Последний соблазн

10

Борта «Вильгельмины Розен» необычно высоко поднимались над водой. Утром ее разгрузили, однако кто-то в транспортном агентстве не справился со своими обязанностями, и погрузку, которая должна была состояться в тот же день, отложили на сутки. Шкипер особенно не расстроился. Он наверстает упущенный день, когда они будут в пути, даже если нарушит правила, установленные насчет несения вахты. Команда тоже как будто не возражала. Всем хотелось провести вечер в Роттердаме, если это не грозило потерей заработка.

Оставшись один в своей каюте, он открыл небольшой, обитый медью сундук, принадлежавший его деду, и в который раз стал перебирать его содержимое. В двух кувшинах когда-то находились маринованные огурцы, но теперь на дне плавало что-то вонючее. Залитая формалином, украденным в похоронном агентстве, кожа давно потеряла естественный цвет и приобрела цвет консервированного тунца. Частички плоти были темнее и выделялись на коже, как разрезы на недожаренном стейке из тунца. Волосы все еще завивались, но стали тусклыми, словно на плохом парике. Однако он знал, на что смотрел.

Когда ему впервые пришла в голову эта мысль, он сразу решил, что ему понадобится нечто в качестве напоминания о том, как он хорошо справился с поставленной задачей. Он читал книжки об убийцах, которые отрезали груди, гениталии, сдирали кожу со своих жертв и делали из нее одежду. Все это казалось ему неприемлемым. Все те люди были извращенцами, а ему нужен был «сувенир», имеющий значение лишь для него одного.

И он стал перебирать в памяти унижения, которым его подвергал старик. Память не отказывала ему. Даже часто повторявшиеся муки не слились в одну картину. Все детали были словно острые иголки. Что бы такое брать, чтобы его цель сохранилась чистой, значительной и ясной?

И тогда он вспомнил о бритье. Это случилось вскоре после его двенадцатого дня рождения, который, как всегда, не отмечался ни праздником, ни подарком. Да и узнал он о своем дне рождения случайно, всего несколько месяцев назад, когда старик пересматривал старые бумаги. До тех пор он понятия не имел, когда родился. Ему никогда не дарили открытки, никогда он не получал ни подарков, ни торта со свечами, к нему никогда не приглашали гостей. Да и кого было приглашать? Друзей у него не было, родственников, кроме деда, тоже. Если он и знал кого-то, то только команду «Вильгельмины Розен».

Ему было известно, что он родился осенью, так как, когда облетали листья, ярость старика меняла словесное выражение. Вместо «Тебе уже восемь лет, а ты все еще ведешь себя как младенец», старик кричал: «Тебе уже девять, пора бы становиться взрослым».

Когда ему исполнилось двенадцать лет, он обратил внимание на происшедшие с ним перемены. Он вырос, плечи уже не помещались в матросской блузе, и голос стал ненадежным, он то басил, то давал петуха. Внизу живота начали расти черные волосы. Он знал, что когда-нибудь это случится, ведь он постоянно жил в окружении трех взрослых мужчин и понимал, что рано или поздно станет похожим на них. Однако это нагоняло на него страх. Детство оставалось в прошлом, а он понятия не имел, что значит быть взрослым.

Дед тоже заметил происшедшие с ним перемены. Трудно представить, как можно было стать еще более жестоким, но старик воспринял взросление внука как вызов и не нашел ничего лучшего, как придумать для него новые унижения. Его жестокость перешла на другой уровень, когда однажды утром в Гамбурге с треском лопнул трос. Виноватых не было, но старик решил, что должен на ком-нибудь отыграться.

Когда они вернулись домой, он приказал мальчику раздеться, и тот, весь дрожа, стоял в кухне, не зная, что его ждет, пока старик из ванной осыпал его руганью и оскорблениями. Вернулся он с острой опасной бритвой, которая сверкала, как серебряная, в предвечерних сумерках. От ужаса у внука желчь подступила к горлу. В уверенности, что старик решил его кастрировать, он бросился на него с кулаками, отчаянно стараясь вырваться и убежать.

Мальчик даже не заметил, как старик поднял руку и ударил его кулаком по голове, словно молотком. Он лишь почувствовал острую боль, а потом у него почернело в глазах. Когда он пришел в себя, вокруг было темно. С его щеки на пол стекала рвота, и еще болело внизу живота, отчего он испугался так, что даже не обратил внимания на глухую боль в голове. Довольно долго он пролежал, свернувшись комочком, на холодном линолеуме, не позволяя себе пошевелиться и протянуть руку, чтобы не убедиться в самом страшном.

Понемногу он осмелел. Медленно и осторожно он провел пальцами по животу, поначалу не чувствуя ничего, кроме холодной гладкой кожи. Потом сразу над лобковой костью ощущения изменились, и от острой боли он едва не застонал. Стиснув зубы, он привстал на локте. В темноте трудно было что-нибудь разглядеть, тогда он решил рискнуть и зажечь свет. Это могло закончиться плохо, однако ему непременно нужно было знать, что старик сделал с ним.

