Последний праведник

51

Между Кейптауном и Хайелитшей — Южная Африка

Большинство тех, кому довелось побывать в Африке, говорили потом об этом феномене — особенно те, кто ездил в глубь страны, подальше от туристов, жадности и неизбежных европейских телевизионщиков, снимающих фильм об окружающей мерзости. Речь о договоре со смертью. В сердце страны жизненная артерия пульсировала с настолько превосходящей человека силой, что ему позволено было выкарабкаться из болота; здесь ощущалась первобытность. Хотя за прошедшие с тех пор тысячелетия с нас успела смыться оригинальная краска, все-таки мы произошли отсюда, и это чувствуется. Земля. Слово «дом» приобретает новое значение.

Катрине расплакалась, когда попала в саванну впервые, расплакалась, как вернувшаяся домой блудная дочь, которой открыли объятия. Здесь она готова была умереть. Марк ее готовности не разделял. Он вырос в Африке, любил эти места, но вовсе не хотел пока умирать — поэтому и нанял для поездки охранников. Трое зулусов приехали после обеда. Они непрестанно широко улыбались — что бы Катрине им ни говорила, они заливисто смеялись.

У них были ручные пулеметы и винтовки, их звали Бобби, Майкл и Энди. У всех африканцев множество имен на разные случаи жизни, как у художников в Европе или Штатах. Есть имя для белых, есть настоящее имя — его они никогда не раскрывают и очень не любят, когда 0 нем спрашивают.

— Khayelitsha?

— Yes.

— Why do you want to go there?[78] — спросил один из них, заливаясь смехом. — Nothing there, nothing there,[79] — повторил он.

— Без этого действительно никак? — спросила Катрине, когда Марк сунул в бардачок запыленного пикапа пистолет.

— Cathy, — он обернулся и улыбнулся ей. Она терпеть не могла, когда ее называли Кэти. — This is not peaceful Scandinavia. This is South Africa. You need a gun…[80] — He исключено, что у него самые белые зубы на Земле.

— But…[81] — сказала она и запнулась, вернее, что-то в его взгляде заставило ее замолчать. Ему не нужно было даже произносить этого вслух, она слышала, что он думает: «Что может в этом понимать избалованная женщина из сказочной Дании?»

Эскорт африканцев ехал за ними, и Марк все время следил за тем, чтобы видеть их в зеркало.

— A murder, eh?[82] — сказал он.

Катрине улыбнулась и пожала плечами.

— I know. Lots of murders in South Africa.[83] — Она закурила и подумала, как прекрасно, что здесь можно курить сколько влезет, не встречая при этом осуждающих взглядов. Здесь смерть — часть жизни, она подходит совсем близко и ведет себя совершенно иначе, чем дома, где люди даже удивляются, когда смерть наконец постучит в дверь. Как будто им никогда не приходило в голову, что бал рано или поздно окончится.

Масса жизни и масса смерти — так обстоят дела в Африке. В Дании все наоборот: никто по большому счету не живет по-настоящему, а смерть не признана официально. Ни то ни се, ни рыба ни мясо, один долгий день сменяется другим без того, чтобы кто-то обращал на это внимание.

Она закашлялась — от местных сигарет першило в горле. Тяжелый выдался день: встречи, бесконечные телефонные переговоры, сто девять неотвеченных писем в почтовом ящике — и это утром, когда она только включила компьютер! Завтра будет то же самое.

— Где именно в Хайелитше? — спросил Марк. Голос звучал мужественно и шершаво. Это плюс. А минус — диалект, малосимпатичная смесь голландских и английских звуков.

Она протянула ему бумажку с точными координатами и примерным адресом. Пришлось повозиться и попросить помощи у компьютерщиков, чтобы перевести продиктованные Нильсом координаты в конкретный адрес.

— Ага, — сказал он, глядя на нее и искренне улыбаясь. В нем было все, чего недоставало Нильсу. Открытая душа, никаких необъяснимых смен настроения, никаких дыр в сознании, куда он рисковал упасть. Он просто был Марком — довольно привлекательным и немного раздражающим.

