Глава 28. Эйден

Плейлист: Leon Bridges — River


Убедившись, что Фрейя безопасно пересела на водительское сиденье и захлопнула дверцу, я вхожу в здание университета, как всегда поднимаясь по лестнице (ибо нахер лифты, также известные как офисные ловушки смерти) на свой этаж. Толкнув дверь, ведущую с лестничной клетки, я резко останавливаюсь.

Том сидит в кресле в общей зоне этажа, опираясь локтями на колени. Если бы не его обычная бейсболка, я бы и не узнал его. Он не в униформе уборщика, вместо этого он одет в опрятную голубую рубашку с закатанными рукавами, открывающими татуировки, которых я прежде не видел, а также в тёмные джинсы и ботинки.

Он встаёт, как всегда глядя в пол, и потирает шею.

— Спасибо, что приехал.

Дверь с гулким ударом закрывается за мной.

— Само собой. Твоё сообщение создало впечатление, что дело срочное.

Он кивает.

— Да. Так и есть. И… эм, — он хрипло откашливается. — Ты не против, если мы поговорим в твоём кабинете? Это личное.

Волоски на моей шее сзади встают дыбом. Я смотрю на козырёк его бейсболки, пока он скрытно кашляет в сгиб руки — очередной влажный кашель курильщика.

— Конечно, — отвечаю я наконец, проходя мимо него в коридор, который ведёт в мой кабинет. У двери я достаю ключи, отпираю замок и впускаю нас. Том заходит следом и отодвигается в сторону, чтобы я мог закрыть дверь за нами.

— Прошу, — говорю я ему, показывая на диван. — Чувствуй себя как дома, — бросив ключи на маленькую тарелочку, которую я держу рядом со нашим свадебным фото, я смотрю на Фрейю, на её прекрасный улыбающийся профиль, пока она смотрит на меня так, будто я весь её мир. Я чувствую, какой дар она для меня представляет, и не впервые за последнее время мои мысли возвращаются к волнительной, ужасающей, изумительной вероятности того, что вскоре мы можем ожидать новый дар. Маленького человечка, который часть Фрейи, часть меня и целиком и полностью часть нашей любви. Ребёнок.

— Я попытаюсь быть прямолинейным, — хрипло говорит он, откашливаясь и привлекая моё внимание. — Но это нельзя назвать моей сильной чертой. Я постараюсь изо всех сил. Я лишь прошу тебя дать мне закончить.

Я опираюсь на край своего стола, приготовившись его выслушать — поза, которую я тысячи раз принимал ради консультаций, студентов, друзей.

— Ладно. Я слушаю.

— Когда я отметил двухлетие своей трезвости, я почувствовал себя достаточно уверенным в том, что продержусь и дальше, — он поправляет бейсболку и снова сцепляет руки. — Это самый долгий срок, что мне удавалось продержаться. Когда-либо. Это ощущалось как целая жизнь. В лучшем смысле слова. Так что я позвонил единственной женщине, которую когда-либо любил, и попросил её дать мне ещё один шанс. Просто увидеться с ней, поговорить. Я не надеялся на что-то ещё, пусть и хотел большего.

Я меняю положение, сильнее опираясь на стол и скрещивая руки на груди.

— Поначалу она сказала «нет». Но я… — он хрипло усмехается. — Ну, я настойчивый мужчина, и как я сказал тебе ранее, я на своём опыте узнал, какой ценой нам обошлось решение отступить. Я подвёл её, когда мы с ней были молоды, и я хотел доказать, что теперь стал лучше. Так что я писал ей письма, старался рассказать, что я чувствую, что я сделал и через что прошёл, чтобы оказаться здесь и сейчас. Она наконец-то согласилась встретиться со мной за чашкой кофе.

— Прости, — извиняется он. — Я постараюсь побыстрее. Обещаю, что я веду к самому важному.

— Всё хорошо, — говорю я ему.

— Итак, мы пошли выпить кофе, и потом… она начала приглашать меня на ужин по воскресеньям. Ничего романтического. Просто… дружба, осторожная дружба. Она немного открылась, рассказала мне о своей жизни. Всё было хорошо, — он шмыгает носом, и его ладонь скрывается под козырьком бейсболки, словно он стискивает переносицу и прижимает пальцы к глазам. — А потом я предал её доверие.

