Последний праведник

9

Воздушное пространство над Европой

Опять она, стюардесса. Идет по узкому самолетному проходу, наливая кофе, чай или сок и раздавая орешки. Абдул Хади улыбнулся при мысли о том, что орехи, чай и кофе — это главные товары арабских базаров. Европейские купцы веками совершали долгие поездки в арабские страны, чтобы привезти эти лакомства домой, на свой неплодородный север. Теперь все это арабское великолепие вручается пассажирам в удобных пластиковых упаковках, украшенных изображениями светловолосых молодых людей. В основе всего западного маркетинга лежит то, чего никогда не замечают ни американцы, ни европейцы: Запад прежде всего продает идею себя. Рекламу выдумали для того, чтобы продавать Запад его жителям.

— Coffee or tea?[15]

Абдул Хади поднял глаза. Опять она, опять улыбается, опять настойчиво ищет его взгляд. Несмотря на многочасовое ожидание в аэропорту, выглядит так, как будто только недавно проснулась.

— Orange juice.

— Peanuts?

— Please.[16]

Она коснулась рукой его руки, когда ставила сок на столик, и он почувствовал прокатившуюся по телу теплую волну — давным-давно забытое ощущение. Стюардесса положила рядом с пакетом сока упаковку арахиса, но, собираясь идти дальше, добавила вдруг еще одну. Не поспешно, но спокойно и мило, прибавив:

— Enjoy your flight, sir.[17]

Абдул Хади повернул голову, осматривая салон. Из всех, кто сидел рядом, ему единственному досталась двойная порция арахиса. Неужели она правда хотела что-то сказать этими заигрываниями? Он посмотрел ей вслед и сразу пожалел об этом, потому что в ту же секунду она обернулась и встретилась с ним взглядом. Он снова почувствовал тепло, кровь разом отлила от головы, чтобы наполнить другой орган. Он представил, как они со стюардессой заходят в гостиничный номер, как она садится на краешек кровати и он гладит ее светлые волосы — он никогда в жизни не касался светлых волос, никогда не имел дела ни с кем, светлее Керолайн. Интересно, каковы они на ощупь, наверное, гораздо мягче темных? Волосы ангелов. Он бы мягко провел ладонью по ее волосам, пока она расстегивала бы его ремень. Он бы остался стоять, в то время как она, сидя на кровати, медленно взяла бы в руки его член. Ее ногти накрашены ярко-красным лаком. Лак — это только в фантазии, или у нее правда накрашены ногти? Он снова обернулся и попытался найти ее взглядом, но она успела уйти слишком далеко по узкому проходу; где-то за ним расплакался ребенок. Абдул Хади попробовал выбросить ее из головы, вспомнить о чем-то другом. О Западе, например, и его лживом самовосприятии. Порох теперь был изобретен не китайцами, а американцами для празднования Дня независимости. Система исчисления теперь уходила корнями не в арабские страны, а в Европу. Сколько человек на Западе вообще отдавали себе отчет в том, что Аравийский полуостров — это колыбель мировой культуры? Именно оттуда пошли традиция повествования, математика, наука… все то, на чем Запад строится и что считает своим. Все это наше, напомнил себе Абдул Хади. Наше.

Он проглотил весь арахис и, почувствовав урчание в животе, вспомнил о том, что давным-давно толком не ел. Надо обязательно перекусить в Стокгольме. Это из-за голода ему было так тяжело сосредоточиться, но теперь дело пошло на лад, и фантазии о стюардессе больше не вплетались в его мысли: сначала вы все украли, присвоили, а потом отгородились и закрыли остальным вход. Так и есть, Запад построен на воровстве и притеснениях. Рано или поздно притесненные нанесут ответный удар, это будет только справедливо.

Младенец за ним продолжал орать. Эта вечная проблема невиновных. Если сейчас я поднимусь, зайду в кабину пилотов и направлю самолет в море или в какое-то здание, все будут говорить об убийстве невиновных, подумал Абдул Хади. Но это вовсе не аргумент. Ваши налоги, ваши деньги финансируют притеснение моих братьев. Является ли человек невиновным, если он всего лишь передает деньги притеснителям? Вы прячетесь за спинами своих детей. Используя их в качестве щита, вы сами подталкиваете их на линию огня.