Они ехали по двенадцатиполосному шоссе со свежеуложенным черным асфальтом. Марк, прихлебывая кофе из картонного стаканчика, включил было радио, но тут же передумал и выключил его. Катрине обернулась. Энди, широко улыбаясь, помахал ей рукой из следующей за ними машины. За окном было не меньше тридцати градусов, совершенно сухой воздух, полный выхлопных газов, пыли и песка из саванны. Вокруг, насколько хватало глаз, теснились стройки. Высоченные краны маячили на горизонте, как жирафы-мутанты, разросшиеся до гротескных размеров из-за загрязнения природы. Дорожные работы, реконструкция мостов и проезжей части, потные рабочие, долбящие землю или бетон, какофония из сверл, асфальтовых катков.

— Ты слышала о Билле Шенкли? — спросил Марк, проезжая на только что загоревшийся красный свет.

— Нет.

— Это легендарный футбольный менеджер из Ливерпуля. Он как-то сказал что-то вроде: «Некоторые считают, что футбол — это вопрос жизни и смерти. Меня расстраивает такое представление, потому что, уверяю вас, футбол гораздо важнее». — Он засмеялся, не сводя с нее глаз. — И если взглянуть на то, что происходит сейчас в Южной Африке, за семь месяцев до чемпионата мира по футболу, приходится признать, что Шенкли был прав. Во имя маленького круглого кожаного мяча вся страна хочет измениться. По крайней мере внешне.

Катрине смотрела в окно.

Современный большой западный город сменялся — плавно, на полутонах — африканским городским пейзажем, привычным нам по телерепортажам: мрачные трущобы, мусор, жара, пыль и все прочее. Невозможно было понять, где именно началась Хайелитша. Граница проложена скорее в головах, чем на местности. Пересекаешь невидимую черту, и за ней не остается никакой надежды — только выживание и борьба за него. Ежедневная борьба за то, чтобы достать еды и воды и не пасть при этом жертвой какого-то случайного преступления. Каждый год в Южной Африке совершается около пятидесяти тысяч убийств. Каждые полминуты насилуют женщину.

Хайелитша — Южная Африка

Марк остановил машину, поджидая, пока авто с эскортом подъедет ближе и снова займет место на дороге сразу за ними. Улицы стали уже, дома — ниже и меньше: хижины, развалины, примитивные глиняные мазанки, пылящиеся обломки машин, собаки, собаки, собаки повсюду. Хромающие, с перебитыми хвостами, лающие, с пересохшими языками. Дети в Хайелитше не играли, это первое, на что Катрине обратила внимание. Дети шлялись по улицам, глазели по сторонам и курили. Какой-то мальчишка в поддельной футболке клуба «Барселона» гонял футбольный мяч, на спине было написано «Месси». Женщина ругала своих детей, которым было на это совершенно наплевать. Но что действительно впечатляло и бросалось в глаза — так это количество мусора. Мусор был везде. Бутылки из-под колы, консервные банки, пластиковые пакеты, покрышки, обертки. Вонь пыли, жары, мочи и безнадежности пробиралась даже сквозь закрытые окна машины.

Марк ехал по навигатору, сворачивая то направо, то налево. Слой пыли уже покрыл стекла пленкой, внося во все происходящее ощущение нереальности.

Катрине по возможности избегала бедных районов — в Южной Африке это было нетрудно, первые месяцы она не бывала нигде, кроме офиса, гостиницы и кафе и ресторанов бизнес-района, и почти забыла, где находится. Это вполне мог быть Нью-Йорк или Лондон, просто очень жаркое лето.

Марк болтал о ком-то из коллег, назвал его козлом. Катрине слушала вполуха и, когда Марк сменил тему, попалась на этом.

— Cathy?

— Yes.

— Tonight?[84]

Он остановил машину и взглянул на нее.