Воздух шумно вырывается из моих лёгких, и разочарование тяжело оседает в груди. Я прикусываю щёку, чтобы промолчать, не давить и не расспрашивать, как и почему. Я жду. И молчание затягивается.

— Она рассказала мне о своём сыне. Она доверила мне это знание, веря, что я изменился достаточно, чтобы порадоваться за него и не прося ничего большего от человека, которого я так ужасно подвёл, когда он был… — его голос срывается, и он делает большой успокаивающий вдох. — Когда он был ещё ребёнком. Нашим ребёнком.

Моя кожа покрывается холодным потом. Мои руки опускаются, здоровая ладонь стискивает стол для опоры.

— Но я так отчаянно желал увидеть его, — шепчет он. — Буквально мельком. Так что я сделал то, чего не стоило. Я получил работу в том же месте, что и он, и работа должна быть всего лишь временной заменой. Я поклялся себе, что это всего лишь на несколько недель, и я никогда не позволю ему увидеть меня, что я буду лишь тенью вдалеке. Я получу свой шанс, маленький драгоценный шанс увидеть, кем он стал. Я поклялся себе, что никогда не заговорю с ним, никогда не сделаю ничего столь бесчестного, как попытки познакомиться с ним, не говоря, кто я на самом деле.

У меня звенит в ушах, воздух шумно врывается в лёгкие и вырывается из них.

— Но потом мужчина, которого я подменял, лишь заболел ещё сильнее. Он не вернулся к работе, и мне нужно было сделать выбор. В ночь перед тем, как мне нужно было принять постоянную должность или уйти, — хрипло каркает он, закрывая лицо. — Я наконец-то увидел его вблизи, услышал его голос. И… это было невероятно — понимать, кто он, что он знает, как он работает. Буквально одна встреча. Я не мог отказаться. Так что я остался и поступил трусливо. Я говорил с ним, узнал его по возможности, никогда не говоря, кто я на самом деле.

Весь мир плывёт.

— Я боялся, — шепчет он. — И я был слаб. Я воспользовался самым лёгким путём к нему, и будучи типичным зависимым, я подсел. Я не мог вынести мысли о том, чтобы потерять его.

Наконец, он поднимает взгляд.

— Мысли о том, чтобы потерять тебя.

Я тупо смотрю на него, мои руки холодеют от шока, тело кажется далёким и отстранённым. Подмечая каждую крохотную деталь, я впервые полностью вижу Тома. Форму его аккуратной бородки с сединой, глубокие морщины под глазами, избороздившие загорелую кожу. Сильный резкий нос и последнее, что я ожидал увидеть.

Синие глаза, такие же яркие и выделяющиеся, как мои.

Мир накреняется.

— Кто ты? — шепчу я.

Его глаза покрасневшие, влажные.

— Томас Райан Маккормак, но для всех здесь — Том Райан. Мужчина, не заслуживающий назвать себя тем, кем он тебе приходится.

Я таращусь на него. Мужчина, который сказал это, не говоря прямым текстом… он мой папа. Том Райан? Я не могу… не могу переварить это. Это не может быть он.

Но это так. Я знаю, что это он, всматриваясь в его лицо и видя так много себя. От этого моё нутро бунтует. И словно чувствуя моё абсолютное отвращение, он отворачивается.

— Я не могу выразить, как сильно я об этом жалею. Как сильно я прошу прощения. Я выбрал трусливый путь, — он говорит как будто про себя. — Вместо того чтобы попросить ещё один шанс узнать тебя, я украл это. Потому что каждый раз, когда я набирался храбрости, я… — его голос срывается. — Я так тобой восхищался. Я знал, что разочарую тебя. И ты разговаривал со мной как с равным, не как с пустым местом, как многие люди здесь. Ты говорил со мной так, будто видел что-то во мне. Будто уважал меня, и… я не мог это потерять.

Наконец, я обретаю голос, и во мне вспыхивает прилив злости.

— Это какое-то извращённое дерьмо, Том. Внедряешься на моё рабочее место. Раздаёшь родительские советы. Становишься мне «другом». Видишь меня в мои… — тот день, когда я сидел на скамейке рядом с ним и утопал в тревоге, проносится в моём сознании. Я с трудом сглатываю и делаю медленный, успокаивающий вдох. — В мои худшие моменты, бл*дь. Ты лишил меня выбора, — говорю я ему сквозь стиснутые зубы, и горло сдавливает от слез. — Ты солгал мне.