Он в один глоток выпил маленький стаканчик сока и подумал о своей сестре. Если бы она была жива, ей сейчас было бы примерно столько же, сколько и красивой светловолосой стюардессе. Много лет он не вспоминал, как ее убили, но в последнее время эти воспоминания начали всплывать на поверхность, как будто пытаясь прийти ему на помощь, помочь ему понять внутренние механизмы и беспощадную справедливость мести. Абдул Хади закрыл глаза и прокрутил в памяти свое главное воспоминание: он сидит на заднем сиденье вместе с двумя своими братьями, и тут машина сбивает мальчика. Сам он ничего не видел и не слышал, дорога в пустыне была такой неровной, что автомобиль постоянно трясло, когда днище задевало камень или выхлопная труба чиркала о землю. Но отец выскочил из машины, а мама зашлась в ужасном крике. Дело было далеко от города, посреди пустыни Вади Доан, в которой много лет спустя расстались с жизнью две бельгийки.

— Что случилось, что случилось? — закричал его брат, увидев, что отец выскочил из машины.

Отец Абдула стукнул мальчика слишком сильно, тот умер на месте. На громкий крик сбежалась вся деревня, скоро машина была окружена. Отец Абдула пытался оправдываться:

— Я его не видел, он выскочил прямо под колеса. Слишком сухо, столько песка, все равно что ехать в тумане.

Плач становился все громче и громче, в него вступали новые голоса, это звучало чудовищно, хор скорби, поднимающийся к небесам. Абдул Хади не мог вспомнить, пришли ли старейшины вместе с отцом сбитого мальчика сразу или чуть погодя. Он помнил только, как они распахнули дверь и выдернули его из машины — он сидел с краю, так что выбор пал на него. Отец сопротивлялся, но его крепко держали. Один из них должен умереть. Месть. Справедливость. Он смотрел на своих братьев и сестру, оставшихся в машине.

— Я же его не видел, — плакал отец.

Кто-то вырвал из отцовского кармана документы, его имя громко зачитали перед всеми: Хади. Хади — повторяли они снова и снова, как будто в отцовском имени таилось объяснение тому, почему все могло зайти так далеко. Отец кричал им:

— Отпустите моего сына! Он здесь ни при чем!

Женщины кричали от бешенства, кто-то поднял в воздух мертвого мальчика, отец пытался достучаться до них своими мольбами. Когда стало понятно, что мольбы не помогут, он начал угрожать, выкрикивая имена своих знакомых из столичной полиции. Но столичные имена в пустыне были пустым звуком. Родственники убитого мальчика заставили отца встать на колени. Он продолжал кричать, тогда кто-то набил ему рот песком. Блевотина, крик, смерть. Мертвого мальчика снова вернули на землю, в центр круга.

— Твой сын за моего сына! — Закричал человек, держащий Абдула Хади за горло, и сжал его. Его отец безнадежно смотрел на весь этот ужас, изо рта текла перемешанная с песком кровь.

Абдул Хади помнил, как отец мертвого мальчика разжал пальцы, отпустив горло, схватил его за руку, а другой рукой поймал его младшую сестру.

— Я разрешаю тебе выбрать! — Крикнул отец мертвого мальчика его отцу. — Мальчик или девочка?

И только теперь Абдул вспомнил душераздирающий крик своей матери. Кричала ли она так, плакала ли она так, пока он один стоял перед лицом смерти? Может быть, я просто этого не помню, снова и снова повторял Абдул Хади, там ведь все кричали.

— Мальчик или девочка?

— Это был несчастный случай… Я вас умоляю.

— Твой сын или твоя дочь.

Откуда-то взялся нож с засохшей кровью на лезвии. Его кончик приставили к отцовской гортани, чтобы ускорить принятие решения.

— Кого ты выбираешь?

Отец Абдула смотрел только на своего сына, отвечая:

— Девочку. Возьмите девочку.