Едва не крича от боли, с какой ему давалось каждое движение, он встал на колени и так постоял, пока не отошла подступившая к горлу тошнота. Ухватившись за стол, он поднялся на ноги и сделал несколько шагов к выключателю. Он прислонился к стене и дрожащим пальцем нажал на кнопку. Сумеречный свет наполнил кухню, и мальчик, собравшись с силами, посмотрел вниз.

Вокруг гениталиев была одна большая кровоточащая ссадина. Ни осталось ни одного волоска, а заодно был удален и верхний слой кожи. Капельки крови виднелись там, где бритва заходила чуть глубже. Страшное жжение отдавалось в паху. Старик не просто сбрил волосы, он освежевал его. Таким образом он сказал внуку, чтобы тот и думать забыл о себе как о мужчине. Именно тогда, накрытый черной волной презрения к себе, мальчик себя и возненавидел.

Теперь, оглядываясь назад, он понимал, что панический бунт стал поворотным пунктом в его взаимоотношениях с дедом. С тех пор старик стал меньше мучить внука. Он даже держался на расстоянии, полагаясь на окрик, который все еще заставлял мальчишку дрожать и слабеть. Мальчик подумывал о бегстве. Но куда бежать? Он не знал другого мира, кроме «Вильгельмины Розен», и боялся, что не выживет за его пределами. В конце концов, достигнув двадцати лет, он сообразил, что есть другой путь к обретению свободы. Для этого потребовалось много времени, но победа осталась за ним.

Однако этой победы ему оказалось недостаточно. Требовалось что-то еще, что не давало ему покоя еще до откровений Генриха Гольца за кружкой пива. Правда, это Гольц подсказал ему, как вернуть свое. Он помог ему стать мужчиной.

Взяв один из кувшинов, мужчина крутанул его, наблюдая за медленным danse macabre^[6] внутри. И с улыбкой расстегнул штаны.

Тадеуш Радецкий был слишком умен, чтобы оставаться только гангстером. Он построил легитимную сеть пунктов проката видеофильмов, и она приносила ему существенный доход, который вполне удовлетворял налоговые органы, а заодно позволяла отмывать «грязные» деньги. Если бы конкуренты имели возможность заглянуть в его бухгалтерские книги, они бы подивились, какую высокую цену он установил за каждый фильм, и, не исключено, разогнали бы своих работников. Но такое, конечно же, было невозможно. Тадеуш позаботился о том, чтобы его легальный бизнес был безупречен. Забегаловки на темных улицах с контрафактными фильмами, тем более приторговывающие наркотиками, были не для него. Наверное, на складах случалось всякое, однако к этому Тадеуш Радецкий официально не имел никакого отношения.

В этот день Тадеуш посетил свой головной магазин в самом начале Курфюрстендамм, где продавали видеокассет и дисков не меньше, чем давали напрокат. Он решил взглянуть на новшества, которые предложили самые продвинутые дизайнеры, и был поражен результатами. Чистые линии, приглушенный свет и бар с кофе посреди торгового зала создавали идеальную обстановку для выбора и покупки товара.

Совершив экскурсию по магазину, Тадеуш позволил менеджеру увести его в кабинет, чтобы выпить там бокал вина в честь удачного ведения дела. Как раз в это время по телевизору показывали новости. Журналист стоял на улице, в которой Тадеуш мгновенно узнал Фризенштрассе в Кройцберге. За его спиной было видно пятиэтажное здание изолятора временного содержания. Естественно, самому Тадеушу не приходилось там бывать, просто на этой улице он обычно покупал детективы в специализированном книжном магазине.

Журналист беззвучно открывал рот, и его сосредоточенное лицо говорило о серьезности того, о чем он сообщал замершему в ожидании миру. Потом картинка сменилась, и на экране возникла любительская запись того, как два офицера полиции вытаскивают некоего человека из машины и тащат по направлению к тяжелой серой двери. Неожиданно из-под перегородки, ограничивающей въезд машинам, вынырнула женщина. Стража была захвачена врасплох, а женщина бежала следом на преступником, чем-то размахивая на ходу. Остановилась в паре ярдов от него, и тотчас его голова будто лопнула, как перезрелый арбуз, и все вокруг оказалось в красных пятнах. Почему-то на ум пришел брызнувший на кухонный стол соус для спагетти. Полицейские отшатнулись от своего пленника, когда он стал падать на асфальт. Они тоже попадали, оборачиваясь бледными лицами к женщине. Даже при такой некачественной съемке был виден ужас в их глазах.

Тадеуш в смятении смотрел на экран. Жертву он видел всего несколько мгновений, да и то вполоборота, но сразу понял, кто это. Услышав, что менеджер обращается к нему, он повернул голову:

— Прошу прощения?