— Знаю, — шепчет он. — Это было неправильно.

— Ты не имел права так поступать, — я отталкиваюсь от стола, выпрямляясь в полный рост. — Ты не заслужил привилегию узнать меня. Ты ушёл и потерял эту привилегию.

Он поднимает на меня взгляд, и его лицо выражает несчастное раскаяние.

— Я знаю.

— Тогда почему, чёрт возьми, ты это сделал? — хрипло спрашиваю я. — И почему тебе понадобилось заявиться сейчас, когда я наконец-то не рвусь по швам? Когда я пытаюсь выстроить свою семью, когда я наконец-то получаю надежду не облажаться так колоссально, как ты?

Он издаёт низкий болезненный звук и закрывает лицо.

— Прости. Я жалею, что сделал это. Я никогда не хотел причинять тебе боль.

— Не хотел причинять мне боль! — я шагаю к Тому, всё ещё сидящему на диване. — Ты бросил свою семью! — я сдерживаю свой срывающийся голос. — А теперь тебе хватает наглости заявиться и попытаться получить то, чего ты никогда не заслуживал — шанс узнать меня. Ты разбил мамино сердце. Ты сделал мою жизнь пи**ец какой тяжёлой. Ты хоть представляешь?

Из уголка его глаза скатывается слеза.

— Ты превратил наши жизни в ад. Она ломала себя, выматывалась, годами плакала каждую чёртову ночь, — сердито шепчу я. — Всё из-за тебя.

— Думаешь, я не знаю? — говорит он наконец, вставая и глядя мне в глаза. — Думаешь, я не ненавидел себя день за днём из-за того, как я вас подвёл? Я говорил искренне в тот вечер, когда сказал тебе, что жалею, что не боролся со своими демонами упорнее, что не сумел завоевать доверие твоей матери и место в нашей семье. Ты думаешь, я не ненавижу себя за то, что снова облажался?

— Мне похер, что ты чувствуешь, — говорю я ему в лицо. — Я давно научился не переживать из-за тебя. И это всё равно умудрилось разодрать на куски мой брак, наказать женщину, которую я лишь хотел защитить, отравить ту единственную хорошую вещь, что у меня есть! — я ударяю себя кулаком по сердцу. — Ты не должен иметь такую власть! Ты её не заслуживаешь.

— Прости, — говорит он. — Я не могу выразить тебе, насколько я сожалею, Эйден…

Слышать от него моё имя — всё равно что ножом по сердцу. Я отшатываюсь.

— Я не хочу слышать больше ни единого слова. Хватит пустой болтовни. Хватит лжи.

Он отводит взгляд, смотрит на свои ботинки.

— Я понимаю.

Между нами воцаряется долгое тяжёлое молчание.

— Мне нужно, чтобы ты кое-что знал, — бормочет он.

— Иисусе, — стону я, опускаясь на свой стол. — Что?

— Я уволился. Меня здесь больше не будет. Так что я уйду из твоей жизни. Как бы… Как бы я ни хотел отдать что угодно за шанс заслужить твоё прощение, иметь с тобой хоть что-то, даже если ты готов дать мне очень мало, я знаю, что не заслужил это.

Моё сердце ноет, горячий острый укол пронзает его в месте столь старом и спрятанном, что я кладу ладонь на грудь, где болит так, что я едва могу дышать. Но я всё же дышу. Я дышу сквозь боль, сквозь глубину моей боли, отвращения и разочарования в нём… и сквозь ужасающую правду, что самая сильная, самая новая часть меня не хочет, чтобы мной управляло это. Та часть меня, что исцелилась в браке, что нарастила способность чувствовать, бояться и любить сквозь это, та часть меня желает исцеления сильнее, нежели гореть праведным гневом.

— Ты прав, — говорю я ему хрипло. — Ты не заслуживаешь второго шанса. Ты никогда не сможешь загладить вину за свой поступок. Слишком поздно.

— Я понимаю, — тихо говорит он. — Поэтому мне нужно было тебе сказать. Хотя то, что я сделал… я не ожидаю, что ты простишь меня за это.

— Хорошо. Потому что ты не должен ожидать прощения, — я смотрю на него, каждый вздох становится напряженнее, даётся тяжелее. — Но это не означает, что я не должен прощать.

Он резко вскидывает голову и смотрит мне в глаза.

— Что?

