русской стороны. К тому же в то время следовало идти на уступки, чтобы лишить царя Василия его сторонников. Теперь, после прихода польско-литовских войск под Москву и низложения Шуйского, по мнению короля и его окружения, сложились благоприятные условия для того, чтобы попытаться достичь своей цели.

Идти навстречу предложениям русской стороны и посылать в Москву королевича Владислава Сигизмунд III решительно не собирался. Характерно в этой связи то, что даже после заключения августовского договора королевич не был вызван в военную ставку отца, а продолжал находиться в Вильне. Мотивы, определившие такое решение, были изложены во врученном посланцам под Москву особом письме короля Жолкевскому[830].

Один из аргументов заключался в том, что перед выступлением в поход король сделал публичное заявление, что он начинает войну в интересах Речи Посполитой, «а не для личной выгоды». В этих условиях решение отправить в Москву Владислава, принятое без согласия сейма и помимо него, могло бы вызвать волнения в Речи Посполитой, и король, успокоив «чужое» государство, привел бы в беспорядок свое собственное.

Знакомство и с последующими разделами письма, и с другими действиями Сигизмунда III после августовского договора показывает, что этот аргумент, рассчитанный на гетмана как приверженца традиционных порядков в Речи Посполитой, в действительности имел второстепенное значение. Действительно, важные политические соглашения должны были утверждаться сеймом, но из этого вытекало лишь то, что решение об отъезде Владислава в Россию должно было быть одобрено сеймом. Однако после заключения августовского договора король не предпринял никаких шагов для скорого созыва сейма. И поступил он так потому, что вовсе не хотел посылать Владислава в Москву. О подлинных причинах этого говорилось в следующих разделах письма.

Сигизмунд III полагал, что его сын (которому к тому моменту исполнилось 15 лет) не обладает достаточным опытом, чтобы управлять столь обширным государством. Еще большие опасения вызывала у короля возможность дурного влияния русского общества на молодого принца. Это «такой народ, — писал Сигизмунд III Жолкевскому, — которому [уже] из-за его религии опасно доверять, грубых обычаев и твердого сердца, у которого жестокость заменяет право, а несвобода стала его природой, где грубые обычаи, а жизнь полна разврата». Это крайне отрицательное мнение Сигизмунда III о русских людях следует иметь в виду при анализе его последующих действий по отношению к русскому обществу и Русскому государству.

В основной инструкции излагались аргументы, которые следовало предложить московским «чинам», чтобы они согласились не требовать немедленного приезда Владислава в Москву[831].

А. Госевский (вместе с Ф. Андроновым) должен был убеждать московские «чины», что главной задачей сейчас является прекращение «смуты», т. е. устранение «вора» и приведение к повиновению тех, кто не желает подчиняться столице. Этого можно добиться одним походом (yednym zajazdem) короля во главе его войска. Поэтому пока не может быть речи о том, чтобы польско-литовское войско покинуло русскую территорию, а польские гарнизоны оставили пограничные «замки». Наоборот, московские «чины» должны позаботиться о сборе средств на содержание этого войска. Чтобы бояре проявили понимание, их следовало познакомить с текстом предложений, которые прислал королю Лжедмитрий II.

В инструкции содержался и ряд конкретных указаний, касавшихся воздействия на разные группы русского общества. Так, в инструкции дважды говорилось о намерениях короля успокоить патриарха и других духовных лиц «лаской и жалованьем своим». Но, разумеется, речь могла идти лишь о смягчении противодействия со стороны духовенства королевским планам, опорой для них в русском обществе оно стать не могло.

Своей опорой в русском обществе Сигизмунд III предполагал сделать группу бояр во главе с кн. Ф. И. Мстиславским, о которой ему было известно из писем С. Жолкевского, что она поддерживает кандидатуру Владислава. Именно Мстиславскому и людям его круга были адресованы аргументы, которые должны были убедить их не настаивать на немедленном приезде Владислава. О характере ряда конкретных доводов позволяет судить текст грамоты короля Ф. И. Мстиславскому, отправленной в Москву с А. Госевским[832]. Из нее видно, что бояр запугивали угрозой, исходившей от Лжедмитрия II. Он «бояр и дворян и всяких людей многих побил лютыми смертьми», а владения других «роздал худым людей, каков сам», «и бояр у себя устроил боярских холопей, а вас всех хочет побить». Мстиславского и людей его круга подталкивали к тому, чтобы они сосредоточили власть в своих руках, расправившись с теми, кто или сам хотел занять трон, или поддерживал связи с «вором», или вообще был заинтересован в продолжении Смуты; всех этих людей следовало по крайней мере выслать из Москвы.