— Я сказал, забавно, что реальная стрельба не смотрится и вполовину так впечатляюще, как в фильмах.

Он взял открытую бутылку с красным вином и налил понемногу в два бокала.

— Кажется, прежде мне не приходилось видеть настоящую стрельбу, — солгал Тадеуш. — Ужасно, что это показывают в первых вечерних новостях.

Менеджер со смехом подал бокал боссу:

— Уверен, радетели о нравственности молодежи непременно возникнут со своими жалобами. Ваше здоровье, Тадеуш. Удачно вы выбрали этих парней. Они отлично поработали над торговым залом.

Одной рукой Тадеуш автоматически поднял бокал, а другой взялся за мобильный телефон.

— Да. А теперь мне надо как-то оправдать понесенные расходы. Извини. — Он набрал номер Кразича. — Это я. Надо встретиться. Жду у себя через полчаса. — Не ожидая ответа Кразича, он выключил телефон и отпил вина из бокала. — Все отлично, Юрген, но, боюсь, мне пора. Сам знаешь, каково это — строить новые империи и завоевывать новые миры…

Спустя двадцать минут он уже мерил шагами пол перед телевизором и щелкал пультом, перебирая каналы в поисках местной станции, заснявшей убийство Камаля. Наконец он поймал взглядом последние кадры видеосъемки и тотчас усилил звук. Ведущий в студии вводил зрителей в курс дела:

— Убитый, чье имя пока не разглашается, был арестован в связи с делом о семи героиновых смертях, произошедших в последнюю неделю. Источники, близкие к полиции, сообщили, что стрелявшая женщина была подругой одного из несчастных, который умер после приема наркотика. Пока еще неизвестно, каким образом женщина узнала об аресте еще прежде, чем арестованный был доставлен в следственный изолятор. — Он заглянул в лежавшие перед ним бумаги. — А теперь послушаем нашего корреспондента в рейхстаге, где обсуждаются новые меры борьбы против дальнейшего распространения коровьего бешенства…

Тадеуш выключил звук. Теперь он знал все, что ему нужно было знать. Когда через пять минут приехал Кразич, что было мочи поносивший пробки, он сразу взял быка за рога.

— В какие игры ты играешь?

— Тадеуш, о чем ты? — уклонился от ответа Кразич. Однако по его бегающему взгляду было ясно, что он все отлично понял.

— К черту, Дарко, не строй из себя дурака. Что с тобой случилось? Убрать Камаля чуть ли не на ступеньках полицейского участка! Я считал, что мы должны свести расследование на нет, а не делать из него новость дня. Господи, ты ничего не упустил, чтобы привлечь к нему внимание.

— А что еще было делать? У меня не осталось времени для дорожной аварии…

Он притих, понимая, что сказал. Краска отлила от лица Тадеуша. В сумеречной комнате он выглядел устрашающе.

— Безмозглый ублюдок, — прорычал Тадеуш. — Уж не думаешь ли ты спастись, напомнив мне о Катерине?

Кразич с хмурым видом отвернулся:

— Я не это имел в виду. Подготовить несчастный случай, который показался бы естественным, у меня не было времени. Тогда я решил, что пусть это выглядит как убийство, но семейное. И я выбрал Марлен для грязной работы. Последние пару лет она в Митте распространяла для нас наркотики. Сама не употребляет. И достаточно умна, чтобы сыграть роль девицы, потерявшей от горя разум. Если дело дойдет до суда, ее не посадят. Нас она не выдаст. У нее шестилетняя дочь, и я пообещал позаботиться о ней. Меня она хорошо знает, так что объяснять ей ничего не потребовалось. Одно неосторожное слово, и о девочке позаботятся, но только не так, как ей хочется. Босс, другого выхода не было. Но дело должно было быть сделано, и оно сделано.

В голосе Кразича не было плаксивости. Он не сомневался в своей правоте. Тадеуш посмотрел прямо ему в глаза:

— Все полетит к чертям. Как ты не понимаешь? Теперь всю жизнь Камаля изучат под микроскопом.

— Нет, босс, этого не будет. Они займутся Марлен. А мы тем временем сделаем из нее героиню, которая избавила город от мерзавца-наркодилера. Я уже сказал, что она не наркоманка. В жизни у нее ничего особенного не происходило. А мы отыщем достаточно людей, которые будут говорить о ней как о матери, черт ее дери, Терезе. Опубликуем фотографию грустной шестилетней девочки. Расскажем, как Марлен мучилась, стараясь отучить своего дружка от наркотиков. К тому же теперь, когда все знают, как мы поступили с Камалем, никто не осмелится ни одним словом перекинуться с полицейскими. Поверь, Тадзио, ничего лучше нельзя было придумать.

— Ладно, Дарко, пусть будет так. Потому что, если все полетит к чертям, я буду знать, кто в этом виноват.