— Если бы ты сделал это буквально месяц назад, я бы тебя вышвырнул. Я бы захлопнул дверь прямо за твоей задницей и похоронил причинённую тобой боль внутри себя, вместе со всем остальным, что ты похерил.

Взгляд Тома, столь похожий на мой, изучает моё лицо.

— Но?

Я поднимаю трясущуюся руку к горлу, где раньше покоилась цепочка Фрейи, тёплая от моей кожи. Моя храбрость. Моё напоминание об её любви. Но я теперь знаю, что мне не нужна цепочка, чтобы она была со мной. Её любовь со мной, во мне, всегда. Это изменило меня с самого моего основания, так что теперь я могу посмотреть Тому в глаза и честно сказать:

— Но я люблю женщину, которая показала мне, что любовь даёт вторые шансы не потому, что мы их заслужили. Любовь даёт вторые шансы, потому что верит в лучшее в нас. И по какой-то богом проклятой причине — то ли потому, что после стольких лет ты вернулся к моей маме, но лишь тогда, когда почувствовал себя достойным её, то ли потому что ты в своей извращённой манере пытался поступить правильно по отношению ко мне — я хочу верить в лучшее в тебе. Так что… считай это своим вторым шансом, Том.

Я смотрю, как его глаза наполняются слезами.

— О Боже, — он зарывается лицом в свои ладони.

Я крепче стискиваю край своего стола, мой пульс грохочет в ушах, грудь сдавливает ещё сильнее.

— Но позволь выразиться предельно ясно. Если ты ещё раз сделаешь маме больно, я отрекусь от тебя навсегда, ты меня понял? Если она не знает об этом, то должна узнать. Больше никакой лжи, никакого причинения ей боли…

— Она знает, — тихо говорит он. — Мари знает. И она в ярости. Вот чем вызвана срочность. Я немало всего похерил, но ты не должен был услышать об этом от неё или от кого-то ещё, кроме меня. Я должен был сказать тебе. Я должен был принять ситуацию и позволить тебе сказать мне всё, что я заслужил услышать.

Мальчик во мне, который всегда тосковал по своему отцу, хочет потянуться к искренним словам Тома, ухватиться за эти обещания. Воспринять его признание как знак, что я действительно что-то для него значу, что он заботится обо мне достаточно, чтобы встретиться со мной и признать ответственность. Но мне надо оберегать своё сердце. Мне надо действовать по одному медленному, осторожному шагу за раз.

— Ладно, — выдавливаю я. — Ты рассказал мне, я сказал то, что мне нужно было сказать. Считай это моей паршивой, дерьмовой попыткой сказать, что я надеюсь, что как-нибудь, в конечном счёте сумею тебя простить. Но это совершенно точно не сегодня. Теперь убирайся из моего офиса и не звони мне. Я свяжусь с тобой, если и когда буду готов. На самом деле, сам найдёшь выход. Я ухожу.

Я хватаю ключи, выбегаю из кабинета и стремительно спускаюсь по лестнице.

На полпути вниз я плюхаюсь на лестничную площадку, втягивая хриплые жадные вдохи, пока моё горло сжимается и болит. Перед глазами пляшут звёздочки, пока я неуклюже достаю телефон и набираю единственный номер, который у меня в избранных контактах. Потому что я люблю свою мать, и да, у меня есть друзья, но лишь одна женщина заслужила это место, и прямо сейчас она нужна мне. Она нужна мне так сильно. И слава Богу, бл*дь, я больше не боюсь это признать.

Начинаются гудки. Первый. Второй.

С третьим гудком на лестнице раздаётся мелодия рингтона. С четвёртым она уже ближе. Я дёргаюсь, со стуком роняя телефон на пол.

— Эйден? — кричит Фрейя.

— Фрейя, — хрипло отвечаю я.

Я чувствую, как её темп ускоряется, её ноги быстро бегут ко мне. Её волосы мерцают как нимб звёзд на ночном небе, искрящие и мокрые от редкого прохладного летнего дождя, пока она опускается рядом, такая невероятно прекрасная, и обнимает меня.

— Фрейя, — её имя слетает с моих губ как молитва, когда я прислоняюсь к ней. Я прижимаю её к себе, и мой голос надрывается от хриплого рыдания.

— Ш-ш-ш, Эйден, все хорошо, — шепчет она. Её руки крепко обнимают меня, ладони проходятся по моей спине. — Я рядом.