Если бояре не станут настаивать на приезде Владислава и дадут королю «много времени», чтобы привести в порядок дела в России, тогда Сигизмунд III обещал удовлетворить их просьбы о пожалованиях и обсудить с ними вопрос о «правах и обычаях» в Русском государстве. В грамоте Мстиславскому король также обещал жалование, владения, «права и вольности». Обращает на себя внимание то, что эта тема поднималась при контактах с достаточно широким кругом представителей московской знати, которые, по расчетам короля и его советников, должны были сосредоточить в своих руках власть в России. Создается впечатление, что, убежденный в глубокой безнравственности русского общества, Сигизмунд III рассчитывал таким образом просто «купить» необходимую для осуществления его планов часть русской политической элиты.

В соответствии с избранной линией король предписывал Жолкевскому записать в договоре, что Владислав может приехать в Россию только после «успокоения» Русского государства и одобрения соответствующего соглашения сеймом[833].

Ф. Андронов с письмами от короля приехал к С. Жолкевскому за несколько дней до подписания договора[834]. Жолкевский, однако, не принял во внимание эти указания, так как отдавал себе отчет в том, что на предложенных условиях московские «чины» соглашения заключать не будут. К этому следует добавить, что войско, давно не получавшее жалования, грозило оставить службу, и гетман мог утратить один из главных инструментов воздействия на русскую сторону[835]. С такой оценкой ситуации вынужден был согласиться и сам королевский посланец. «А которые речи, — писал он Льву Сапеге, — и розумели, что было в договоре не так были потребны, еднак же пришло до змусу» (т. е. были принуждены согласиться). Далее Андронов разъяснял: «А гды было не учинить договоров по их воле, тогды было конечно пришло на то — доставать их саблею и огнем»[836].

Из этой объективной оценки делались, впрочем, совсем разные выводы. Если Жолкевский полагал, что договор не противоречит долгосрочным интересам Речи Посполитой, то Ф. Андронов советовал лишь для виду согласиться с этим соглашением, но готовиться к его пересмотру: «Лутче с ними тепере обойтиться по их штукам, а гды придут до рук, тогды и те их штуки мало что помогут».

Получив первые известия о заключении договора, Сигизмунд III сразу же сообщил Жолкевскому, что некоторые условия он принять не может: порядок в России не может быть обеспечен, если польские войска не будут находиться в пограничных крепостях и в самой Москве. Король также категорически отказывался снять осаду со Смоленска, пока не добьется «возвращения Короне того, что давно от этого народа отняли». Такая позиция короля обещала большие трудности на переговорах. Ведь сам августовский договор был заключен только потому, что С. Жолкевский дал согласие на сохранение территориальной целостности Русского государства в тех границах, в каких оно существовало до Смуты. Король снова призывал гетмана к осторожности: «Это, — высказывал он снова свое мнение о русских людях, — народ лицемерный и, когда он войдет в наибольшую близость с кем, больше всего думает о том, как его обмануть»[837].

Однако откликами на отдельные пункты соглашения дело ограничиться не могло. Ожидавшийся скорый приезд под Смоленск русских «великих послов» ставил короля и сенаторов перед необходимостью выработать план действий в новой ситуации, создавшейся после заключения августовского договора.

Об аргументации, использовавшейся в спорах по этому поводу, и некоторых общих итогах, к которым пришли король и окружавшие его политики, дает понятие сохранившееся в ряде списков «Рассуждение о королевиче его милости и государстве Московском». В некоторых списках авторство «Рассуждения» приписано восходящей звезде политической жизни Речи Посполитой князю Е. Збаражскому. Для цели данного исследования важно то, что текст его был внесен в ведущуюся в лагере под Смоленском подканцлерскую книгу, — аргумент в пользу того, что изложенные здесь доводы получили одобрение Сигизмунда III и его ближайшего советника, коронного подканцлера Ф. Крыйского[838].

Анализ этого текста дает интересный материал для понимания не только целей и методов восточной политики Речи Посполитой, но и представлений политической элиты этого государства о русском обществе и внутренних отношениях в нем.

«Рассуждение» делится на две части. В первой излагаются аргументы за вступление королевича на русский трон, во второй — против.

Аргументы «за» — немногочисленны, но весомы. Автор перечисляет те выгоды, которые принесет не только Речи Посполитой, но и королевской династии возведение Владислава на русский трон.

Речи Посполитой это принесет спокойное соседство, организацию эффективной обороны от набегов татар, победу в войне со Швецией за Ливонию. Кроме того, значительная часть «народа шляхетского» могла бы найти себе в России средства к существованию, что привело бы к ослаблению внутреннего напряжения в стране и к росту расположения шляхты к королю.