— I know this very nice Indian restaurant.[85]

Катрине подняла на него глаза. Он приглашает ее на свидание. Он неделями кружил вокруг да около, она знала, что рано или поздно он решится, и сама этого ждала, но все-таки приглашение застало ее врасплох. Он улыбался, какие же ослепительно белые у него зубы. Улыбка намекала на то, что он приглашает ее не только поужинать. Катрине не сомневалась: если она ответит «да» — все закончится тем, что они переспят. Полный набор: поесть, выпить, трахнуться. Ей хотелось ответить «да» — ее телу хотелось ответить «да», она чувствовала волну тепла, подкатившую к животу.

— Why are we stopping?[86]

Она ожидала, что он потребует от нее ответа, ее заводила мысль, что она не сможет просто так перевести разговор на другую тему. Расстегнутая рубашка приоткрывала его солнечно-коричневую мускулистую грудь. Так что Катрине почувствовала даже легкое разочарование, когда он не стал настаивать на ответе, а просто сказал:

— We are here,[87] — и указал на навигатор.

Катрине не знала, что она ожидала увидеть, но дом, перед которым они остановились, был ничем не примечателен — разве что находился чуть в стороне от остальных трущоб, единственный дом в радиусе нескольких сотен метров. Куча мусора на границе участка.

Следующей ее мыслью было, что навигатор завез их не туда. Зачем Нильсу понадобилось направлять ее именно к этому дому, именно к этому маленькому неприметному сарайчику посреди бесконечных трущоб?.. может быть, это ошибка? С другой стороны, единственное, что она знала о доме — что в нем якобы еще в июле месяце произошло убийство, ничего другого Нильс не сказал, так почему бы и не здесь, в конце концов?

Марк остался сидеть в машине, трое охранников вышли вместе с Катрине, причем один из них неотступно следовал за ней.

Она перешла через дорогу — выжженная изрытая ямами земля. Дверь дома походила на дверцу шкафа, подвешенную только для виду. Перед домом несколько мальчиков пинали какой-то тряпичный тюк. Один из них крикнул:

— You wanna fuck, white woman?[88] — и засмеялся.

Один из охранников, Энди, рявкнул в ответ что-то на зулу, мальчишек это не очень-то испугало.

Катрине постучала и остановилась, ожидая ответа. Ничего не происходило. Она снова постучала, боясь уронить дверь. На этот раз ей открыла беззубая женщина, она смотрела сквозь Катрине, словно та была из воздуха.

— Добрый день, — сказала Катрине и только сейчас поняла, что не представляет, о чем говорить. — Вы тут живете?

Никакого ответа. Катрине заметила, что женщина, видимо, слепая, ее глаза были затянуты матовой серой пленкой. Не редкость в Африке.

— Вы понимаете английский?

Катрине собиралась уже обернуться и позвать Марка, но женщина вдруг ответила по-английски:

— Моего сына нет дома.

— Вашего сына?

— Я слежу за домом.

— Ага. — Катрине надеялась, что женщина пригласит ее войти, но та, похоже, не собиралась это делать. — Я пришла, чтобы узнать… Меня зовут Катрине. Я не из Южной Африки, — добавила она, зная по опыту, что это обстоятельство обычно производит на местных хорошее впечатление. Европейцы пользовались тут популярностью — по крайней мере большей, чем другие белые.

Только теперь лицо старухи несколько оживилось: у нее нервно задергался один глаз. Она понизила голос:

— Амнистия? — и прежде чем Катрине успела ответить «нет», старуха высунула голову на улицу. — Сколько вас?

— Мой коллега сидит в машине, — ответила Катрине. — И еще трое охранников.

— Вы пришли вовремя.

Старуха повернулась и исчезла в доме. Не будь она слепой, она увидела бы, что на «Лендровере» большими буквами написано «ДББ Архитекторы». Она крикнула из дома:

— Заходите, Амнистия!

В доме было несколько ветхих стульев, стол и простая кровать, над которой висел плакат южноафриканской футбольной сборной. На стене над плакатом было написано: Bafana, Bafana. God is on our side.[89]

Старуха предложила Катрине чаю и не стала дожидаться ответа.

— Rooibush. Itʼs good for you, — сказала она. — It clears your mind.[90]

Катрине взглянула на мутную жидкость в чашке.

— Что вы собираетесь делать, чтобы вытащить его оттуда? — спросила старуха. — Он ее не убивал, вы понимаете? Что вы собираетесь делать?