— О Господи, — я утыкаюсь лицом в её шею и плачу. Я выпускаю слёзы, которые держал в себе с тех пор… да всегда. С тех пор, как я был мальчиком, который чувствовал себя неполноценным, неправильным, не заслуживающим любви, ведь мой папа меня не захотел. С тех пор, как я был подростком, видевшим, как страдает его мать, как она борется с трудностями и едва выживает из-за того, чей призрак до сих пор причинял боль, и я не мог её защитить. С тех пор, как я стал взрослым мужчиной, который обещал свою жизнь любимой женщине, так сильно боясь стать тем мужчиной, что причинил ему самому сильнейшую боль, и так сомневаясь, буду ли я когда-либо достоин её клятв мне.

— Эйден. Дыши, Мишка. Медленные вдохи. Вдох… затем выдох. Хорошо, — Фрейя мягко целует меня в висок и крепко обнимает. — Я рядом. Что бы там ни было, я рядом. Я никуда не уйду.

— Ты не уех-хала, — бормочу я между резкими вздохами. — Я так рад, что ты не уехала.

— Я тоже, — шепчет она. Её ладонь обхватывает мою шею сзади, она снова целует меня в щёку и вдыхает. — Я тоже, Эйден.

* * *

Я вхожу в дом, будто в трансе. Абсолютно вымотанный.

Вот вам и вечер-свидание.

Грёбаный ад.

Я поворачиваюсь к Фрейе и замечаю, что она осторожно наблюдает за мной, будто ждёт, что я взорвусь.

— Ты… — она впервые в истории мира вешает свои ключи на отведённый для них крючок. Когда она так делает, сразу ясно, что что-то не так. — Ты хочешь поговорить об этом?

Я качаю головой.

— Нет. Мы можем включить фильм, поесть торт…

— Эйден, — мягко говорит Фрейя. — Думаю, нам лучше закончить на сегодня. Ужин был изумителен. А торт можно поесть утром с кофе…

— Нет, — я распахиваю холодильник, зная, что я давлю, и что не стоит этого делать. Но я чувствую себя как наш с мамой старый драндулет. Мы назвали его Херби — иногда мама шутила, что ей боязно гасить двигатель, потому что она не уверена, заведётся ли он вновь. Если я сейчас остановлюсь, то не знаю, что случится. Что бы там ни было, я не хочу сейчас это делать. Я не могу справиться с чем-то ещё. Мне нужна Фрейя в моих объятиях. Мне нужно закрыть глаза и вдыхать её лимонно-солнечную сладость, чистый свежий запах свежескошенной травы. Я хочу представлять лето на нашем заднем дворе и сбежать из этого места, где так больно, бл*дь.

— Мишка, пожалуйста, — мягко говорит она. — Давай просто…

— Он мой п-папа, — выпаливаю я, поставив торт. Мои руки трясутся, а колени едва не подкашиваются, и я опираюсь на кухонный шкафчик.

— Что? — с неверием переспрашивает она. — Кто, Эйден?

— Том. Он устроился на эту работу, чтобы видеть меня. Он мой отец, бл*дь.

Фрейя выпучивает глаза, опускаясь на стул.

— Я… О Господи, Эйден.

Волна холодной тошноты проносится по мне, когда шок начинает отступать, и правда откладывается в сознании. Меня вот-вот стошнит. Повернувшись, я спешу по коридору в нашу спальню, а дальше в прилегающую ванную. Я успеваю как раз вовремя и опустошаю свой желудок, приступ за приступом. В какой-то момент мои глаза влажные не только от рвоты, но и от слёз. Чёртовы слёзы.

Фрейя не отстаёт от меня, опускается на колени. Она прижимает прохладное влажное полотенце к моему лицу, как делает всегда, когда меня тошнит. Выступает ещё больше слёз, пока я провожу руками по своим волосам и дёргаю.

— Чёрт, Фрейя. Он… Он…

Я содрогаюсь в сухом рвотном позыве, затем сплёвываю, чувствуя, что тошнота наконец-то начинает отступать.

Её ладонь мягко проходится по моей спине.

— По одному вдоху за раз, Эйден. По одному вдоху за раз.

Захлопнув крышку унитаза, я приваливаюсь к шкафчику с раковиной и тяжело вздыхаю.

— Прости, — шепчу я, открывая глаза и глядя на неё.