Существенны и выгоды, которые при этом получит династия. Не только будет упрочено положение Сигизмунда III в Речи Посполитой, но и сам трон в Польско-Литовском государстве при сохранении свободной элекции фактически окажется в руках польской ветви династии Ваза. Владислав или сам сумеет занять польско-литовский трон, или поможет это сделать брату. Наконец, получив в свое распоряжение богатые людские и материальные ресурсы России, династия сможет вернуть себе утраченный шведский трон.

В «Рассуждении» приводится и ряд других доводов в пользу такого решения. Если король не согласится на выбор Владислава, то русские могут избрать другого, враждебного к Речи Посполитой претендента, так как без государя они жить не могут, а таким государем может быть только иностранец, поскольку они постановили не избирать царя из своей среды. Хотя автор «Рассуждения» не говорит об этом прямо, имелась в виду опасность того, что русские могут возвести на трон принца из враждебной Сигизмунду III шведской ветви династии Ваза.

Наконец, автор «Рассуждения» подчеркивает, что следует договариваться с русскими, так как в распоряжении короля нет военной силы, с помощью которой он мог бы завоевать Россию, прежде всего из-за недостатка средств для снаряжения большой армии. Отказ дать Владислава приведет к возобновлению войны, средств на оплату войска не хватит, и оно отправится в Речь Посполитую искать на собственной территории средств на свое содержание, а это вызовет недовольство шляхты по отношению к королю и его политике.

Следует отметить при анализе уже этой части «Рассуждения», что, приводя аргументы в пользу необходимости искать соглашения с русскими «чинами», автор был о них далеко не лучшего мнения. «Глупый народ», — так характеризует он русских уже в первой части своего сочинения.

Что касается доводов в пользу отрицательного решения вопроса, то их гораздо больше, и они заполняют основную часть «Рассуждения».

Здесь значительное место занимает характеристика внутренних отношений в русском обществе, опираясь на которую автор в дальнейшем строит свои заключения и рекомендации. Это общество, в котором прежние «природные» государи поддерживали порядок благодаря страху. Теперь это общество находится в состоянии внутренней анархии и раздоров, престиж власти утрачен, о чем говорит судьба государей начиная с Ивана IV, которых подданные убивали или свергали с престола. Правящая элита расколота на враждебные группировки, борющееся между собой за власть. Кроме того, низы общества вышли из повиновения. В результате эти низы используют в своих интересах конфликты между верхами, а верхи пытаются использовать низы в борьбе за власть. Другая важная черта этого общества — враждебное отношение к полякам и их вере, неслучайно на переговорах с Жолкевским русские требуют крещения королевича, следовательно, они не считают его христианином.

Из этих наблюдений следовал вывод, что русские не согласятся на то, чтобы королевича сопровождали польские советники и польское войско. А не имея в своем распоряжении ни того, ни другого, молодой и не имеющий опыта принц не сможет установить порядка в русском обществе. В результате Владислав попадет под нежелательное влияние русской среды (по выражению автора, «утонет в их глупости») и, скорее всего, станет орудием одной из группировок в борьбе за власть, превратившись, соответственно, в объект ненависти для других. В таких условиях и сама жизнь принца могла бы трагически оборваться. Что касается присяги на верность королевичу, то ей нельзя придавать значения: русские уже неоднократно нарушали присяги своим государям (сначала Лжедмитрию I, затем Шуйскому), да и согласились они на выбор Владислава не по добровольному желанию, а принужденные необходимостью («jakoż ten wolno obiera, komu nad szyją stoją»).

Другая группа доводов имела целью убедить читателя, что опасности, к которым приведет отказ дать королевича, не так велики, а выгоды, которые может принести Речи Посполитой его выбор, не столь очевидны. Здесь автор как бы полемизировал с собственными доводами, изложенными в первой части его «Рассуждения».

Сопоставив все выводы «за» и «против», автор «Рассуждения» констатировал, что самым лучшим решением было бы, чтобы управление Россией оказалось в руках такого опытного государственного деятеля, как Сигизмунд III, который, когда обстоятельства сложатся более благоприятно, смог бы передать свою власть сыну. У составителя «Рассуждения» не было сомнений в том, что такое решение встретит сопротивление со стороны русских людей, которые предпочтут молодого принца, которого они могли бы воспитать по-своему, иноземному государю, чуждому их вере и обычаям. Особенно сильное сопротивление это встретило бы со стороны духовенства, которому хорошо известна репутация Сигизмунда III как рьяного католика (zelosus in fide).

Принимая это во внимание, составитель «Рассуждения» полагал, что такое решение следует скрывать от русских и, наоборот, заверять их, что обещания относительно королевича будут выполнены, чтобы они «о чем-либо другом не подумали». Но одновременно следует королевича не присылать, ссылаясь на то, что ранее следует добиться «успокоения» государства, «чтобы не в опустошенные края, а на полное государство он приехал». Одновременно следовало доказывать, что без согласия сейма решение об отправке Владислава в Москву не может быть принято. Так удастся добиться отсрочки и выиграть время.