Катрине сглотнула слюну. Я должна рассказать ей, что я не из Международной Амнистии, подумала она, но вслух произнесла:

— Лучше всего, наверное, если вы мне немного расскажете об этом деле.

— Он ее не убивал. Эту, с фабрики. Он ни в чем не виноват — как Матийсен и сказал.

— Кто?

— Матийсен, — повторила старуха, и складки у нее на лице и морщины на лбу разгладились при мысли о Матийсене. — Не was a good man. Не helped us.[91]

Старуха говорила торопливо и непонятно, Катрине сложно было разобрать слова.

— Мат…

— Матийсен. Адвокат моего сына. Йорис Матийсен.

— И что он? — спросила Катрине. — Это в его убийстве подозревают вашего сына?

— No! No![92] — старуха покачала головой. — Матийсен умер здесь, в этом доме. Он хотел нам помочь.

Катрине перебила:

— Я не понимаю, адвокат что, умер здесь? Когда?

Прежде чем выслушать историю, Катрине сходила к машине за Марком.

— Она думает, что мы из Амнистии, — шепнула она ему. — Я не думаю, что мы должны отбирать у нее надежду.

Марк поначалу вежливо кивнул старухе, но понял, что та ничего не видит, и поздоровался вслух. Она говорила пылко, несмотря на то, что ей явно приходилось рассказывать эту историю уже много раз.

Ее сын, Бенни, работал на обувной фабрике в Дурбанвиле. Его уволили, и в последовавшей за этим потасовке дочь директора была убита ножом. Так рассказывала старуха. Бенни был обвинен в убийстве. Кто-то, чье имя Катрине не разобрала, говорил потом, что Бенни стоял в нескольких метрах от того места и никак не мог быть виновным. Однако дело оказалось для Бенни безнадежным: у него не было денег, чтобы нанять нормального адвоката.

— But then came Joris Mathijsen.[93]

Марк слышал это имя раньше. Матийсен был известен как один из членов Комиссии правды, которая в 1995–2000 годах работала над раскрытием преступлений режима апартеида. Деятельность комиссии разительно отличалась от деятельности других подобных организаций, потому что Комиссия правды не занималась наказаниями. Она предлагала амнистию всем преступникам, которые соглашались давать показания. Каждого, кто говорил правду, отпускали. Каким образом Матийсен, который давно уже выпал из официальной государственной системы, узнал о Бенни, — загадка. Старуха была не в курсе. Она знала только, что Бенни и Матийсен несколько раз встречались в тюрьме и что Бенни снова начал надеяться на благоприятный исход после разговоров с опытным защитником. 24 июля Матийсен приехал в отчий дом Бенни в Хайелитше. Он выпил со старухой чаю и обещал ей вызволить Бенни из тюрьмы.

— Не promised. Understand?[94]

Но когда адвокат уже собирался домой, он заметил вдруг какую-то тень во дворе за домом и вышел выяснить, в чем там дело. Старуха осталась внутри. Прошло несколько минут. Она не решалась выйти, но в конце концов все-таки осмелилась переступить порог и нашла Йориса Матийсена лежащим на спине, с разведенными в стороны руками. Он был мертв. Бенни же — за насилие, повлекшее за собой летальный исход, — приговорили к двадцати двум годам тюремного заключения, без права на освобождение с испытательным сроком.

Катрине чуть не расплакалась, увидев безнадежность на лице старухи. «Когда он выйдет из тюрьмы, я давно уже буду мертва». Катрине обещала помочь, на несколько секунд она и сама поверила в то, что работает в Амнистии. По крайней мере она обязательно свяжется с людьми оттуда, когда вернется домой, пообещала она себе.

Старуха посидела еще немного, потом с трудом поднялась и прошла несколько метров до двери, которую Катрине заметила только сейчас. Она толкнула дверь, и они ступили в грязный закрытый двор, прошли по нему тридцать-сорок метров и подошли к укрытому давно высохшими под палящим солнцем цветами месту. Там висела маленькая фотография адвоката. 26 апреля 1962-24 июля 2009.