— За что? — тихо спрашивает она. — За что ты извиняешься?

Кое-как поднявшись и повернувшись к раковине, я включаю воду и умываю лицо, полощу рот.

— Просто это такой бардак, Фрейя. После всего, с чем мы имели дело в последние несколько… месяцев… — мой голос срывается, когда я смотрю на кое-что. Мой мозг отказывается признавать, что видят мои глаза.

Косметичка Фрейи стоит у раковины, и хаотичная, красочная масса контейнеров и кисточек распространяется по всей поверхности шкафчика. А внутри открытой косметички блестящий блистер из фольги отражает потолочное освещение. Противозачаточные. Двух таблеток не хватает. Выпиты.

Я моргаю, ошеломлённый.

— Фрейя, это что?

Фрейя поднимается на ноги, встает позади меня и прослеживает за моим взглядом. Её тело делается неестественно неподвижным.

— Эйден, это не то, что ты думаешь…

— Тогда что это? — я поднимаю взгляд и встречаюсь с ней глазами в зеркале. Подмечаю её потрясённое выражение, виноватый взгляд. Уже второй человек за последний час, который смотрит на меня так. — Ответь мне, — тихо говорю я.

— Противозачаточные, — шепчет она, стирая слезинку.

Это так остро и больно, слышать, как она это говорит. Понимание не только того, что ребёнка пока нет, но она его и не хочет. Когда? Почему? Как всё изменилось так сильно?

— Почему ты мне не сказала? — выдавливаю я.

Она нервно сглатывает.

— Я собиралась сказать сегодня. Просто… не хотела тебя ранить.

— И ты подумала, что если скрыть, то это меня не ранит.

Слёзы катятся по её щекам.

— Я пыталась найти правильные слова. Я беспокоилась, что ты подумаешь о худшем.

— А именно?

Она стирает слёзы.

— Я думала, ты будешь беспокоиться, что я сомневаюсь в нас, или каким-то образом будешь винить себя, но я просто хочу времени только с тобой. Наконец-то, после стольких дерьмовых месяцев мы снова близки, мы налаживаем связь. Когда у меня начались месячные, я с шоком поняла, что испытала облегчение. Такое сильное облегчение. Потому что я могла думать лишь об одном — у нас всё так хорошо. И теперь у нас есть время насладиться этим. Если бы я сразу забеременела, то это время быстро оборвалось бы с появлением ребёнка.

— Ты сделала это за моей спиной.

Фрейя прикусывает губу

— Прошло всего два дня. Я собиралась сказать тебе сегодня.

— Сегодня. Серьёзно, Фрейя?

— Да. Я клянусь…

— Всё это бл*дское фиаско началось из-за того, какой несчастной ты была, какой отгороженной чувствовала себя, когда я не рассказывал тебе всего, что происходит в моём мозгу, и вот что ты делаешь сама? Ты не можешь сказать мне, что больше не хочешь ребёнка…

— Нет, — быстро говорит она, глядя мне в глаза. Она делает шаг ближе, но я отодвигаюсь, ударяясь спиной о стену, отчаянно желая избежать прикосновений. Фрейя как будто чувствует это и отходит, давая мне пространство. — Просто не сейчас. Я хочу завести с тобой ребёнка, Эйден. Очень, очень сильно, и если бы мы забеременели, само собой, я была бы счастлива. Но просто я осознала, что как только мы станем родителями, всё, это навсегда, пути назад не будет… я выросла в большой семье, я знаю, что это тяжело. Просто казалось, что нам не помешает получить ещё немного времени только для себя, пока не появился ребёнок.

— Но ты не могла сказать мне. Ты не могла спросить, что я думаю, и поговорить со мной?

Её плечи опускаются.

— Эйден, я не хотела… причинить тебе боль, — её голос звучит слабо. Её обвинение ещё слабее. — Разве ты не понимаешь?

— О да. Я очень хорошо понимаю. Именно за такие мотивы ты меня и песочила, — я отталкиваюсь от стены и иду к ней. — Что, по-твоему, я делал последние шесть месяцев? М? Утаивал сложную правду ради забавы? — я наклоняюсь так, что наши носы почти соприкасаются, и мой голос понижается до резкого, неровного шёпота. — Добро пожаловать в мой мир, Фрейя. Осмотрись по сторонам. Теперь ты понимаешь, да? Как легко убедить себя, что ложь посредством умолчания стоит того, чтобы защитить любимого человека. Выждать время, чтобы найти «правильные» слова, чтобы всё было идеально. Тогда как на деле это лишь страх. Чистый, незамутнённый страх.