Когда тем самым в России появился бы опасный вакуум власти, следовало бы воспользоваться этой ситуацией, чтобы убедить представителей русской политической элиты согласиться временно передать управление страной в руки Сигизмунда III и принести ему присягу. При этом представителей этой элиты (ductores) следовало привлекать обещаниями личных выгод (privatnymi obietnicami), доказывая, в частности, что все пожалования, которые сделает Сигизмунд как временный правитель, сын его должен будет подтвердить. У всех людей, отмечал автор «Рассуждения», даже и у духовных лиц, есть амбиции, которые следует использовать. Он рекомендовал также предложить, чтобы знатные лица отправили своих сыновей служить при дворе будущего монарха (в таком случае они могли бы стать заложниками).

«Рассуждение» заканчивалось конкретными советами в связи с приближающимся началом переговоров с «великим посольством». Никакого обсуждения вопроса о том, на каких условиях Владислав сможет занять русский трон, автор «Рассуждения» не предполагал. Он предлагал обсудить с послами лишь три вопроса: «О безопасности правителя, о выгодах Речи Посполитой и об оплате войска». Содержание всех трех кратких формулировок сравнительно легко расшифровать. Первая формула означала, что для обеспечения безопасности правителя необходимо добиться «успокоения» государства, т. е. добиться от послов согласия на ввод польско-литовских войск во внутренние районы России. Вторая формула означала, что на переговорах должен был быть поставлен вопрос о передаче Речи Посполитой спорных территорий — Северской земли и Смоленщины. Третья означала необходимость возмещения Речи Посполитой военных расходов. Так как русским людям, полагал автор «Рассуждения», трудно будет согласиться на эти предложения, то до обсуждения других вопросов дело даже не дойдет.

Настоящие переговоры должны были вести в Москве с представителями русской элиты (очевидно, с помощью предложенных ранее методов) направленные туда королевские послы. Важная роль отводилась и находившемуся в Москве гетману Жолкевскому, который должен был занимать своим войском города, подавлять и высылать из Москвы противников польских планов. Автор «Рассуждения» полагал, что в результате всех предпринятых действий на будущий сейм могло бы прибыть из России посольство с просьбой о том, чтобы Сигизмунд III принял на себя управление Россией, и тогда король смог бы выехать в Москву.

Советы автора «Рассуждения» относительно линии поведения на переговорах под Смоленском, как увидим далее, были приняты во внимание лишь частично. Однако доводы в пользу того, чтобы никаких серьезных переговоров об избрании королевича не вести, а добиваться передачи власти над Россией в руки Сигизмунда III, получили полное признание короля и политиков, окружавших его в лагере под Смоленском.

Почему предпочтение было оказано такому решению, удивления не вызывает. Больше удивляют представления автора «Рассуждения» о том, какими путями можно добиться такого решения. Он, как видно из его собственных слов, понимал, что такое предложение не встретит благоприятной реакции с русской стороны, но не предлагал никаких мер, которые могли бы смягчить остроту этой реакции. Ни о каких уступках или признании за русским обществом каких-либо новых «прав» речи не было. Все надежды, по существу, возлагались на коррумпированность русской политической элиты, хотя в своем анализе состояния русского общества автор «Рассуждения» сам констатировал, что эта элита расколота серьезными противоречиями, низы не повинуются верхам и общество находится в состоянии анархии. И в этих условиях он считал возможным добиться подчинения огромной страны путем разных форм подкупа ограниченной группы «предводителей». Налицо было серьезное противоречие между оценкой ситуации и практическими выводами, но, судя по всему, это противоречие не было осознано ни автором «Рассуждения», ни его высокопоставленными читателями.

Таким образом, накануне начала переговоров под Смоленском позиции сторон резко расходились. Послы прибывали с инструкциями твердо настаивать на условиях, выработанных московскими «чинами» накануне переговоров с Жолкевским, а Сигизмунд III и сенаторы вообще не намерены были серьезно обсуждать этот вопрос, так как их целью после достигнутых успехов было уже не избрание Владислава, а подчинение русского общества власти польского короля. А эта цель должна была быть достигнута с помощью закулисных действий в Москве, а не под Смоленском.

Накануне официального приема послов королем Лев Сапега писал жене: они прибыли «просить королевича, которого берут себе государем, король же хочет себе желать, а не королевичу, а они до сих пор не дают о том ни слова сказать и вовсе короля не хотят. И так, боюсь, что из всего этого не будет ничего»[839].