Ещё одна слеза скатывается по её щеке.

— Да. Я… понимаю.

— Но не это мы обещали друг другу. На Гавайях, на приёме у психолога, мы давали эти грандиозные клятвы уязвимости и честности, и вот что происходит потом? Две недели спустя ты не можешь довериться мне в том, что я выслушаю тебя и справлюсь с непростой правдой?

— Два дня, Эйден! — хрипло кричит она, вытирая глаза. — Ты врал мне шесть месяцев.

— И ты тоже врала! — ору я в ответ. — Ты была несчастна, бл*дь.

— Мы оба были несчастны, — говорит она сквозь слёзы. — И теперь мы наконец-то стали счастливы…

— И ты не верила, что я смогу справиться с первым испытанием для этого счастья, не облажавшись при этом, — я всматриваюсь в её глаза. — Такого ты обо мне мнения?

Ещё больше слёз скатывается по её щекам.

— Эйден, всё не… — её глаза зажмуриваются. — Я облажалась, хорошо? Я должна была сразу сказать тебе. Нам надо было вместе это обсудить…

— Сегодня я позвонил тебе, рыдая на бл*дской лестнице, потому что мой отец-алкоголик только что признался, что выследил меня до места работы как сталкер. Ты понимаешь, насколько это унизительно?

— Нет, — шепчет она. Ещё больше слёз. Так много слёз.

Я набираю обороты, как шторм в море, неукротимая и не обузданная энергия бурлит всё сильнее и сильнее. Я хочу остановиться. Я хочу заткнуться, позволить ей извиниться, позволить нам поговорить, но я весь состою из боли… один большой синяк, начинающийся из сердца. И я нуждался в том, чтобы сегодня, в этот вечер из всех возможных, она не была тем, кто лишь добавил ещё больше боли.

— Я позвонил тебе, потому что нуждался в тебе, — говорю я сквозь болезненный комок слёз в горле. — Потому что я верил, что мы оба стремимся к этому, Фрейя, что мы оба уязвимы. А ты скрываешь это, зачем? Потому что на самом деле не думаешь, что я вырос или изменился? Ты всё ещё воспринимаешь меня как похеренного мужчину в раздрае. Ну поздравляю, ты права.

Я проношусь мимо неё, бросившись через всю спальню к шкафу.

— Эйден! Что ты делаешь? — окликает она.

— Ровно то, что ты сказала мне сделать месяц назад, Фрейя. Убираюсь отсюда нахер.

Я кидаю вещи в сумку, не обращая внимания, что и в каком количестве я туда бросаю. Я превратился в размытое пятно злости и боли, сердце громко стучит, лёгкие натужно раздуваются. Я вытираю слёзы, закидываю в сумку свои лекарства и зарядник для телефона. Это всё, что может сообразить мой мозг. Я не хочу переживать о планах, подготовленности, обещаниях, вообще ни о чём, бл*дь, только бы убраться от всего этого дерьма, от этой женщины, о которой я так глупо хвастался Тому, будто она видит лучшее во мне, хотя она явно видит худшее.

Я застегиваю молнию.

— Я ухожу. Теперь у тебя есть то время на раздумья, которое ты хотела.

— Эйден, — кричит она, следуя за мной по коридору. — Нет. Я этого не хочу. Пожалуйста, останься. Остынь. Я посплю на диване, мы оба поспим и…

— Бл*дь, я не могу думать, Фрейя! Я вообще не могу привести мысли в порядок. Я врал, ты врала, он врал, мама врала, все мы врали, бл*дь. И я думал, что у нас всё будет иначе, ведь мы обещали. Всё должно было быть иначе. Но всё это… — я качаю головой. — Просто… отойди, пожалуйста.

Фрейя смотрит на меня, стоя спиной к входной двери.

— Эйден. Не уходи.

— Отойди. Фрейя, — я удерживаю её взгляд, повелевая ей уступить. — Пожалуйста.

Слёзы катятся по её щекам. Её ладонь сжимает дверную ручку. Но наконец, она отходит. И я во второй раз выхожу за дверь потерянным.

Абсолютно потерянным.

Загрузка...